В 1919 году белые и красные, беря по очереди Одессу, свои прокламации к населению начинали одними и теми же словами моего стихотворения "Брестский мир"20. Эти явления - моя литературная гордость, так как они свидетельствуют, что в моменты высшего разлада мне удавалось, говоря о самом спорном и современном, находить такие слова и такую перспективу, что ее принимали и те, и другие. Поэтому же, собранные в книгу, эти стихи не пропускались ни правой, ни левой цензурой. Поэтому же они распространяются по России в тысячах списков - вне моей воли и моего ведения. Мне говорили, что в вост[очную] Сибирь они проникают не из России, а из Америки, через Китай и Японию.
Сам же я остаюсь все в том же положении писателя вне литературы, как это было и до войны.
В 1923 году я закончил книгу "Неопалимая купина". С 1922 года пишу книгу "Путями Каина" - переоценка материальной и социальной культуры. В 1924 году написана поэма "Россия" (петербургский период)21.
В эти же годы я много работал акварелью, принимая участие на выставках "Мира искусства" и "Жар-цвет"22. Акварели мои приобретались Третьяковской галереей и многими провинциальными музеями.
Согласно моему принципу, что корень всех социальных зол лежит в институте заработной платы, - все, что я произвожу, я раздаю безвозмездно. Свой дом я превратил в приют для писателей и художников, а в литературе и в живописи это выходит само собой, потому что все равно никто не платит. Живу на "акобеспечение" Ц[Е]КУБУ23 - 60 p[ублей] в месяц.
Кошелев24. Портрет маслом во весь рост. 1901.
Е. С. Кругликова. Поясной порт[рет] маслом. 1901.
Много карикатур, рисунков и силуэтов разных годов. Слевинский25. Порт [рет] маслом с книгой. 1902. Якимченко26. Голова, масло. 1902. В. Хаpт27. Голова углем. 1907. А. Я. Головин. Портрет поясной. Темпера. 1909. Голова, литография. 1909.
Э. Виттиг28. Бюст в виде герма. 1909. Е. С. 3ак29. Голова, сангина. 1911. Диего Ривера. Мал[ый] порт[рет], вся фигура. 1915.
Колоссальная голова. Масло. 1916. Баруздина30. Порт[рет] маслом. 1916. Рис[унок] головы. 1916.
Бобpицкий31. Сангина. 1918. Мане-Кац32. Поясной, масло. 1918. Xpустачев33. Сангина. 1920. Остроумова-Лебедева. Голова акварелью. 1924.
Поясной портрет. Масло. 1925. Кустодиев. Масло. 1924.
Костенко34. Гравюра на лин[олеуме]. 1924-25. Верейский35. Литография.
Вот в каком порядке мои стихи должны быть изданы:
Две книги лирики:
ГОДЫ СТРАНСТВИЙ (1900-1910). SELVA OSCURA[6] (1910-1914).
Книга о войне и революции:
НЕОПАЛИМАЯ КУПИНА (1914-1924). ПУТЯМИ КАИНА.
Из франц[узских] поэтов мною переводились: Анри де Ренье, Верхарн, Вилье де Лиль-Адан ("Аксель"), Поль Клодель ("Отдых седьмого дня", ода "Музы"), Поль де Сен-Виктор ("Боги и люди").
Из критических моих статей под названием "Лики творчества" вышел только первый том о Франции в изд[ательстве] "Аполлон" (СПб., 1914). Остальные же, посвященные театру, живописи, русской литературе и Парижу, - 4 тома, остались неизданными36.
Максимилиан Волошин АВТОБИОГРАФИЯ
Я родился 16 мая 1877 года, в Духов день, "когда земля - именинница". Отсюда, вероятно, моя склонность к духовно-религиозному восприятию мира и любовь к цветению плоти и вещества во всех его формах и ликах. Поэтому прошлое моего духа представлялось мне всегда в виде одного из тех фавнов или кентавров, которые приходили в пустыню к св[ятому] Иерониму37 и воспринимали таинство святого крещения. Я язычник по плоти и верю в реальное существование всех языческих богов и демонов - и, в то же время, не могу его мыслить вне Христа.
Родился я в Киеве и корнями рода связан с Украиной. Мое родовое имя Кириенко-Волошин, и идет оно из Запорожья. Я знаю из Костомарова38, что в XVI веке был на Украине слепой бандурист Матвей Волошин, с которого с живого была содрана кожа поляками за политические песни, а из воспоминаний Францевой, что фамилия того кишиневского молодого человека, который водил Пушкина в цыганский табор, была Кириенко-Волошин39. Я бы ничего не имел против того, чтобы они были моими предками.
