Мы прошли уже более километра и пересекли небольшую покрытую снегом полянку, как увидели, что в десяти-пятнадцати метрах от нашей колонны лежит убитый. Так как убитые не были чем-то особенным, шеренга шла мимо, не обращая на него почти никакого внимания. Только каждый про себя думал: "Вот, может быть и я буду так же валяться на снегу, когда пройдет эта ночь".
И вдруг, когда наша группа еще не поравнялась с убитым, он зашевелился, затем с невероятным усилием поднялся на локоть, обратил в нашу сторону свою страшную голову с мертвенно-бледным лицом, со взъерошенными волосами, слипшимися от запекшейся крови. Он посмотрел на нас затуманенным взглядом, в котором мелькнула искра сознания и надежды; хриплым жалобным голосом он простонал: "Помогите"! Мы же шли мимо, опустив низко головы, стараясь не глядеть на раненого, и в тоже самое время были не в силах оторвать от него наших глаз.
Он сначала просил, но видя, что мы проходим мимо, он стал ругать нас, затем поднялся на ноги, стал кричать ругательства и какие-то бредовые слова, сделал несколько неверных шагов в сторону нашей шеренги и, оступившись, упал на землю плашмя, ударившись об нее головой, и замер, распластавшись, раскинув руки, пальцы которых судорожно впивались в землю.
Тут он приподнял лицо, по которому теперь струилась кровь, и посмотрел на нас взором, в котором была ненависть, мука и мольба одновременно. Никогда не забыть мне этого взгляда! Он был для нас, кажется, тяжелее нашей собственной доли; но что могли сделать мы, у которых не было ничего, мы, каждого из которых через несколько часов могла ожидать судьба этого несчастного умирающего человека.
Поднявшись на небольшой холмик, наша колонна вошла в лес. Здесь царило заметное оживление; чувствовалось, что все, что здесь происходит, делалось по какому-то плану.
То и дело в этот лес прибывали новые группы людей; их приводили командиры генерал-майора Козлова. Эти группы содержали от 10-20 человек до 4-5 сотен. В лесу собиралась значительная войсковая группа. Нас располагали шеренгами; помнится, мы находились в третьей шеренге, за нами находилось еще несколько шеренг.
Нас подвели к переднему краю обороны позади стрелковых окопов, которые тянулись сплошной линией через лес. В окопах находились бойцы и командиры из кадровых частей генерал-майора. Нас расположили позади этих окопов, вытянув в сплошную линию длиной около километра. Таких лент-шеренг было около 7 или 8, за этими шеренгами находились санитарные машины с ранеными; эти машины должны были вслед за нами вывезти раненых из окружения. Где-то в глубине, на окруженной территории, расположилась батарея из нескольких 152-х миллиметровых орудий, которые должны были поддерживать нас во время боя. Для руководства войсками генерал-майор вдоль по фронту через некоторые интервалы (метров по 50-100) расставил ответственных командиров, которые получили условные названия по имени цветов: роза, ромашка, левкой, одуванчик и т. д. На этих командиров возлагалась ответственность за руководство теми людьми, которые находились в непосредственной близости от них.
Была установлена строгая дисциплина, никто не должен был командовать и кричать.
Команды отдавал сам генерал-майор, который находился в передних шеренгах в середине нашего построения. Ответственные командиры должны были передавать команду генерала и этим самым организовывать действия людей во время боя.
Вдоль фронта были распределены такие средства борьбы, как ручные и станковые пулеметы, люди, вооруженные зажигательными бутылками, противотанковыми и ручными гранатами.
Противотанковые средства были нужны, т. к. не исключалась возможность того, что немцы будут использовать против нас танки. Все эти приготовления происходили при соблюдении строжайшей тишины и светомаскировки, было запрещено разжигать костры и курить.
Наши цепи были расположены метров за 30 позади окопов, в которых находились бойцы, поддерживающие постоянную перестрелку с немцами.
Со стороны немцев велась также сравнительно неинтенсивная автоматная и винтовочная стрельба. Мы должны были или лежать на земле, или, в крайнем случае, сидеть, но так, чтобы нас было не видно со стороны немцев; это облегчалось тем, что мы сосредоточились в лесу. Людям, имевшим винтовки, были розданы дополнительные патроны, также раздавались гранаты и зажигательные бутылки, но этих средств было довольно мало.
Наконец, приготовления были окончены, движение в нашем лагере прекратилось, и мы стали ждать сигнала к началу наступления. Только иногда среди леса пробирался связной, который шел или от генерал-майора, или от ответственных командиров к нему.
Среди войск, которые были готовы выйти из окружения под командой генерал-майора Козлова, были самые разнообразные части: большинство составляли кадровые бойцы и командиры, но не мало виднелось и ополченских курток со стоячим воротником. Здесь, по-моему, были представители всех армий, части которых попали под Вязьмой в окружение.
