Эра Космической Передачи, год 7-йЧэн Синь
艾АА сказала подруге, что глаза у той стали еще ярче и красивее, чем раньше. Возможно, она не лукавила. Прежде Чэн Синь была несколько близорука, но сейчас видела все предельно четко. Ей казалось, будто мир раскрасили свежими красками.
После их возвращения из Австралии прошло шесть лет. Ни ужасы Великого переселения, ни последующие годы не оставили, однако, на АА видимых следов. Она была как здоровое, стойкое дерево, с легкостью стряхивающее лишения со своих гладких листьев. В течение этих шести лет компания Чэн Синь под руководством АА развивалась быстрыми темпами и стала одним из самых значительных игроков в своей отрасли – строительстве объектов на околоземной орбите. Но на вид АА совсем не походила на всевластного управляющего корпорацией; напротив, она оставалась прежней милой и веселой молодой женщиной. Конечно, в эту эпоху такое случалось сплошь и рядом.
Шесть лет никак не сказались и на Чэн Синь – она провела их в анабиозе. После возвращения из Австралии медики обследовали ее глаза и поставили диагноз. Заболевание, начавшееся как чисто психосоматическое вследствие крайнего эмоционального напряжения, перешло в патологию: развилось отслоение сетчатки с последующим некрозом. Для лечения предлагалось вырастить и пересадить новую сетчатку, клонировав ее из стволовых клеток Чэн Синь, но этот процесс занял бы пять лет. Пять лет в полной темноте и глубокой депрессии могли привести к окончательному психическому коллапсу, и поэтому врачи решили погрузить Чэн Синь в анабиоз.
Мир и вправду преобразился. Известие о широковещательной гравитационно-волновой передаче человечество встретило ликованием. «Синий космос» и «Гравитация» стали в глазах людей легендарными спасителями, а их команды – супергероями, достойными всеобщего преклонения. Обвинение в преднамеренном убийстве, якобы совершенном «Синим космосом» во время битвы Тьмы, было снято; вместо него постановили, что корабль действовал в порядке самозащиты. Члены Земного Движения Сопротивления, упорно продолжавшие безнадежную борьбу, тоже были провозглашены героями. Когда облаченные в лохмотья борцы Сопротивления выходили на свет, глаза людей застилали жаркие слезы. «Синий космос», «Гравитация» и Сопротивление стали символами величия человеческого духа. Их бесчисленным поклонникам, наверно, казалось, что и в них самих всегда пылал тот же дух.
Не замедлили последовать и репрессии в отношении Сил Безопасности Земли. Объективно говоря, по сравнению с Сопротивлением СБЗ принесли гораздо больше пользы. Они сумели сохранить большие города и другую базовую инфраструктуру. И хотя делали они это ради трисоляриан, их усилия позволили мировой экономике восстановиться после Великого переселения в кратчайшие сроки. Когда во время обратного переселения Австралия несколько раз была на грани полного хаоса из-за нехватки пищи и энергии, именно Силы Безопасности поддерживали порядок и снабжение, что позволило провести реэвакуацию за четыре месяца. Времена стояли лихие, и если бы не хорошо вооруженные СБЗ, последствия были бы гораздо трагичнее. Однако трибуналы не приняли во внимание ни одну из их заслуг. Всех членов СБЗ отдали под суд и половину из них осудили за преступления против человечества. Во время Великого переселения многие страны вновь ввели высшую меру наказания и не отменили ее после возвращения из Австралии. В течение последних пяти лет многие бывшие члены СБЗ были казнены под приветственные крики толп, в которых находилось немало людей, в свое время подавших заявку на вступление в Силы Безопасности.
В конце концов все понемногу успокоилось, и люди принялись строить жизнь заново. Поскольку города и промышленность уцелели, восстановление шло быстро. Через два года шрамы, оставшиеся после трагедии, затянулись, вернулось прежнее процветание. Люди стали спокойно наслаждаться жизнью.
Их спокойствие основывалось на следующем: когда Ло Цзи провел свой эксперимент по проверке гипотезы «темного леса», между трансляцией во Вселенную координат звезды 187J3X1 и моментом ее разрушения прошло 157 лет, что соответствовало средней продолжительности жизни современного человека. Разумеется, рождаемость упала до самого низкого уровня в фиксированной истории. В самом деле, зачем рожать детей, если мир обречен на гибель? И все же большинство верило, что им удастся прожить остаток своей жизни мирно и счастливо.
Вот только гравитационно-волновое вещание намного превосходило по мощности усиленную Солнцем радиопередачу Ло Цзи. Впрочем, человечество вскоре нашло новый способ самоутешения: оно усомнилось в истинности самой теории «темного леса».
В течение шестидесяти с небольшим лет – то есть всей Эры Устрашения – теория «темного леса» служила декорацией, на фоне которой разворачивалась история человечества. Однако ученые постоянно подвергали ее сомнению. Действительно, до начала Эры Космической Передачи научных подтверждений ее правильности не существовало. Разрозненным доказательствам не хватало строгого научного обоснования.
Первое доказательство: эксперимент Ло Цзи, приведший к уничтожению звезды 187J3X1 и ее планет. Гипотеза о том, что система была разрушена вмешательством внеземного разума, всегда вызывала горячие дискуссии. Самые громкие возражения раздавались со стороны астрономов.
Ученые разделились на два основных лагеря. Приверженцы первого считали, что объект, поразивший звезду на световой скорости, не обладал достаточной разрушительной энергией. Скорее всего, гибель звезды 187J3X1 вызвана естественными причинами – она стала сверхновой. Точно оценить состояние звезды до взрыва не представлялось возможным из-за нехватки данных. Принимая во внимание длительное время, прошедшее между радиопередачей Ло Цзи и взрывом, можно утверждать, что вероятность вспышки сверхновой действительно высока.
Ученые, принадлежащие ко второму лагерю, допускали, что звезду все-таки разрушил некий объект, движущийся со скоростью света, но фотоид мог быть естественным галактическим феноменом. Хотя еще одного фотоида пока что никто не наблюдал, в космосе были замечены другие массивные объекты, разогнавшиеся до колоссальных скоростей под действием природных сил. Кстати, сверхмассивная черная дыра в центре Галактики способна разгонять небольшие объекты до субсветовых скоростей, просто такие «снаряды» настолько малы, что наблюдать их можно крайне редко.
Второе доказательство: ужас, который вызывала в трисолярианах стратегия устрашения. До определенного момента он оставался наиболее убедительным аргументом в пользу верности гипотезы «темного леса». Однако человечеству ничего не было известно о том, как и откуда вывели эту теорию трисоляриане и на каких соображениях они основывались. Поэтому с научной точки зрения этот аргумент на роль бесспорного не годился. Ведь могло случиться, что Трисолярис согласился на шаткое примирение с Землей по иным, не известным людям причинам, а потом и вовсе отказался от намерения завоевать Солнечную систему. Для объяснения этих неизвестных причин выдвигалось множество гипотез, и хотя ни одну из них нельзя было назвать убедительной, решительно опровергнуть их тоже не получалось. Некоторые ученые выдвинули гипотезу «мании вселенского преследования», основанную на том, что у Трисоляриса тоже не было доказательств верности теории «темного леса». Ужасающие условия существования породили в трисолярианах особую форму фобии – всеобщий страх перед преследованием со стороны космического общества. Это заблуждение, сродни средневековым религиозным воззрениям на Земле, было всего лишь верой, которой придерживалось большинство трисоляриан.
Третье доказательство: четырехмерное Кольцо подтвердило существование «темного леса». Несомненно, Кольцо позаимствовало выражение из системы «Розетта», в частности из раздела по истории человечества. Этот термин часто всплывает в документах времен Эры Устрашения, поэтому неудивительно, что Кольцо использовало именно его. Однако в диалоге Кольца и команды исследователей секция, в которой употреблялось это выражение, была представлена очень сжато, а толкование его неоднозначно. Этого недостаточно, чтобы утверждать, будто Кольцо точно понимало значение использованных им слов.
