Вацлав Якубович Рогович (1879-1960) - польский драматург и переводчик. Встречался с Волошиным в Париже в 1908-м и, по-видимому, в 1911 годах. Статья В. Роговича "Прирученный кентавр и девушка" (фрагмент из которой мы публикуем) была напечатана в журнале "Tygodnik Illustrowany" (Варшава. 1910. 24 сентября. № 39. С. 783). Она посвящена творчеству польского скульптора Эдварда Виттига (см. о нем 28-е примечание к автобиографии Волошина "по семилетьям").
В заглавии статьи В. Роговича обыгрывается самоаттестация Волошина в его стихотворении "Письмо" (1904) : "Я духом бог, я телом конь" и "Но мы свободные кентавры..." "Девушка" - скульптура Э. Виттига "Пробуждение".
Текст - по журнальной публикации. Перевод с польского Н. М. Иванниковой.
АЛЕКСЕЙ ТОЛСТОЙ
Алексей Николаевич Толстой познакомился с Волошиным в Париже, в ателье художницы Е. С. Кругликовой, в 1908 г. Неоднократно приезжал к Волошину в Коктебель. Статья А. Н. Толстого "О Волошине", по мнению ее публикатора А. И. Хайлова, писалась, "по-видимому, в 1909-1910 гг., когда Толстой испытал первую радость литературного товарищества, творческих успехов, литературных перспектив" (Хайлов А. И. К публикации статьи А. Н. Толстого "О Волошине". В кн.: А. Н. Толстой. Материалы и исследования. М., 1985. С. 210). Фрагменты из этой статьи А. Н. Толстого, сохранившейся в черновом автографе, печатаются по указанному изданию.
208 Если в воспоминаниях современников встреча А. Толстого и Волошина в Париже рисуется преимущественно в бытовом плане, вспоминаются анекдотические подробности (см. в этой связи воспоминания С. И. Дымшиц-Толстой), то А. Толстой стремится объемнее представить внешний облик Волошина в сочетании с его духовной сущностью.
209 Образ Волошина-звездочета возникает у А. Н. Толстого, очевидно, в связи с венком сонетов Волошина "Corona astralis".
СОФЬЯ ДЫМШИЦ-ТОЛСТАЯ
Софья Исааковна Дымшиц-Толстая (1889-1963) - художница, вторая жена А. Н. Толстого. Фрагменты из ее воспоминаний, написанных в 1950 году, даются по кн.: Воспоминания об А. Н. Толстом (М., 1973).
210 Суд над Бальмонтом состоялся 15 (2) декабря 1911 года. Волошин писал матери: "Почти вся прошлая неделя у меня была занята Бальмонтом. Его судили за оскорбление полиции: проходя мимо городового, он сказал бывшей с ним Е. Ц.[355]: "Закройте ваш сак" (по-русски), а городовой услышал: "Sale vache"[356] и немедленно его арестовал. Словом, точное повторение "Affaire Crainquebille"[357]. Я устраивал ему свидетелей, говорил с адвокатами и т. д. (Грозило не больше не меньше чем 6 месяцев тюрьмы.) Все же его не оправдали, а приговорили к 50 фр. штрафа с применением loi Berenger"[358] (ИРЛИ).
211 О роли Волошина в творческом становлении А. Н. Толстого см. публикацию В. Купченко "Первый наставник" (Литературное обозрение. 1983. № 1). Сам А. Толстой писал в "Краткой автобиографии": "Близостью к поэту и переводчику М. Волошину я обязан началом моей новеллистической работы".
212 Летом 1909 года у Волошиных жили Н. С. Гумилев, Е. И. Дмитриева, С. Я. Елпатьевский.
213 В Доме-музее Волошина в Коктебеле сохранилось несколько шаржей А. Н. Толстого.
214 "Поэтические портреты" С. И. Толстой написали в Коктебеле А. Толстой, М. Волошин, Е. Дмитриева. До сих пор остается неизвестным стихотворение Н. Гумилева, написанное в этом "соревновании".
215 Стихотворение Волошина, посвященное "графине Софье И. Толстой", "Концом иглы на мягком воске..." (оно опубликовано в первом сборнике Волошина "Стихотворения. 1900- 1910").
