Основной же итог периода российской истории с 1917 по 1953 год заключался, несомненно, в том, что лучшая и в умственном, и в нравственном, и даже в физическом отношении часть нации была по тем или иным причинам за эти годы уничтожена. Что, между прочим, дало некоторым нашим генетикам основания утверждать, что этот генетический ущерб российское общество может восполнить не ранее чем через пять поколений, т. е. в лучшем случае к середине XXI века.
Но, хотя в те годы всякий уголовный элемент считался, как известно, «классово близким» (в отличие, скажем, от интеллигенции), все же без некоторых твердо обозначенных морально-нравственных ограничителей власть обойтись не могла, ибо одним лишь тотальным террором единство народа и страны обеспечить было просто физически невозможно. Морально-нравственные принципы, очень близкие по своему содержанию к традиционным христианским ценностям, были официально провозглашены как основа общественной жизни (другой разговор, что это не мешало ни власти, ни обывателю нарушать их на каждом шагу, но предпочтительно не в открытую, а, так сказать, «втемную»). Нравственному здоровью общества в огромной степени содействовали и еще сохранившиеся традиции великой русской культуры, и гордость за победу страны в недавно окончившейся войне, и взлет российской науки, обеспечивший, в частности, Советскому Союзу военно-стратегический паритет с его соперниками, и размах народного образования, и деятельность значительной части творческой интеллигенции, где прямо, а где исподволь подталкивавшей российского человека к общепринятым общечеловеческим ценностям.
Иначе говоря, зло в обществе было в определенной мере придавлено всем складом жизни. Но это не значило, что оно исчезло или было уж очень ослаблено. Нет, оно сохранялось, накапливало силы и только, так сказать, затаилось до иных времен.
Эти времена наступили, когда общественное зло, копившееся в России несколько поколений, т. е. на протяжении почти всего ушедшего века, вырвалось наконец на рубеже 1990-х годов из-под той административно-охранительной крышки, которая хоть как-то, хоть слабо, но все-таки прикрывала этот бурливший изнутри котел. Весь XX век бывший проклятьем России принцип «цель оправдывает средства» получил не только всеобщее повальное распространение, но был вновь (но уже в других, так сказать, декорациях) легализован верховной властью и принят как руководство к действию в ее практическом управлении страной.
Можно, конечно, исповедуя известный толстовский принцип «нет в мире виноватых», списать все на действие каких-то неподконтрольных нам, едва ли не потусторонних сил. Можно перевернуть этот принцип и сказать, что все, т. е. каждый из нас, по-своему виноваты в том, что с нами произошло. И все же решусь утверждать, что первый и, возможно, главный адрес известен: самый мощный толчок всему этому духовно-нравственному обвалу последнего десятилетия XX века был дан как раз оттуда, откуда его, казалось бы, меньше всего следовало ожидать, — от самого российского государства.
Не думаю, что в нынешней духовно-нравственной дезориентации российского общества решающую роль сыграло выдвижение на первый план давно известных человечеству, но для нас все еще новых лозунгов типа «Обогащайтесь!», «Кто не успел, тот опоздал», «Каждый за себя, один Бог за всех» и т. п. В конце концов, в результате десятилетий или даже столетий упорных, целенаправленных усилий цивилизованные страны смогли на подобной основе построить вполне жизнеспособное, эффективное и высоко солидарное общество, где извечно присущие человеку инстинкты обогащения и накопительства весьма строго, однако, ограничиваются детально разработанной системой социальных и юридических гарантий. Недаром сегодня в большинстве западных демократий определяющим становится принцип: «Рыночной экономике — да, рыночному обществу — нет». История, жизнь убедительно подтверждают, что демократия, рынок и социальная справедливость отнюдь не обязательно конфликтуют друг с другом. Вполне возможна и реальна если и не их полная гармония, то, по крайней мере, постоянно нарастающий процесс их взаимного сближения и приспособления. Но, следует подчеркнуть, при одном и непременном условии: если игра ведется честно, если высокие нравственные принципы не только декларируются, но и последовательно проводятся в жизнь, если власть и общество испытывают хотя бы минимальную степень доверия друг к другу. Как раз именно этого не было и нет в современной российской действительности. Верховная власть слишком часто за последние 10–12 лет беззастенчиво обманывала российское общество — и в политике, и в экономике, и в социально-культурной сфере.