Со времен Эры Устрашения изучение концепции «темного леса» выросло в целую науку. Помимо теоретических исследований ученые проводили массу астрономических наблюдений и строили многочисленные математические модели. Но для большинства из них эта теория оставалась лишь гипотезой, которую невозможно ни доказать, ни опровергнуть. Истинными приверженцами теории «темного леса» были политики и народ. А народ выбирал, во что верить, исходя из собственного житейского опыта. В начале Эры Космической Передачи все больше и больше людей стало склоняться к тому, что теория «темного леса» – это всего лишь мания вселенского преследования.
Эра Космической Передачи, год 7-йЧэн Синь
Когда все успокоилось, человечество переключилось с Космической Передачи на осмысление Эры Пост-Устрашения. И постепенно против Держателя Меча начало подниматься настоящее цунами обвинений и негодования. Если бы Чэн Синь активировала передачу при начале атаки «капель», то хотя бы одной катастрофы – Великого переселения – можно было избежать. Однако основные претензии выдвигались к методу избрания Держателя Меча.
Выборы и впрямь были сложным процессом, при котором общественное мнение превратилось в инструмент давления на ООН и Конгресс Флотов. Теперь публика яростно спорила, кто же в конечном итоге несет ответственность. Однако практически никто не высказал предположения, что к такому выбору привела психология толпы, у которой все пошли на поводу. К самой Чэн Синь общественное мнение отнеслось не очень строго. Отчасти ее защитил позитивный публичный имидж, а лишения, которые она, как самый рядовой обыватель, испытала во время Великого переселения, добавили ей сочувствия. Большинство людей считали ее жертвой – такой же, как и все прочие.
Одним словом, решение Держателя Меча капитулировать повело историю по обходному пути, но общего ее направления не изменило. В конечном счете большая космическая трансляция все равно была произведена, и потому дебаты об Эре Пост-Устрашения затихли. Публика постепенно забыла о Чэн Синь. Для людей главным сейчас было наслаждаться существованием.
Зато для самой Чэн Синь жизнь превратилась в нескончаемую пытку. Хотя зрение к ней вернулось, сердце, погруженное в море депрессии, оставалось во тьме. Несмотря на то, что ее внутренняя жгучая боль притупилась, а душа больше не разрывалась, молодая женщина не видела конца своим страданиям. Уныние и мучение, казалось, пропитали каждую клеточку ее тела. Чэн Синь не упомнила, когда в ее жизни последний раз светило солнце. Она ни с кем не разговаривала, не слушала и не читала новостей, не заботилась и о своей растущей компании. Психическое состояние Чэн Синь тревожило ее верную подругу, но АА была занята по горло и могла уделить ей совсем немного времени. Единственным человеком, который оказывал Чэн Синь необходимую поддержку, был Фрейс.
В самое мрачное время, перед концом Великого переселения Фрейс и АА вместе уехали из Австралии. Некоторое время австралиец жил в Шанхае, но, не дожидаясь окончания обратной эвакуации, вернулся домой, в Уорбертон.
Когда в Австралии установился порядок, он отдал свой дом правительству под музей культуры аборигенов, а сам ушел в лес, соорудил шалаш и зажил примитивной жизнью предков. Несмотря на суровые условия, его здоровье, похоже, укрепилось. Единственным современным удобством, которое он себе позволял, был сотовый телефон, по которому он пару-тройку раз в день звонил Чэн Синь.
Их беседы ограничивались несколькими простыми фразами:
«Дочка, у нас восходит солнце».
«Дочка, здесь очень красивый закат».
«Дочка, я сегодня целый день убирал обломки бараков. Хотелось бы снова видеть пустыню такой, какой она была раньше».
«Дочка, идет дождь. Ты помнишь запах влажного воздуха в пустыне?»
Разница во времени между Австралией и Китаем – два часа. Постепенно Чэн Синь привыкла к суточному ритму Фрейса. Каждый раз, слыша голос старика, она представляла себе, что тоже живет в отдаленном лесу, окруженном пустыней, защищенная от суеты мира покровом тишины и покоя.
Однажды ночью Чэн Синь разбудил телефонный звонок. Звонил Фрейс. В Китае было 01:14, в Австралии – 03:14. Фрейс знал, что Чэн Синь страдает тяжелой бессонницей и без помощи сонного обруча спит только два-три часа в сутки. Он никогда бы не побеспокоил ее среди ночи по пустякам.
В голосе старика слышалась тревога:
– Дочка, выйди на улицу, посмотри на небо!
Чэн Синь и так уже знала, что стряслось что-то из ряда вон. Ей приснился кошмар, который она видела много раз: огромная усыпальница посреди залитой ночной тьмой равнины; из глубины усыпальницы просачивается голубоватое сияние и озаряет окружающие земли призрачным светом…
Такое же голубоватое свечение виднелось сейчас снаружи.
Чэн Синь вышла на балкон и увидела в небе голубую звезду, сияющую ярче прочих. В отличие от построенных людьми сооружений на околоземной орбите, звезда не двигалась – она находилась за пределами Солнечной системы. Яркость свечения росла, затмевая огни расстилавшегося вокруг города; на землю легли тени. Спустя две минуты свечение достигло максимума – звезда сияла теперь ярче полной луны. На нее невозможно было смотреть прямо, и цвет ее поменялся на резкий белый. Стало светло, как днем.
Чэн Синь узнала эту звезду. Почти три столетия люди смотрели на нее чаще, чем на какое-либо другое небесное тело.
В соседнем доме-листе раздался крик, что-то повалилось на пол.
Звезда начала меркнуть, постепенно превратилась из белой в красную и через полчаса погасла.
Чэн Синь не прихватила телефон с собой на балкон, но за ней следовало плавающее коммуникационное окошко. Она по-прежнему слышала голос Фрейса, к которому уже вернулись обычная безмятежность и отстраненность:
– Дочка, не бойся. Чему быть, того не миновать.
Прекрасный сон оборвался. Теория «темного леса» получила окончательное и бесспорное подтверждение.
Трисоляриса больше не существовало.
Трисолярис был разрушен через три года и десять месяцев после начала Эры Космической Передачи. Никто не ожидал, что на гравитационно-волновое сообщение отреагируют столь быстро.
Поскольку Трисолярис всегда находился под пристальным наблюдением, данных о его гибели было накоплено более чем достаточно. Удар по системе Альфы Центавра ничем не отличался от атаки, которую спровоцировал Ло Цзи: небольшой объект на субсветовой скорости поразил одну из трех звезд и разрушил ее благодаря своей релятивистски увеличившейся массе. В то время Трисолярис только-только начал обращаться вокруг этого своего солнца, и взрыв уничтожил планету.
«Гравитация» послала во Вселенную свою судьбоносную передачу, находясь примерно в трех световых годах от Трисоляриса. Принимая во внимание, что гравитационные волны распространяются со скоростью света, приходится сделать вывод, что фотоид был выпущен из точки, находящейся еще ближе к Трисолярису, чем «Гравитация», и что его запуск был произведен практически сразу же после приема координат. Наблюдения подтверждали это: пересекая пылевое облако в окрестностях Альфы Центавра, фотоид оставил четкий след. Но в этом секторе космоса нет других звездных систем! Возможен только один вывод: фотоид запустили с космического корабля.
Старая модель теории «темного леса» предполагала, что атака на планетную систему, координаты которой стали известны, обязательно придет из другой планетной системы. Но сейчас, когда выяснилось, что атака возможна с космического корабля, ситуация резко осложнилась. Положение звезд было достаточно хорошо известно, тогда как человечество ничего не знало об инопланетных кораблях, – если не считать трисолярианских флотов, конечно. Сколько в космосе чужих кораблей? Как густо распределены они в пространстве? С какой скоростью движутся? Куда направляются? Ни на один из этих вопросов не было ответа.