ИСТОРИЯ ЧЕРУБИНЫ
Рассказ Волошина о Черубине де Габриак был записан в Коктебеле приехавшей из Москвы библиографом Татьяной Борисовной Шанько (1909-ок. 1981) летом 1930 года. Текст дается по машинописи из архива поэта (ИРЛИ).
216 Габриаками старожилы Коктебеля и теперь называют причудливые виноградные корни.
217 Боден Жан (1530-1596) - французский юрист, автор политических трактатов. Его "Демонология" (1580) посвящена доказательствам существования колдунов.
218 В статье о Е. И. Васильевой (фамилия Дмитриевой в замужестве) в справочнике "Писатели современной эпохи" (М., 1928) указано, что она занималась испанистикой в Петербургском университете у профессора Д. К. Петрова - ученика А. Н. Веселовского.
219 Как сообщается в справочнике "Весь Петербург" на 1909 год, Е. И. Дмитриева была учительницей Петровской женской гимназии (Петроградская сторона, ул. Плуталова, 24).
220 Первый номер "Аполлона" вышел из печати 24 октября 1909 года.
221 Маковский Сергей Константинович (1878-1962) - поэт, критик. Волошин посвятил ему стихотворение "Делос" (1909). Маковский значился редактором и издателем (наряду с Михаилом Константиновичем Ушковым) журнала "Аполлон".
222 Стихотворение "Наш герб" было опубликовано в составе подборки стихов Черубины де Габриак во втором номере "Аполлона" (вышел 15 ноября 1909 г.). Тубал - мифический основатель металлургии, иначе Тувал-Каин ("отец кузнецов"). Хирам-Авив - легендарный финикийский литейщик ("тезка" тирского царя), который участвовал в строительстве храма Иеговы, возведенного царем Соломоном в Иерусалиме. На могилу Хирама, убитого алчными подмастерьями, были возложены ветви акации - символ вечности духа и добрых дел.
223 Брюллова Лидия Павловна (в замужестве Владимирова, 1886-1954) поэтесса, дочь художника П. А. Брюллова, внучатая племянница К. П. Брюллова. О стихах Волошина, посвященных ей, см. в воспоминаниях М. Цветаевой и в 16-м примечании к ним.
224 Имеется в виду главный герой пьесы Э. Ростана "Сирано де Бержерак", который пишет письма красавице Роксане от имени влюбленного в нее Кристиана, одновременно любя ее сам.
225 Посылать в письме цветок, лист или травинку было обыкновением Е. И. Дмитриевой и в переписке с Волошиным до мистификации. "Язык цветов" условный способ выражать различные понятия и чувства посредством разных растений, ведущий свое происхождение с Востока. В средние века был в употреблении и в Западной Европе.
226 В послереволюционные годы Е. И. Дмитриева подвергалась репрессиям. О ее судьбе см. в воспоминаниях И. Эренбурга (с. 341).
227 Речь идет об "Обществе ревнителей художественного слова". Оно было создано при редакции журнала "Аполлон" ранней осенью 1909 года; заседания проходили в редакции журнала.
228 Выставка женских портретов была открыта в редакции "Аполлона" с 17 января по 7 февраля 1910 года.
229 Черубину "разоблачил" Маковскому Михаил Кузмин, о чем свидетельствует запись в его дневнике от 17 ноября 1909 г. (ЦГАЛИ, ф. 232, оп. 1, ед. хр. 53). По воспоминаниям Маковского, Дмитриева сама нанесла ему визит, горько сожалея о причиненной ему боли (Маковский С. Портреты современников. Нью-Йорк, 1955. С. 349-352).
230 Гюнтер Иоганнес фон (1886-1973) - немецкий поэт и переводчик (с русского на немецкий). Он был одним из главных действующих лиц этой истории. Став первым обладателем тайны Черубины, Гюнтер несколько дней наслаждается своей новой ролью обладателя тайны, волновавшей "весь Петербург", а затем рассказывает все Кузмину. Он же рассказывает Дмитриевой о том, что Гумилев на "Башне" у Вячеслава Иванова говорил о ней "бог знает что", и в тот же вечер устраивает встречу Гумилева с Дмитриевой на квартире у ее подруги Лидии Брюлловой. А затем он же оповещает о происшедшем у Брюлловой Волошина и своих аполлоновских знакомых. И Максимилиан Волошин, поставленный перед фактом оскорбления любимой им женщины, счел себя обязанным вступиться за нее.