На своей родине я никогда не жил. Раннее детство прошло в Таганроге и Севастополе. Севастополь помню в развалинах, с большими деревьями, растущими из середины домов: одно из самых первых незабываемых живописных впечатлений.
С 4-х лет до 16-ти - Москва. Долгоруковская ул[ица], Подвиски обстановка суриковской "Боярыни Морозовой", которая как раз в то самое время писалась в соседнем доме.
Потом окраины Москвы - Ваганьковское кладбище, и леса Звенигородского уезда: те классические места русского Иль-де-Франса, где в сельце Захарьине40 прошло детство Пушкина, а в Семенкове41 - Лермонтова. И то, и другое связаны с моими детскими воспоминаниями.
Позже - Поливановская гимназия и казенная 1-ая гимназия. Это - самые темные и стесненные годы жизни, исполненные тоски и бессильного протеста против неудобоваримых и ненужных знаний.
16-ти лет - окончательный переезд в Крым - в Коктебель. Коктебель не сразу вошел в мою душу: я постепенно осознал его как истинную родину моего духа. И мне понадобилось много лет блужданий по берегам Средиземного моря, чтобы понять его красоту и единственность.
Я окончил феодосийскую гимназию и сохранил на всю жизнь нежность и благодарность к этому городу, который в те годы мало напоминал русскую провинцию, а был, скорее, южноитальянским захолустьем.
Два года студенческой жизни в Москве оставили впечатление пустоты и бесплодного искания. В 1899 году я был выслан в Феодосию за организацию студенческих беспорядков42. Потом уехал в первый раз за границу: в Италию, Швейцарию, Париж, Берлин. Я еще раз возвращался в Москву. Был допущен до экзаменов. Перешел на третий курс юридического факультета, опять уехал в Италию и Грецию; возвращаясь, был арестован, привезен в Москву и выслан в Среднюю Азию.
Полгода, проведенные в пустыне с караваном верблюдов, были решающим моментом моей духовной жизни. Здесь я почувствовал Азию, Восток, древность, относительность европейской культуры.
Это был 1900 год - год китайского пробуждения43. Сюда до меня дошли "Три разговора" и "Письмо о конце всемирной истории" Вл. Соловьева, здесь я прочел впервые Ницше. Но надо всем было ощущение пустыни - той широты и равновесия, которые обретает человеческая душа, возвращаясь на свою прародину.
Здесь же создалось решение на много лет уйти на запад, пройти сквозь латинскую дисциплину формы.
С 1901 года я поселился в Париже. Мне довелось близко познакомиться с Хамбу-ламой Тибета44, приезжавшим в Париж инкогнито, и прикоснуться, таким образом, к буддизму в его первоистоках. Это было моей первой религиозной ступенью. В 1902 году я так же близко соприкоснулся с католическим миром, во время моего пребывания в Риме45 , и осознал его как спинной хребет всей европейской культуры.
Затем мне довелось пройти сквозь близкое знакомство с магией, оккультизмом, с франкмасонством, с теософией и, наконец, в 1905 году встретиться с Рудольфом Штейнером, человеком, которому я обязан больше, чем кому-либо, познанием самого себя.
Интерес к оккультному познанию был настолько велик, что совершенно отвлек меня от русских событий 1905 года и удержал меня вдали от России. Первую русскую Революцию я увидал в том преображении, которое выразилось в моем стихотворении "Ангел Мщенья", осуществившемся воочью только теперь.
Литературная моя деятельность, если не считать моих детских стихотворений, началась с 1900 года библиографическими заметками и статьями в "Русской мысли", а потом фельетонами в газете "Русский Туркестан". После перерыв в два года, когда меня не печатали как "декадента". Затем - первый цикл стихов, напечатанный в 1903 году в журнале "Новый путь", стихи в "Северных цветах" основание "Весов", участие во всех художественных изданиях: "Грифе", "Перевале", "Золотом руне", "Аполлоне" и т. д., в качестве художественного и литературного критика.
С 1904 года я стал писать худож[ественные] и лит[ературные] фельетоны в газете "Русь". Жил большею частью в Париже, лишь изредка наезжая в Россию.
Газетная моя работа изредка прерывалась всеобщими газетными травлями, вызываемыми, по большей части, моими публичными лекциями, - и тогда страницы всех газет на время для меня закрывались. Были годы, когда мне негде было писать и мои книги не принимались на продажу книжными магазинами. Так было перед началом Европейской войны. Это дало мне возможность прожить несколько лет безвыездно в Коктебеле, вновь вернуться к оставленной на некоторое время живописи и отойти от суеты литературно-журнальной сутолоки.