Теперь никто не мог предсказать, откуда «темный лес» нанесет удар, да и само нападение могло случиться намного раньше, чем предполагалось. Если не считать уцелевших звезд Альфы Центавра, ближайшая к Солнцу звезда – звезда Барнарда – находилась на расстоянии шести световых лет. Но призрачные корабли пришельцев могли бороздить космос поблизости от Солнца. Смерть, до сей поры лишь маячившая на далеком горизонте, встала сейчас перед землянами во весь рост.
Эра Космической Передачи, год 7-йТомоко
Впервые человечество собственными глазами увидело уничтожение чужой цивилизации и осознало, что такая же участь в любой момент может постигнуть и Землю. Трисолярианский кризис, длившийся около трех веков, закончился в одну ночь, но на его месте возникла другая угроза, исходящая от намного более жестокой Вселенной.
Однако ожидаемой массовой истерии не случилось. Наблюдая трагедию, произошедшую в четырех световых годах от Солнца, человечество оставалось на удивление спокойным. Каждый будто застыл в ожидании, не осознавая, однако, чего именно ждет.
Со времен окончания Великой пади, несмотря на крутые повороты истории, человеческое общество в целом жило по законам демократии, в достатке и изобилии. В течение двух столетий люди подсознательно питали надежду: как бы плохо ни обернулись дела, кто-нибудь вмешается и все устроит. Эта вера едва не умерла в эпоху Великого переселения, но шесть лет назад, в самое мрачное утро в истории, случилось чудо…
И теперь люди ждали очередного чуда.
Через три дня после того, как Земля наблюдала уничтожение Трисоляриса, Томоко пригласила Чэн Синь и Ло Цзи на чай. Она сказала, что у нее нет никаких тайных побуждений. Просто они старые приятели, она по ним скучает.
Как ООН, так и Конгресс Флотов были глубоко заинтересованы в этой встрече. Всеобщее пассивное ожидание грозило страшной опасностью. Человеческое общество было столь же непрочно, как песочный замок на пляже, готовый рассыпаться при первой же набежавшей волне. Лидерам хотелось, чтобы два бывших Держателя Меча выведали у Томоко хоть какую-нибудь информацию, способную приободрить народ. На срочном заседании Совета Обороны Планеты, созванном специально по этому случаю, кто-то даже намекнул: мол, если добыть такую информацию не удастся, то, наверное, не зазорно будет и сфабриковать что-нибудь подходящее…
После Космической Передачи шесть лет назад Томоко исчезла из общественной жизни. Иногда она появлялась на публике, но только чтобы выполнить роль некоего безучастного переговорного устройства. Бо!льшую часть времени она проводила в своем изящном домике на дереве, по всей вероятности, в режиме ожидания.
Чэн Синь и Ло Цзи встретились на ветке, ведущей к дому Томоко. Весь период Великого переселения Ло Цзи провел в рядах Сопротивления. Не принимая личного участия в операциях, он оставался духовным вождем борцов ЗДС. «Капли» и Силы Безопасности Земли приложили немало усилий, чтобы выследить и убить Ло Цзи, но он каким-то образом сумел избежать такой участи. Даже софоны – и те не смогли обнаружить его убежище.
Глазам Чэн Синь первый Держатель Меча предстал тем же гордым человеком со сдержанными манерами, каким она видела его раньше. Если не считать того, что его волосы и борода стали еще белее, прошедшие семь лет не оставили на нем своих отметин. И тут Ло Цзи, не сказав ни слова, вдруг улыбнулся, и от этой улыбки на душе Чэн Синь потеплело. Ло Цзи напоминал ей Фрейса. Хотя старики были очень разными, в обоих ощущалась непоколебимая, словно гора, сила, пришедшая с ними из Общей Эры и вселявшая в Чэн Синь уверенность, что в нынешнюю диковинную эпоху на этих людей можно положиться. Уэйд, еще один человек из Общей Эры – коварный и хищный, как волк, однажды едва не убивший ее, – обладал подобной же силой, и девушка ловила себя на том, что полагается и на него тоже. Странное это было ощущение, однако…
Томоко приветствовала их перед домом. Она снова облачилась в великолепное кимоно, а в прическу воткнула живые цветы. Жестокий ниндзя в камуфляже исчез без следа; перед гостями вновь стояла женщина, напоминающая прекрасный весенний цветок.
– Добро пожаловать, добро пожаловать! У меня было намерение самой посетить вас в ваших досточтимых жилищах, но тогда я не имела бы возможности как подобает развлечь вас чайной церемонией. Будьте добры принять мои нижайшие извинения. Я так счастлива видеть вас!
Томоко поклонилась гостям. Говорила она так же мягко и сердечно, как в их первую встречу. Она провела гостей сквозь бамбуковую рощицу во дворе, затем по дощатому мостику над журчащим ручейком в чайный домик. Все трое опустились на татами, и Томоко начала приготовления к чайной церемонии. Время текло неспешно, и облачка за окнами клубились и вновь рассеивались в синем небе…
Следя за изящными движениями Томоко, Чэн Синь ощутила в душе прилив противоречивых чувств.
Да, она (или они?) могла бы уничтожить человечество, и несколько раз это им почти удалось. Но каждый раз люди вырывали победу из челюстей поражения благодаря своей стойкости, хитрости и удаче. После трехвекового марша все, к чему пришла Томоко – это вид родного дома, сгорающего во вселенском пожаре.
Томоко узнала об уничтожении Трисоляриса еще четыре года назад. За три дня до нынешней встречи, уже после того как свет взорванной звезды достиг Земли, она обратилась к общественности с короткой речью и просто, в нескольких словах поведала о гибели родной планеты. Ни упрека, ни осуждения, – а ведь причиной гибели стала Космическая Передача, осуществленная космолетами землян…
Многие подозревали, что четыре года назад, когда Трисолярис сгинул в море огня, в том же пламени сгорели и те, кто контролировал Томоко. По-видимому, теперь ею управляли с кораблей трисолярианского флота.
Во время обращения лицо и манера речи Томоко оставались спокойными, но это было совсем не то деревянное выражение, с которым она выступала в качестве бесстрастного рупора. Сейчас это было демонстрацией силы духа тех, кто выжил после катастрофы, их достоинства и мужества перед лицом ужасной участи родной планеты. Смогли бы земляне проявить такие качества в подобной ситуации? Вряд ли. Людей охватило доселе невиданное благоговение перед цивилизацией, утратившей свой дом.
Из ограниченных сведений, предоставленных Томоко, и собственных наблюдений земных астрономов можно было составить приблизительную картину катастрофы.
В момент столкновения на Трисолярисе царила Эра Порядка: планета обращалась вокруг одного из своих трех солнц примерно на расстоянии 0,6 а. е… Фотоид поразил звезду, пробив огромную дыру в фотосфере и зоне конвекции. Получилась каверна диаметром около 50 тысяч километров – примерно как четыре Земли, если поставить их в ряд. То ли случайно, то ли по замыслу тех, кто нанес удар, фотоид врезался в звезду на линии пересечения ее трисолярианской плоскостью эклиптики. С Трисоляриса в этот момент увидели, что на солнце разгорелось ярчайшее пятно. Как в открытую дверь топки вырывается жар, так и колоссальное излучение, генерируемое солнечным ядром, пройдя через зону конвекции, фотосферу и хромосферу, вырвалось из каверны и ударило прямо в планету. Все живое в полушарии, обращенном к солнцу, в считаные секунды обратилось в золу.