В написанных позднее воспоминаниях "Ein Leben im Ostwind. Zwischen Petersburg und Munchen"[359] (Мюнхен, 1969) Гюнтер дает свою интерпретацию событий.
231 Александр Яковлевич Головин (1863-1930), художник, декоратор Мариинского театра, в своих воспоминаниях (Головин А. Встречи и впечатления. Л.-М., 1960. С. 100) рассказывает об этом сеансе. В письме А. Блока к матери сообщается, что этот инцидент произошел 19 ноября 1909 г. (Блок А. Письма к родным, т. 1. Л., 1927. С. 286).
232 Имеется в виду эпизод из "Бесов": оскорбление, нанесенное Шатовым Ставрогину (см.: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30-ти т. Т. X. Л., 1974. С. 166).
233 Вопрос Волошина Гумилеву и ответ того зафиксированы в заметке "Эпидемия дуэлей", напечатанной 24 ноября 1909 г. в московской газете "Русское слово": "Гумилев резко и несправедливо отозвался об одной девушке, знакомой Волошина. Волошин подошел к нему, дал ему пощечину и спросил: "Вы поняли?" - "Да", - ответил тот".
234 Согласно газетным отчетам, дуэль состоялась 22 ноября 1909 года. Секундантами были: со стороны Волошина - Алексей Николаевич Толстой и художник Александр Константинович Шервашидзе (Чачба) (1867-1968). Со стороны Гумилева: Михаил Алексеевич Кузмин и секретарь "Аполлона" Евгений Александрович Зноско-Боровский (1884-1954). Известны воспоминания первых трех из них. Приводим их.
А. Н. Толстой: "Весь следующий день между секундантами шли отчаянные переговоры. Грант[360] предъявил требования - стреляться в пяти шагах до смерти одного из противников. Он не шутил. Для него, конечно, изо всей этой путаницы, мистификации и лжи - не было иного выхода, кроме смерти.
С большим трудом, под утро, в ресторане Альберта, секундантам Волошина - князю Шервашидзе и мне - удалось уговорить секундантов Гранта Зноско-Боровского и Кузмина - стреляться на пятнадцати шагах. Но надо было уломать Гранта. На это был потрачен еще один день. Наконец, на рассвете третьего дня, наш автомобиль выехал за город, по направлению к Новой деревне.
Дул мокрый морской ветер, и вдоль дороги свистели и мотались голые вербы. За городом мы нагнали автомобиль противников, застрявших в снегу. Мы позвали дворников с лопатами, и все, общими усилиями, вытащили машину из сугроба. Грант, спокойный и серьезный, заложив руки в карманы, следил за нашей работой, стоял в стороне.
Выехав за город, мы оставили на дороге автомобили и пошли на голое поле, где были свалки, занесенные снегом. Противники стояли поодаль, меня выбрали распорядителем дуэли. Когда я стал отсчитывать шаги, Грант, внимательно следивший за мной, просил мне передать, что я шагаю слишком широко. Я снова отмерил 15 шагов, просил противников встать на места и начал заряжать пистолеты. Пыжей не оказалось. Я разорвал платок и забил его вместо пыжей. Гранту я понес пистолет первому. Он стоял на кочке, длинным и черным силуэтом, различимый в мгле рассвета. На нем был цилиндр и сюртук, шубу он сбросил на снег. Подбегая к нему, я провалился в яму с талой водой. Он спокойно выжидал, когда я выберусь, - взял пистолет, и тогда только я заметил, что он, не отрываясь, с ледяной ненавистью глядел на Волошина, стоявшего, расставив ноги, без шапки.