В политике первым нравственным шоком для российского общества было откровенное и безоглядное пренебрежение мнением народа, когда спустя всего несколько месяцев после референдума весной 1991 года, в ходе которого большинство населения высказалось за сохранение единства страны, последовало трагическое (и отнюдь не обязательное) решение о развале единого государства, принятое в Беловежской Пуще. Другую незаживающую рану в народном сознании оставил октябрь 1993 года, когда политический конфликт между парламентом и президентом, в котором виноваты были обе стороны, был решен не цивилизованными методами, а насильственным путем. Столь же глубокую и тоже открытую рану в сознании российского общества образовал чеченский конфликт (особенно первая его фаза), когда верховная власть не сумела найти ничего лучшего, как попытаться подавить ею же самой созданный очаг сопротивления вооруженной силой.
Особенно остро очевидный обман, нечестность новой власти российское общество ощутило в экономике и социально-культурной сфере. Тотальная государственная конфискация всех сбережений населения в 1992 году; практически дармовая приватизация общенародной собственности (небольшая и небогатая Боливия, например, получила за приватизацию государственных активов порядка 92–93 млрд долл., российская же казна — всего 9 млрд долл.); пресловутая афера с «ваучерами»; откровенное субсидирование из государственного бюджета разного рода бандитских и полубандитских банков, компаний и псевдообщественных организаций; беспрепятственное бегство многомиллиардных капиталов за рубеж; преднамеренная беспомощность власти в борьбе с коррупцией и криминалом, захлестнувшими страну; падение и многомесячные задержки зарплаты, пенсий и пособий; невиданная нигде в цивилизованном мире социальная дифференциация и обнищание огромной части населения; наконец, крах гигантской государственной финансовой «пирамиды» и новая конфискация сбережений населения в 1998 году — все это породило в стране всеобщее убеждение в том, что новая, теперь уже «демократическая», власть, как и прежняя, советская, ведет с российским обществом игру без всяких правил и без каких-либо морально-нравственных тормозов.
Не менее болезненно (а с точки зрения дальнейших перспектив страны, может быть, даже и более) ощущает российское общество последствия политики в отношении того, что не косвенно, а напрямую определяет духовно-нравственное здоровье общества: образования, науки, здравоохранения, культуры и искусства. Такое чувство, что, расходуя сотни миллиардов долларов общественных средств в буквальном смысле слова «на ветер», власть пыталась и все еще пытается компенсировать эти неоправданные и разрушительные для общества траты еще более разрушительной экономией, что называется, «на спичках», не понимая или не желая понимать, что именно от этих достаточно скромных, по всем критериям, средств зависит все будущее страны и ее место в меняющемся мире, в мировой конкурентной борьбе. Что лежит в основе подобной политики — невежество, зависть недоучек или известный циничный принцип «после нас хоть потоп», — однозначно сегодня ответить не сможет, наверное, никто.
Но было бы, конечно, несправедливо и необъективно возлагать всю ответственность за нынешний духовно-нравственный кризис только на верховную власть, на государство. Да, государство своими непродуманными шагами и «ломовыми», насильственными действиями добилось того, что Россия живет сегодня в «обществе недоверия», а вся ее экономика — это прежде всего тоже «экономика недоверия». Но столь же безответственно и аморально повели себя и многие влиятельные слои самого российского общества. Крупнейшие российские бизнесмены, которых, по выражению нашего президента, сама власть «назначила миллиардерами», проявили невероятную алчность и бесцеремонность не только в одномоментном растаскивании национальных богатств, но даже и в повседневной своей деловой практике. Стойкое стремление работать не из общепринятых в мире 10–15 % годовой прибыли, а из заоблачных 100–300 % и более, пренебрежение правами акционеров и постоянные бандитские попытки захватить (включая метод искусственных банкротств) чужую собственность, массовый увод своих доходов от налогов и перевод их за границу, хроническая необязательность в выполнении деловых контрактов и в погашении взятых кредитов, широчайшее использование коррупции как главного средства обеспечения своих деловых интересов и многое, многое другое, столь же подрывающее моральный климат в стране, — все это характернейшие черты нынешнего этапа российского «первоначального накопления».
Не менее вредоносным для нравственного состояния российского общества оказалось поведение многих средств массовой информации, истолковавших свободу слова как свободу безудержной пропаганды насилия, крови, грязнейшего секса, откровенной уголовщины, «черных» политических технологий. К великому сожалению, далеко не на высоте оказалась и наша творческая интеллигенция, почти без сопротивления сдавшая свои традиционные гуманистические позиции перед натиском американизированной масс-культуры и всяческой «попсы», столь успешно эксплуатирующей сегодня самые низменные, самые дикие инстинкты толпы, в особенности молодежи. Сама по себе интеллигенция разобщена, ее не слушают, и в значительной своей части она обществу оказалась не нужна.
Думаю, однако, — а вернее, не столько думаю, сколько верю, — что нижнюю точку своего морально-нравственного падения российское общество прошло где-то вскоре после кризиса 1998 года. Трудно, конечно, указать на какие-то особо