Затем из каверны изверглось вещество солнечного ядра и образовало огненный шлейф толщиной 50 тысяч километров и температурой в десятки миллионов градусов. Часть вещества под влиянием тяготения упала обратно на солнце, но остальное достигло скорости убегания и устремилось в космос. Наблюдателю на Трисолярисе представилось бы, будто из солнца выросло сияющее огненное древо. Примерно через четыре часа протуберанец вытянулся примерно на одну астрономическую единицу, верхушка огненного «древа» пересекла орбиту Трисоляриса. Еще два часа – и планета вошла в протуберанец. Она продолжала свой путь внутри него примерно полчаса. Это было равнозначно тому, как если бы Трисолярис двигался внутри звезды, потому что даже после того как пламенный выброс пропутешествовал по космосу, температура его все еще составляла десятки тысяч градусов. Вынырнувший с другой стороны «древа» Трисолярис багрово тлел. Его кора размягчилась, поверхность превратилась в океан лавы. В космосе за планетой тянулся длинный белый хвост – пар выкипевших водоемов. Солнечный ветер распрямил хвост, и Трисолярис стал похож на комету.
Все живое уже было уничтожено, а ведь фитиль катастрофы только-только загорелся…
Исторгнутое звездой вещество замедлило движение планеты. Пройдя сквозь протуберанец, Трисолярис потерял скорость, и его орбита понизилась. Огненное «древо», словно выпущенный солнцем коготь, с каждым оборотом тянуло планету все ближе и ближе к звезде. Примерно через десять оборотов Трисолярис упал на солнце, и космический футбольный матч, разыгрываемый тремя солнцами, подошел к финалу. Однако этой звезде не суждено было стать победителем – жить ей оставалось недолго.
Выброс вещества понизил давление внутри светила, временно замедлив реакции слияния в ядре. Солнце быстро меркло, и вскоре от него остался лишь туманный контур. Зато гигантское огненное «древо», выросшее на его поверхности, по контрасту казалось еще ярче, еще убийственнее – изломанная царапина на черной как смоль кинопленке Вселенной. Ослабление термоядерных реакций означало, что излучение ядра больше не оказывало достаточного сопротивления давлению внешней оболочки звезды. Звезда начала проваливаться в себя. Затухающая оболочка упала в ядро, инициировав финальный взрыв.
Вот его-то и увидели жители Земли три дня назад.
Взрыв звезды уничтожил все, что так или иначе имело отношение к планете: подавляющее большинство космических кораблей и орбитальных поселений, пытавшихся спастись, рассыпались в пыль и рассеялись в пространстве. В безопасности оказались только несколько кораблей-счастливчиков, которые в это время находились по ту сторону от двух других солнц, сыгравших роль щита.
После катастрофы оставшиеся две звезды образовали стабильную двойную систему, но любоваться равномерными восходами и закатами стало некому – в системе Альфы Центавра больше не было жизни. Выгоревшие останки взорвавшейся звезды и обратившийся в золу Трисолярис превратились в два огромных аккреционных диска[157] вокруг обоих солнц – словно два серых погоста.
– Сколько спаслось? – тихо спросила Чэн Синь.
– Считая трисолярианские флоты, находящиеся далеко от дома, – не больше одной тысячной всего населения. – Ответ хозяйки дома прозвучал еще тише, чем вопрос Чэн Синь. Томоко сосредоточилась на чайной церемонии и говорила, не поднимая головы.
Чэн Синь гораздо больше могла бы сказать ей как женщина женщине, но она все-таки принадлежала к человеческой расе, и от Томоко ее отделяла непреодолимая пропасть. Чэн решила придерживаться вопросов, которые подготовило руководство. Последующий разговор получил в дальнейшем знаменательное название «Беседы за чаем», потому что он коренным образом изменил течение истории.
– И сколько же осталось нам? – спросила Чэн Синь.
– Невозможно сказать. Атака может произойти когда угодно. В вероятностном смысле вы должны бы располагать немного бо!льшим количеством времени – может, сто лет, может двести… как в вашем эксперименте. – Томоко кивнула на Ло Цзи, после чего выпрямила спину, и лицо ее приняло бесстрастное выражение.
– Но…
– Ситуации для Трисоляриса и Солнечной системы различны. Во-первых, Космическая Передача сообщила только координаты Трисоляриса. Чтобы догадаться о существовании Земли, необходимо изучить записи обмена сообщениями между нашими мирами триста лет назад. Это обязательно случится, но займет некоторое время. Что гораздо важнее, издали, из космоса, система Трисоляриса представляется гораздо более опасной, чем Солнечная.
Чэн Синь в ошеломлении уставилась на Ло Цзи, но тот не выказал никакой реакции.
– Почему? – воскликнула Чэн Синь.
Томоко решительно покачала головой.
– Мы никогда не сможем объяснить вам это.
Чэн Синь вернулась к заготовленным вопросам.
– В обеих атаках, которые мы наблюдали, удары были нанесены фотоидами. Это обычная тактика? С Солнечной системой поступят так же?
– Всем атакам «темного леса» присущи две общие характеристики. Первое: их не готовят заранее; второе: они экономичны.
– Не могла бы ты пояснить подробнее?
– Эти атаки – не часть какой-то межзвездной войны, а просто способ избавиться от потенциальной угрозы. Под «не готовят заранее» я подразумеваю, что для нападения достаточно лишь узнать координаты вероятной цели. Не проводится ни разведки, ни каких-либо других предварительных исследований. Для суперцивилизации такая подготовка – слишком дорогое удовольствие, лучше просто ударить сразу. А «экономичный» означает, что для атаки используется самый дешевый способ: с помощью маленького, малоценного снаряда вызвать к действию разрушительный потенциал, уже имеющийся в системе-цели.
– Энергию самих звезд.
Томоко кивнула:
– Именно это мы до сих пор и наблюдали.
– Есть ли какие-либо способы защиты?
Томоко улыбнулась и покачала головой. Она говорила терпеливо, словно с наивным ребенком.
– Вся Вселенная таится во тьме, тогда как мы ярко освещены. Словно птичка, привязанная к ветке в темном лесу и пойманная в луч фонарика. Атака может прийти откуда угодно и в любой момент.
– Но судя по двум случаям, которые мы наблюдали, должны ведь быть способы пассивной защиты? Даже в системе Трисоляриса остались выжившие – корабли, которые спрятались за другими солнцами.
– Поверь мне, у людей нет ни малейшего шанса выжить в атаке «темного леса». Единственный способ – бежать.
– Стать космическими скитальцами? Но мы не сможем отправить к звездам и одной тысячной населения!
– Отправьте хоть сколько-нибудь, все равно это лучше, чем полное уничтожение.
«Не с нашим понятием о ценностях», – подумала Чэн Синь, но вслух не произнесла.
– Давай больше не будем об этом. Пожалуйста, перестань сыпать вопросами. Все, что могла, я рассказала. В конце концов, я просто пригласила друзей на чай. – Томоко поклонилась гостям и подала им чашки с зеленым чаем.
В списке Чэн Синь оставалось еще много пунктов, но она понимала: дальнейшие расспросы бесполезны.
В отличие от разволновавшейся Чэн Синь, Ло Цзи, до сих пор не промолвивший ни слова, казался спокойным. Выяснилось, что ритуал чайной церемонии ему знаком: держа чашку на левой ладони, он три раза покрутил ее правой рукой и только потом отпил. Ло Цзи наслаждался чаем неспешно, позволяя времени течь в молчании, и закончил не раньше, чем заходящее солнце окрасило облака в золото. Тогда он медленно опустил чашку и произнес свои первые за всю беседу слова:
– В таком случае могу ли я задать несколько вопросов?