Передав второй пистолет Волошину, я, по правилам, в последний раз предложил мириться. Но Грант перебил меня, сказав глухо и зло: "Я приехал драться, а не мириться". Тогда я просил приготовиться и начал громко считать: "Раз, два... (Кузмин, не в силах долее стоять, сел на снег и заслонился хирургическим ящиком, чтобы не видеть ужасов.) ...Три!" - крикнул я. У Гранта блеснул красноватый свет, и раздался выстрел. Прошло несколько секунд. Второго выстрела не последовало. Тогда Грант крикнул с бешенством: "Я требую, чтобы этот господин стрелял!" Волошин проговорил в волнении: "У меня была осечка". - "Пускай он стреляет во второй раз, - крикнул опять Грант, - я требую этого!" Волошин поднял пистолет, и я слышал, как щелкнул курок, но выстрела не было. Я подбежал к нему, выдернул у него из дрожащей руки пистолет и, целя в снег, выстрелил. Гашеткой мне ободрало палец. Грант продолжал неподвижно стоять: "Я требую третьего выстрела", - упрямо проговорил он. Мы начали совещаться и отказали. Грант поднял шубу, перекинул ее через руку и пошел к автомобилям" (Газета "Фигаро". Тифлис, 1922. 6 февраля).
А. К. Шервашидзе (его недатированное письмо, по-видимому, к художнику Борису Васильевичу Анрепу (1883-1969), - по копии, снятой Р. А. Шервашидзе-Зайцевой, дочерью художника, в декабре 1982 г.): "...Все, что произошло в ателье Головина в тот вечер, - Вы знаете, так как были там с Вашей супругой. Я поднялся туда в момент удара. Волошин, очень красный, подбежал ко мне - я едва успел поздороваться с Вашей супругой - и сказал: "Прошу тебя быть моим секундантом". Тут же мы условились о встрече с Зноско-Боровским, Кузминым и Ал. Толстым.
Зноско-Боровский и Кузмин - секунданты Гумилева. Я и Алеша тоже Волошина. На другой день утром я был у Макса, взял указания. Днем того же дня в ресторане "Albert" собрались секунданты. Пишу Вам очень откровенно: я был очень напуган, и в моем воображении один из двух обязательно должен был быть убит.
Тут же у меня явилась детская мысль: заменить пули бутафорскими. Я имел наивность предложить это моим приятелям! Они, разумеется, возмущенно отказались.
Я поехал к барону Мейендорф и взял у него пистолеты.
Результатом наших заседаний было: дуэль на пистолетах, на 25 шагах, стреляют по команде сразу. Командующий был Алексей Толстой.
Рано утром выехали мы с Максом на такси - Толстой и я. Ехать нужно было в Новую деревню. По дороге нагнали такси противников, они вдруг застряли в грязи, пришлось нам двум (не Максу) и шоферу помогать вытянуть машину и продолжать путь. Приехали на какую-то поляну в роще: полянка покрыта кочками, место болотистое.
А. Толстой начал отмеривать наибольшими шагами 25 шагов, прыгая с кочки на кочку.
Расставили противников. Алеша сдал каждому в руки оружие. Кузмин спрятался (стоя) за дерево. Я тоже перепугался и отошел подальше в сторону. Команда - раз, два, три. Выстрел - один. Волошин: "У меня осечка". Гумилев стоит недвижим, бледный, но явно спокойный. Толстой подбежал к Максу взять у него пистолет, я думаю, что он считал, что дуэль окончена. Но не помню, как - Гумилев или его секунданты - предложили продолжать.
Макс взвел курок и вдруг сказал, глядя на Гумилева: "Вы отказываетесь от Ваших слов?"
Гумилев: "Нет".
Макс поднял руку с пистолетом и стал целиться, мне показалось довольно долго. Мы услышали падение курка, выстрела не последовало. Я вскрикнул: "Алеша, хватай скорей пистолеты". Толстой бросился к Максу и выхватил из его руки пистолет, тотчас же взвел курок и дал выстрел в землю.
"Кончено, кончено", - я и еще кто-то вскрикнули и направились к нашим машинам. Мы с Толстым довезли Макса до его дома и вернулись каждый к себе. На следующее утром ко мне явился квартальный и спросил имена участников. Я сообщил все имена. Затем был суд - пустяшная процедура, и мы заплатили по 10 рублей штрафа. Был ли с нами доктор? Не помню. Думаю, что никому из нас не были известны правила дуэли. Конечно, вопросы Волошина, вне всякого сомнения, были недопустимы..."