Несмотря на то, что мы не знали друг друга, между нами сразу же установилась какая-то тесная моральная связь. Большую роль в этой связи играл принцип добровольного привлечения в нашу группу большинства ее участников (около трети группы находилось, как я указывал выше, в составе частей, где генерал- майор был командиром). Все, кто здесь был, готовы были в бою отстоять свою свободу и честь Родины. Не последнюю роль в нашем сплочении играл тот авторитет, которым обладал генерал- майор Козлов у своих подчиненных; было видно, что они ему верили, и эта вера передалась и всем остальным.
Итак, в лесу замолкло в ожидании боя около десяти- двенадцати тысяч бойцов и командиров, кадровых и ополченцев, московских, смоленских, сибирских, уральских сынов нашей Родины, готовых отомстить за нее ненавистному врагу.
Миняев, Волков и я сидели почти рядом, подложив под себя ветки; на головах у нас были надеты каски, которые мы в этот день утром подобрали в лесу. Как сейчас помню, каски оказались очень тяжелыми и, с непривычки, утягивали голову при повороте шеи и наклоне головы. Шея от них очень уставала, и мы их частенько снимали и клали на землю. У каждого из нас был наган и по полусотне патронов. Мы осмотрели наганы, потренировались в их перезарядке; ближе к середине ночи из-за отдельных бежавших по небу облаков стала выглядывать луна. Она была почти полная, ее холодный отраженный свет сквозил сквозь ветви деревьев, освещал тихие покрытые белым снегом полянки, освещал лица дремавших людей, серебрил края облаков, которые плыли по бездонному темному небу, на котором кое-где виднелись одинокие звезды. Стрельба со стороны немцев прекратилась; были тихи и эти залитые лунным светом, запорошенные снежком полянки, и эти сидевшие неподвижно люди. Была тишина, но это была тишина перед бурей; как гигантская пружина притаилась эта людская масса, готовая по первому сигналу нанести страшный удар по врагу. И вдруг по нервам точно пробежал электрический ток, все разом насторожились, воздух вздрогнул от залпа орудий и от грохота разорвавшихся снарядов. Это наша артиллерия начала обстрел немецкой обороны, наши пушки сделали несколько залпов по тому месту, где располагались немцы. И как только орудия перенесли свои залпы куда-то вглубь немецких позиций, наша группа пришла в движение. Раздалась команда "В атаку! Вперед!”, которая пронеслась по всей цепи распределенными по ней командирами. Мы побежали вперед, стреляя на ходу в сторону немцев. Тотчас со стороны немцев открыли огонь автоматчики. Судя по огню, немцы приготовились к встрече с нами, но они не смогли сосредоточить силы, достаточные, чтобы противостоять нам. Наша группа широкой лавиной бежала в сторону немцев, стреляя в них на ходу.
Немцы использовали в этом бою трассирующие пули, по лесу веерами летели светящиеся точки трассирующих пуль, как-то особенно потрескивающих в воздухе. То, что немцы стреляли трассирующими пулями, приносило нам двойную пользу: во- первых, было видно, как ведет свою очередь автомат, и можно было, до некоторой степени, увертываться от пуль, во-вторых, было видно, где располагается автоматчик, следовательно, легче было его уничтожить. Вскоре мы уже были в пределах обороны немцев. Но немцы имели глубокую оборону, автоматчики были расположены, как и мы, в несколько эшелонов, но их было гораздо меньше, чем нас. Трудно представить себе их число, но думается, что на участке нашего прорыва их было не менее 1000-1500 человек. Уцелевшие в первой линии автоматчики отошли ко второй своей линии. Их огонь стал очень сильным, и нам было приказано залечь. К нам подтягивались задние шеренги, мы открыли интенсивный огонь по автоматчикам; их ряды стали таять. Опять раздалась команда "Вперед!” Наши цепи поднялись и вновь пошли в атаку. Мы бежали, стреляя в автоматчиков на ходу, затем мы снова залегли и стали продвигаться перебежками, перебегая вперед от одного укрытия к другому. Я спрятал в кобуру наган и подобрал винтовку, положив в карман несколько валявшихся возле нее обойм. С винтовкой было как-то уверенней, уж очень ничтожными казались выстрелы из нагана среди шума этого боя. Помню, как перебегая от одного укрытия к другому, я спрятался за какое-то возвышение. Когда, после падения на землю, я посмотрел вперед, то увидел перед собой совершенно голое, уже замерзшее тело молодого атлета. Труп был огромного размера, лежал он на спине. Луна, отблески выстрелов освещали это молодое тело, делая его похожим на какую-то восковую статую. Я удивился только одному: почему он совершенно голый. Это мне непонятно и до сих пор.
Перебегая и все время стреляя на ходу, мы двигались вперед; автоматчики отходили назад, отстреливаясь длинными очередями из автоматов, от них к нам протянулись длинные линии трассирующих пуль. Эти пули летели как маленькие огоньки.
Ощущая успех нашего предприятия, мы все упорнее и все быстрее двигались вперед, иногда залегая, а потом устремляясь на немцев.
Немцы старались прижать нас с флангов, старались отрезать задние шеренги от передних, и им это, очевидно, частично удалось; но главная часть группы двигалась вперед, ведя постоянный огонь по отходившим автоматчикам.