Уважение, которым пользовался Ло Цзи у трисоляриан, ощущалось по всей повадке Томоко. В то время как с Чэн Синь она держалась приветливо и свойски, по отношению к Ло Цзи она явно испытывала благоговейный ужас, вспыхивающий в ее глазах при каждом взгляде на бывшего Держателя Меча. Томоко всегда садилась от Ло Цзи дальше, чем от Чэн Синь, и кланялась ему медленнее и глубже.
Услышав вопрос Ло Цзи, она снова поклонилась.
– Пожалуйста, подождите. – Томоко опустила веки и замерла, словно уйдя в себя. Чэн Синь догадалась: в нескольких световых годах от Земли, на кораблях трисолярианского флота сейчас идет срочное совещание.
Две минуты спустя Томоко открыла глаза.
– Достопочтенный Ло Цзи, вам разрешается задать один вопрос. Я могу ответить только «да», «нет» и «не знаю».
Ло Цзи поставил чашку, но Томоко подняла руку, призывая его подождать.
– В знак уважения к вам от нашего мира я отвечу правду, даже если она может навредить трисолярианам. Но у вас только один вопрос, и мой ответ будет одним из трех вышеперечисленных. Хорошенько подумайте, прежде чем заговорить.
Чэн Синь посмотрела на Ло Цзи с тревогой, но тот ответил без малейшего промедления:
– Я уже все обдумал, – решительно заявил он. – Вот мой вопрос: если, на взгляд из космоса, Трисолярис выказывал определенные признаки того, что он представляет собой угрозу, существует ли способ показать Вселенной, что цивилизация неопасна и никому не угрожает, и таким образом предотвратить удар «темного леса»? Может ли Земля передать в космос такое, если угодно, «мирное послание»?
Томоко долго не отвечала. Она снова сидела тихо, с закрытыми глазами. Чэн Синь показалось, что время течет медленнее, чем когда-либо. С каждой секундой ее надежды таяли. Она была уверена, что ответом будет либо «нет», либо «не знаю». Но тут Томоко вскинула на Ло Цзи ясные глаза (до этого мгновения она никогда не решалась смотреть Держателю Меча прямо в лицо) и произнесла без тени колебания:
– Да.
– Как?! – не сдержалась Чэн Синь.
Томоко отвела взгляд от Ло Цзи, помотала головой и вновь наполнила чашки.
– Больше я ничего не могу сказать. Поймите, это правда. Я никогда не смогу сказать вам ничего другого.
«Беседа за чаем» подарила затаившему дыхание человечеству крохотную надежду: существует способ передать во Вселенную послание мира и избежать атаки «темного леса».
После публикации беседы между Томоко, Чэн Синь и Ло Цзи все задумались, как же передать мирное послание во Вселенную. Посыпались бесчисленные предложения, исходящие из самых разных источников, начиная от маститых научных учреждений вроде Всемирной академии наук и заканчивая учениками начальных школ. Наверное, это был первый в истории случай, когда все человечество бросило свою умственную энергию на решение одной практической задачи.
Чем больше люди раздумывали над ней, тем вернее она превращалась в неразрешимую загадку.
Все предложения можно было разделить на две большие категории, а их сторонников на два лагеря: декларации и «самоувечья».
Приверженцы декларации, как можно заключить из названия, призывали транслировать во Вселенную послание о мирном и безобидном характере земной цивилизации. Основные усилия они направляли на формулировку такого послания. В глазах большинства людей, однако, их концепция выглядела абсурдной. Как ни изощряйся в выражениях, кто в этой бессердечной Вселенной станет им верить? А ведь в том-то и суть, чтобы бесчисленные населяющие космос цивилизации поверили мирному посланию.
Концепция «самоувечья» пользовалась большей популярностью. Ее сторонники рассуждали так: мирное послание должно быть абсолютно правдивым, а это значит, что оно должно содержать не только слова, но и дела. Дела – вот в чем ключ к решению. Человечество должно заплатить определенную цену за право жить в «темном лесу», сделать свою цивилизацию истинно безопасной. Иными словами, земной цивилизации нужно нанести себе такое увечье, чтобы никто не усомнился: она не представляет угрозы для других.
Большинство приверженцев «самоувечья» предлагали отказаться от технологии. Людей призывали вернуться из космической и информационной эры в эпоху низких технологий: стать обществом электричества и двигателя внутреннего сгорания, как это было в конце XIX века, а то и вовсе перейти к сельскому образу жизни. Поскольку население Земли быстро убывало, такие планы казались вполне реальными. Мирное послание в этом случае заключается в следующем: человечество не обладает достаточным уровнем техники, чтобы кому-либо угрожать.
Некоторые сторонники «самоувечья» шли еще дальше: они предлагали с помощью медикаментов и манипуляций с мозгом снизить умственный потенциал человека. Более того, такое «оглупление» можно с помощью генной инженерии закрепить в будущих поколениях. В результате общество само по себе станет низкотехнологичным. У большинства землян эта идея вызывала отвращение; тем не менее она широко ходила в массах. Ее сторонники подчеркивали, что мирное послание в этом случае равносильно публичному признанию человечества в низком уровне интеллекта.
Были и другие предложения. Например, приверженцы самоустрашения предлагали построить некую систему, которая после активации станет неподвластна человеческому контролю. Система будет мониторить земное общество и при нарушении им взятых на себя обязательств безопасности приведет в действие механизм уничтожения человечества.
Это был пир для воображения. За общественное внимание боролось множество самых разных концепций: от изощренных и причудливых до мрачных и устрашающих.
Но ни одна из выдвинутых идей не была в состоянии выразить глубинную сущность мирного послания.
Как указывала Томоко, атаки «темного леса» отличались спонтанностью. Нападающий не тратил время на наблюдение за целью. Все выдвинутые землянами планы можно было уподобить пению в ванной: как бы ни старался «артист», никто его исполнения, кроме него самого, не слышит. Даже при самом благоприятном сценарии, когда какие-то внеземные цивилизации, словно любящие родители, пристально следили бы за земным человечеством и, возможно, даже задействовали бы долговременные системы наблюдения вроде софонов, то эти цивилизации составили бы лишь микроскопическую часть колоссального числа космических сообществ. В глазах остальных инопланетян (а их во Вселенной подавляющее большинство) Солнце – всего лишь крохотная тусклая точка во многих световых годах от них, подробностей не различить. Такова основополагающая математическая реальность космического «темного леса».
Во времена, когда люди были более наивны, некоторые ученые полагали, будто обнаружить инопланетные цивилизации можно путем астрономических наблюдений, в том числе по полосам поглощения кислорода, углекислого газа и водяного пара в спектральных кривых атмосферы экзопланет, а также по электромагнитному излучению. Кое-кто даже предлагал такие необычные способы исследования, как поиск признаков сферы Дайсона[158]. Но мы живем во Вселенной, где все цивилизации прячутся друг от друга. Если признаков разумной жизни в далекой звездной системе не обнаруживается, это может означать как то, что там ее действительно нет, так и то, что существующая там цивилизация достигла высокого уровня зрелости.
Мирное послание, собственно говоря, – это все та же космическая передача, которая заставила бы всех слушателей поверить в ее правдивость. Она должна быть такой, чтобы кто угодно, взглянув на далекое солнце – еле различимую точку, – с уверенностью сказал: «О, это безопасная звезда, угрозы для нас не представляет». Вот какова задача мирного послания.
Абсолютно невыполнимая задача.
И еще одна загадка, которую, похоже, никто не мог разгадать: почему бы Томоко не подсказать людям, как передать в космос такое мирное послание?