М. А. Кузьмин (из дневника): "21 (суббота). Зноско заехал рано. Макс все вилял, вел себя очень подозрительно и противно. Заехали завтракать к Альберту, потом в "Аполлон", заказывали таксо-мотор. ... Отправились за Старую деревню с приключениями. ... В "Аполлоне" был уже граф. ... С Шервашидзе вчетвером обедали и вырабатывали условия. Долго спорили. Я с князем отправился к Борису Суворину[361] добывать пистолеты, было занятно. Под дверями лежала девятка пик. Но пистолетов не достали, и князь поехал дальше к Мейендорфу и т. п. добывать. У нас сидел уже окруженный трагической нежностью "Башни" Коля[362]. Он спокоен и трогателен. Пришел Сережа[363] и ненужный Гюнтер, объявивший, что он всецело на Колиной стороне. Но мы их скоро спровадили. Насилу через Сережу добыли доктора. Решили не ложиться. Я переоделся, надел высокие сапоги, старое платье. Коля спал немного. Встал спокойно, молился. Ели. Наконец, приехал Женя[364]; не знаю, достали ли пистолеты.
22 (воскресенье). Было тесно, болтали весело и просто. Наконец чуть не наскочили на первый автомобиль, застрявший в снегу. Не дойдя до выбранного места, расположились на болоте, проваливаясь в воду выше колен. Граф распоряжался на славу, противники стали живописно с длинными пистолетами в вытянутых руках. Когда грянул выстрел, они стояли целы: у Макса - осечка. Еще выстрел, еще осечка. Дуэль прекратили. Покатили назад. Бежа с револьверным ящиком, я упал и отшиб себе грудь. Застряли в сугробе. Кажется, записали наш номер. Назад ехали веселее, потом Коля загрустил о безрезультатности дуэли. Дома не спали, волнуясь. Беседовали" (ЦГАЛИ, ф. 232, оп. 1, ед. хр. 53, с. 269-272).
235 Встреча Волошина и Гумилева состоялась летом 1921 года в Феодосии. Волошин вспоминал (30 марта 1932 года): "Не помню уже почему - мне понадобилось зайти в контору Центросоюза. И Коля Нич[365], который там служил, спросил меня: "А вы знаете поэта такого-то?" И подсунул мне карточку: "Николай Степанович Гумилев".
"Постой, да вот он сам, кажется". И в том конце комнаты я увидел Гумилева, очень изменившегося и возмужавшего. "Да, с Николаем Степановичем мы давно знакомы", - сказал я.
Мы не виделись с Гумилевым с момента нашей дуэли, когда я, после его двойного выстрела, когда секунданты объявили дуэль оконченной, тем не менее отказался подать ему руку. Я давно думал о том, что мне нужно будет сказать ему, если мы с ним встретимся. Поэтому я сказал: "Николай Степанович, со времени нашей дуэли про [изо] шло слишком много разных событий такой важности, что теперь мы можем, не вспоминая о прошлом, подать друг другу руки". Он нечленораздельно пробормотал мне что-то в ответ, и мы пожали друг другу руки. Я почувствовал совершенно неуместную потребность договорить то, что не было сказано в момент оскорбления:
- Если я счел тогда нужным прибегнуть к такой крайней мере, как оскорбление личности, то не потому, что сомневался в правде Ваших слов, но потому, что Вы об этом сочли возможным говорить вообще.
- Но я не говорил. Вы поверили словам той сумасшедшей женщины... Впрочем... если вы не удовлетворены, то я могу отвечать за свои слова, как тогда...
Это были последние слова, сказанные между нами. В это время кто-то ворвался в комнату и крикнул ему: "Адмирал Вас ждет, миноносец сейчас отваливает". Это был посланный Наркомси (быв[шего] адмирала) Немитца[366], с которым Гумилев в это лето делал прогулку вдоль берегов Крыма..." (ИРЛИ).