То, что выжившие трисоляриане не станут больше делиться с человечеством своими технологиями, было понятно и объяснимо. После космической гравипередачи оба мира оказались лицом к лицу с враждебной Галактикой, даже больше – с враждебной Вселенной. Они больше не являлись друг для друга самой страшной угрозой, и трисолярианам теперь было не до Земли с ее тревогами. Чем дальше улетал трисолярианский флот, тем менее прочной становилась связь между двумя цивилизациями. Но одного не могли забыть ни люди, ни их бывшие противники: все неприятности начались с Трисоляриса. Это он осуществил вторжение в Солнечную систему, это он попытался, правда, безуспешно, совершить геноцид. Если на Земле произойдет технологический взрыв, неизбежно последует возмездие. Люди найдут среди звезд новый дом трисоляриан и отомстят за все – до того, как Земля будет разрушена в атаке «темного леса».
Но мирное послание меняло дело: став безопасной для всей Вселенной, Земля по определению сделалась бы тогда безвредной и для трисоляриан. А разве не этого им хотелось?
Эра Космической Передачи, год 7-йТомоко
Несмотря на то, что никто не имел представления, как дать Вселенной понять, что Земля безопасна, и все серьезные исследования только подтверждали невозможность выполнения данной задачи, люди по-прежнему стремились найти решение. Хотя большинство понимало, что ни один из выдвинутых планов не сработает, попытки претворить их в жизнь не прекращались.
Одна из европейских неправительственных организаций попробовала построить сверхмощную антенну, которая, используя Солнце как усилитель радиоволн, передала бы в космос их версию мирного послания. Полиция вовремя остановила активистов. Шесть «капель» покинули Солнечную систему еще шесть лет назад, так что больше ничто не глушило Солнце. Такая трансляция могла бы обернуться полной катастрофой для Земли, выдав ее местонахождение еще скорее.
Другая организация, «Зеленые спасители», насчитывавшая несколько миллионов членов, призывала человечество вернуться к аграрному обществу, тем самым провозглашая свою безвредность для Вселенной. Около двадцати тысяч «зеленых» переехали в Австралию. На этом скудно заселенном континенте, где Великое переселение ушло в область воспоминаний, они собирались построить свое идеальное общество. Репортажи о сельской идиллии «зеленых» непрерывно транслировались по всему миру. Поскольку в эту эпоху невозможно было найти традиционного сельскохозяйственного оборудования, инструменты переселенцам приходилось заказывать на деньги спонсоров. В Австралии не так уж много земли, пригодной для обработки, да и та использовалась для высокотехнологичного производства дорогих продуктов питания, поэтому правительство страны предписало «зеленым» поднимать целину в пустынных районах.
Но уже через неделю пионеры бросили свои хозяйства. Не потому, что «зеленые спасители» были ленивы – энтузиазма у них хватало, – а потому, что за прошедшие столетия тело современного человека значительно изменилось. Люди стали более гибкими и ловкими, но не могли больше заниматься однообразным, изматывающим физическим трудом. Даже в прошлые века не у каждого нашлись бы силы поднимать целину. После того как лидеры «Зеленых спасителей» надлежащим образом выразили свое уважение к предкам-земледельцам, движение постепенно сошло на нет, и идею похоронили.
Некоторые извращенцы по-своему понимали идею мирного послания, и их действия порой выливались в злостные акты саботажа. Образовалось несколько «антиинтеллектуальных» организаций, поставивших своей целью ослабить умственные способности человека. Одна из них собиралась добавить значительное количество психотропных веществ прямо в нью-йоркскую систему водоснабжения, что привело бы к необратимым мозговым травмам. К счастью, заговор вовремя раскрыли, и единственной неприятностью стало отключение воды в городе на несколько часов. Разумеется, все без исключения «антиинтеллектуальные» организации не собирались понижать интеллект своих членов, аргументируя это тем, что, дескать, будучи последними людьми с высокими умственными способностями, они смогут завершить создание низкоинтеллектуального общества и руководить им.
Перед лицом всеобщей гибели центральное место в социальной жизни вновь обрела религия с ее завлекательной идеей потустороннего мира.
Открытие «темного леса» Вселенной нанесло сильнейший удар по большинству религий, особенно по христианству. Собственно, религия понесла значительный урон уже в ранние годы Эры Кризиса. Когда был открыт Трисолярис, христиане столкнулись с тем фактом, что инопланетяне не ведут свое начало из Эдема и не упоминаются в книге Бытия. Больше ста лет церкви и богословы трудились над новыми интерпретациями Библии и общепринятых доктрин, и не успели они залатать прорехи в вере, как вынырнуло новое чудовище – «темный лес». Верующим пришлось примириться с мыслью, что во Вселенной существуют многочисленные разумные цивилизации, и если у каждой из них были свои Адам и Ева, то, значит, Эдем населяло не меньше народу, чем сейчас людей на Земле.
Однако во время катастрофического Великого переселения религии возродились. Стали популярными новые верования. За последние семьдесят лет человечество дважды стояло на пороге уничтожения, но каждый раз чудесным образом избегало гибели. У обоих чудес – системы устрашения и космической гравитационно-волновой передачи – нашлось кое-что общее: к ним приложили руку всего лишь несколько человек, и они стали результатом серии невероятных совпадений (таких, например, как одновременное вхождение «Гравитации», «Синего космоса» и «капель» в четырехмерный фрагмент пространства). Налицо явные признаки божественного вмешательства! Во время обоих кризисов верующие совершали массовые публичные моления. Вот эта-то пламенная демонстрация веры и привела оба раза к божественному спасению – хотя какой именно бог его осуществил, служило предметом бесконечных дискуссий.
Земля превратилась в гигантский храм, в планету непрекращающихся богослужений. Каждый с неведомой доселе истовостью молил богов об очередном спасении. Ватикан проводил многочисленные общепланетные мессы. Люди молились повсюду как небольшими группами, так и поодиночке. Перед едой и перед сном все возносили одну и ту же молитву: «Господь наш, подай нам знак, надоумь, как поведать звездам о наших добрых намерениях; пусть космос узнает, что мы никому не несем угрозы…»
На околоземной орбите выстроили космополитическую церковь. Хотя сооружение и именовали «церковью», на самом деле оно представляло собой огромный крест. Две его перекладины длиной двадцать и сорок километров соответственно сияли так ярко, что ночью крест был виден с Земли. Отправляя службу, верующие (иногда их собиралось до нескольких десятков тысяч) реяли под крестом в скафандрах. Рядом с молящимися парили бесчисленные свечи, способные гореть в вакууме, и их огни состязались в блеске со звездами. С поверхности планеты верующие с их свечами казались сияющим облаком космической пыли. И каждую ночь на самой Земле люди взывали к летящему среди звезд кресту.
Объектом поклонения стала даже сама трисолярианская цивилизация. На протяжении истории образ ее в умах землян постоянно менялся. В начале Эры Кризиса они представали могучими злонамеренными завоевателями, но уже тогда ОЗТ обожествляло их. Позже трисоляриане из богов и дьяволов превратились просто в «народ». С вводом Устрашения положение Трисоляриса в людском восприятии скатилось в надир, и противников начали считать нецивилизованными дикарями, которые и живут-то только по милости землян. После падения системы устрашения трисоляриане показали свое истинное лицо – лицо безжалостных убийц-завоевателей. И все же после Космической Передачи (особенно после разрушения их мира) они стали восприниматься как жертвы, заслуживающие сочувствия со стороны людей – таких же беженцев, сидящих в той же лодке…
Узнав о концепции мирного послания, люди вначале с яростным единодушием требовали заставить Томоко раскрыть метод, пригрозив ей, что утаивание информации приравнивается даже не к геноциду, а к мундициду – убийству мира. Но вскоре всем стало ясно, что гнев и угрозы бессильны против цивилизации, далеко превосходящей человеческую знаниями и технологиями, да к тому же улетающей все дальше и дальше в межзвездное пространство. Гораздо лучше просить вежливо. Затем просьбы перешли в униженные мольбы. И постепенно, пока человечество умоляло и упрашивало, в обстановке растущей религиозности восприятие людьми трисоляриан изменилось еще раз.
Поскольку трисолярианам был известен секрет мирного послания, они в глазах землян стали ангелами-спасителями, посланными Богом. И единственная причина, почему Земля до сих пор еще не спасена, заключается в том, что люди не проявляют должного усердия в вере. Поэтому просьбы к Томоко перешли в молитвы, а хозяева биоробота вновь превратились в богов. Обиталище Томоко стало священным местом, и каждый день под гигантским деревом собирались огромные толпы богомольцев. На пике поклонения они в несколько раз превосходили числом паломников в Мекке, образуя бескрайнее людское море. Домик Томоко, висящий над толпой на высоте около четырехсот метров, с земли казался совсем маленьким и временами скрывался от глаз в генерируемом им облачке. Иногда Томоко выходила наружу – люди не могли рассмотреть подробностей, но видели ее кимоно, похожее на изящный цветок в тумане. Ее появления случались редко и потому тоже стали священными. Сторонники различных верований в толпе выражали свое благоговение по-разному: одни начинали молиться еще усерднее, другие разражались восторженными возгласами, третьи плакали и изливали душу, четвертые опускались на колени, пятые падали ниц, утыкаясь лбом в землю… Томоко приветствовала народ легким поклоном и тихонько отступала обратно в дом.
– Даже если бы спасение пришло прямо сейчас, оно было бы бессмысленно, – высказался Би Юньфэн. – У нас и крохи достоинства не осталось.
Би Юньфэн в свое время был одним из претендентов на роль Держателя Меча, а затем командовал Азиатским отделением Земного Движения Сопротивления.
Он был одним из многих сохранивших здравый рассудок ученых, которые продолжали изыскания во всех областях науки с целью найти способ передать мирное послание, работали без устали, пытаясь найти научно обоснованный метод. Однако все исследования, казалось, вели к одному неизбежному выводу: если способ послать мирную весть и существует, он потребует абсолютно новой технологии, превосходящей уровень нынешних знаний и пока что не известной человечеству.
Словно капризный ребенок, общество вновь переменило свое отношение к «Синему космосу», уже исчезнувшему в глубинах космоса. Из ангела-спасителя он опять превратился в воплощение Тьмы, в корабль, населенный дьяволами. Он захватил «Гравитацию» и набросил заклятье уничтожения на оба мира! Его преступления нельзя простить! Это воплощение Сатаны! Поклонники Томоко умоляли трисолярианской флот найти и уничтожить оба корабля, восстановить справедливость и защитить достоинство Господне. Как и на прочие их мольбы, Томоко не ответила и на эту.
Имидж Чэн Синь в общественном сознании тоже понемногу изменился. Теперь она из провалившего миссию Держателя Меча опять стала великой женщиной. На свет извлекли древнее произведение – «Порог» Ивана Тургенева – и использовали его для описания Чэн Синь. Как и девушка в русской поэме, Чэн Синь ступила за порог, к которому никто не смел даже приблизиться. Затем в самый решающий момент она отказалась передать во Вселенную смертоносное послание, тем самым взвалив на свои плечи невообразимое бремя и примирившись с грядущим неизбежным унижением. Народ не задумывался о последствиях поступка Чэн Синь, вместо этого сосредоточившись на ее любви к людям – любви, причинившей ей столько боли, что она ослепла.
На более глубоком уровне отношение общества к Чэн Синь было реакцией на ее подсознательную материнскую любовь к людям. В эпоху, когда больше не существовало института семьи, это чувство стало редким явлением. В качестве семьи выступало государство всеобщего благоденствия – оно и удовлетворяло детскую потребность в родительской любви. Но сейчас человечество было поставлено перед лицом безжалостной, холодной Вселенной, и Смерть могла взмахнуть косой в любой момент. Ребенок – человеческая цивилизация, – покинутый в ужасном темном лесу, плакал и жаждал материнской ласки. Чэн Синь оказалась самым подходящим объектом для упований человечества, воплощением материнской любви. По мере того как чувства, которые общество питало к Чэн Синь, постепенно растворялись в сгущающейся атмосфере религиозности, ее образ как Девы Марии новой эпохи опять выступил на первый план.
И это отняло у Чэн Синь остаток воли к жизни.
Существование уже давно стало для нее обузой и пыткой. Она не позволяла себе умереть, потому что хотела до конца нести свое бремя. Жизнь была самым справедливым наказанием за ее огромную ошибку, и она принимала его безропотно. Но теперь Чэн Синь превратилась в опасный религиозный символ. Ее набирающий силу культ еще больше сгущал туман, в котором уже успело потеряться человечество. Она должна исполнить свою последнюю обязанность – исчезнуть навсегда.
Чэн Синь обнаружила, что решение далось ей легко, без малейших усилий. Она чувствовала себя словно человек, давно задумавший долгое путешествие: ну вот, все текущие дела улажены, можно упаковать немногие пожитки и отправляться в путь.
Она достала пузырек со средством для краткосрочной гибернации. В нем оставалась только одна капсула. Это же средство она использовала для своего шестилетнего анабиоза; но без специального аппарата жизнеобеспечения оно несло неотвратимую смерть.
Разум Чэн Синь был прозрачен и пуст, словно космос: ни воспоминаний, ни эмоций. В поверхности сознания, чистой и гладкой как зеркало, отражалось заходящее солнце ее жизни, и это было естественно, как ежедневные сумерки… Все правильно, все так, как и должно быть. Если мир может обратиться в пыль по одному щелчку пальцев, то смерть одного человека нужно встречать с теми же умиротворенностью и бесстрастием, с какими встречает свой конец капля росы, падающая с травинки.
Но только Чэн Синь зажала в пальцах капсулу, как зазвонил телефон. Это был Фрейс.
– Дочка, сегодня такая красивая луна. Я только что видел кенгуру. Должно быть, переселенцы съели не всех.
Фрейс никогда не включал видеосвязь, наверное, полагая, что речь живее и образнее любой картинки. Чэн Синь знала, что он ее не видит, и все равно улыбнулась.
– Как чудесно, Фрейс. Спасибо тебе.
– Дочка, все образуется. – И Фрейс отключился.
Вряд ли он что-то заподозрил. Все их разговоры были такими же короткими.
А еще этим утром приходила АА и с восторгом рассказала, что компания Чэн Синь выиграла тендер на очередной большой проект: им предстояло построить на геосинхронной орбите еще более грандиозный крест.
Чэн Синь осознала, что у нее все еще есть двое друзей. В этот краткий кошмарный период истории – двое настоящих друзей. Если она сейчас покончит с собой, каково будет им? Ее прозрачное, пустое сердце сжалось, как будто его сдавило разом множество ладоней. На озере ее сознания ровная доселе поверхность пошла рябью, и отражающийся в ней закат загорелся, словно пожар. Семь лет назад перед лицом всего человечества она не нашла в себе воли нажать на красную кнопку; сейчас, подумав о друзьях, она не смогла проглотить капсулу, которая принесла бы ей облегчение. Какая же она бесконечно слабая! Ноль, пустота – вот что она такое.
Еще мгновение назад реку перед ней сковывал лед, и Чэн Синь могла бы легко перейти на ту сторону. Но сейчас лед растаял, и ей придется брести в черной холодной воде. Это будет долгая пытка, но Чэн Синь была уверена, что доберется до другого берега. Возможно, она будет колебаться и бороться с собой до следующего утра, а тогда, наконец, проглотит капсулу. Другого выхода не было.
Опять запел телефон. Звонила Томоко – еще раз приглашала Чэн Синь и Ло Цзи в гости. Она хотела сказать им последнее «прощай».
Чэн Синь медленно вернула капсулу обратно в пузырек. Она пойдет на эту встречу. Значит, переход через реку боли затянется.
На следующее утро Чэн Синь с Ло Цзи вновь пришли к воздушному домику Томоко. В нескольких сотнях метров внизу волновалось людское море. Накануне Томоко объявила всему миру, что собирается уйти, поэтому сегодня толпа была во много раз больше обычной. Но вместо того чтобы возносить молитвы, паломники молчали, словно чего-то ожидая.
Томоко, как и раньше, приветствовала гостей у входа в дом.
В этот раз чайная церемония проходила в безмолвии. Все знали: что должно быть сказано, уже сказано.
И Чэн Синь, и Ло Цзи ощущали присутствие толпы внизу. Та была словно гигантский ковер, поглощающий звук, – от него тишина в павильоне становилась еще глубже. Атмосфера сгущалась, как если бы облака, окутывающие павильон снаружи, затвердели. Однако движения Томоко оставались плавными и грациозными; даже когда посуда соприкасалась, не раздавалось ни звука. Казалось, будто Томоко использует свои легкость и изящество, чтобы изгнать тягостное настроение. Прошло больше часа, но ни Чэн Синь, ни Ло Цзи не чувствовали течения времени.
Томоко обеими руками подала Ло Цзи чашку с чаем.
– Я ухожу. Надеюсь, с вами, мои гости, все будет хорошо. – Тут она подала чашку и Чэн Синь. – Вселенная велика, но жизнь больше. Кто знает, может быть, судьба снова сведет нас.
Чэн Синь молча пригубила чай. Закрыв глаза, она медленно потягивала напиток, наслаждаясь вкусом. Освежающая горечь понемногу пропитывала все ее тело, как будто она пила холодный звездный свет.
Но вот чашки опустели.
Гости поднялись и стали прощаться – теперь уже навсегда. Хозяйка проводила их на ветку. Впервые за все время существования этого домика белые облака, создаваемые им, исчезли. Человеческое море под деревом замерло в выжидательном молчании.
– Прежде чем мы попрощаемся, мне предстоит выполнить свою последнюю миссию – передать сообщение. – Томоко склонилась в глубоком поклоне. А затем выпрямилась и взглянула на Чэн Синь.
– С тобой хочет повидаться Юнь Тяньмин.
В начале Эры Кризиса, еще до того как Великая падь погасила огонь человеческого энтузиазма, нации Земли объединились и претворили в жизнь ряд грандиозных программ, направленных на защиту Солнечной системы. Гигантские инженерные проекты выжали до последней капли возможности всех доступных в те годы технологий. Некоторые из них – космический лифт, испытание звездно-водородных бомб на Меркурии, осуществление управляемой термоядерной реакции и другие – вошли в анналы истории. Эти программы послужили фундаментом для технологического скачка, последовавшего за Великой падью.
Но проект «Лестница» в этот список не вошел. О нем забыли еще до Великой пади. По мнению историков, проект – плохо продуманный и поспешно исполненный, проще говоря, настоящая авантюра – явился типичным результатом замешательства, царившего в начале Эры Кризиса. Вдобавок к чисто научному провалу он не оставил после себя ничего ценного в технологическом плане. Развитие космических технологий пошло в конечном итоге по совершенно иному пути.
Кто бы мог подумать, что через триста лет проект «Лестница» зажжет луч надежды для Земли, погрузившейся во тьму отчаяния?
Как удалось трисолярианам перехватить зонд с мозгом Юнь Тяньмина, наверное, останется тайной до конца времен.
Один из тросов, удерживающих парус зонда, оборвался где-то возле орбиты Юпитера. Летательный аппарат отклонился от заданной траектории, и Земля потеряла его в безбрежных просторах космоса. Трисолярианам, видимо, была известна конечная траектория зонда; иначе даже они, с их новейшей технологией, не нашли бы столь малый объект в межзвездном пространстве. Наиболее вероятное объяснение состоит в том, что зонд сопровождали со-фоны (по крайней мере на фазе ускорения) и сняли его конечные параметры. Однако вряд ли софоны следовали за зондом на всем протяжении его долгого путешествия. Аппарат пересек пояс Койпера и облако Оорта; в этих районах облака межзвездной пыли могли затормозить его или сбить с курса. Похоже, ничего такого не произошло. Значит, трисолярианам в перехвате зонда благоволила Госпожа Удача, потому что получить новые данные о его траектории они не смогли бы.
Можно с уверенностью утверждать, что зонд был перехвачен кораблем Первого трисолярианского флота – скорее всего, тем, что не приступал к торможению[159]. Его выслали вперед, чтобы он достиг Солнечной системы на полтора столетия раньше других. Но из-за крайне высокой скорости космолет не смог бы затормозить вовремя и пролетел бы Солнечную систему насквозь. В чем заключалась его миссия – так и осталось загадкой.
После создания системы устрашения этот корабль, как и весь Первый флот, повернул прочь от Солнечной системы. Земле так никогда и не удалось точно выяснить его траекторию, но если корабль двигался примерно в том же направлении, что и остальной флот, вполне возможно, что это он и подобрал зонд проекта «Лестница». Конечно, даже в этом случае оба летательных аппарата находились слишком далеко друг от друга; без достоверных сведений о траектории зонда трисолярианский звездолет не смог бы его обнаружить.
По грубым прикидкам (поскольку информации недостаточно, то других и быть не может), перехват произошел от тридцати до пятидесяти лет назад, но не раньше начала Эры Устрашения.
Нет ничего странного в том, что трисолярианский флот воспользовался возможностью захватить земной аппарат, ведь до того момента прямой контакт между трисолярианами и человечеством ограничивался «каплями». Само собой разумеется, инопланетянам хотелось познакомиться с живым представителем землян.
Юнь Тяньмин сейчас находился на борту одного из кораблей Первого трисолярианского флота. Большинство из них двигалось в направлении Сириуса. Оставалось неизвестным, в каком виде существует Юнь Тяньмин: возможно, его мозг поддерживается в живом состоянии сам по себе, а может статься, его пересадили в клонированное тело. Для людей важнее было услышать ответ на другой вопрос:
Действует ли Юнь Тяньмин по-прежнему в интересах человечества?
Вполне обоснованное беспокойство. То, что трисоляриане ответили согласием на просьбу Юнь Тяньмина увидеться с Чэн Синь, показывало, что он влился в их общество и, возможно, даже достиг там определенного статуса.
Но еще бо!льшую тревогу вызывал следующий вопрос: участвовал ли Юнь Тяньмин в недавних событиях? Имел ли он какое-то отношение к тому, что произошло за последние сто лет между двумя мирами?
Факт оставался фактом: Юнь Тяньмин объявился как раз в тот момент, когда земляне утратили последнюю надежду. Как только новость стала известна широкой публике, первое, о чем подумали все, было: наши молитвы услышаны. Наконец-то явился ангел-спаситель!
Эра Космической Передачи, год 7-йЮнь Тяньмин
Чэн Синь смотрела в верхний иллюминатор лифта. Весь ее мир сузился до направляющего рельса толщиной восемьдесят сантиметров. Рельс тянулся вниз и вверх, исчезая в бесконечности. Она ехала уже целый час и поднялась на высоту больше тысячи километров над уровнем моря, выйдя за пределы атмосферы. Землю внизу окутывала ночная мгла, в которой смутно вырисовывались очертания материков. Над головой зияла непроглядная чернота космоса. Где-то там, на высоте в тридцать тысяч километров, висел невидимый причал. Казалось, рельс уводил туда, откуда нет возврата…
Чэн Синь, инженер аэрокосмической промышленности Общей Эры, ни разу до этого дня не бывала в космосе. В нынешнюю эпоху для полета на любых космических аппаратах специальная подготовка не требовалась; но поскольку Чэн Синь была совсем новичком, техники посоветовали ей подняться на космическом лифте. Весь подъем проходил с постоянной скоростью, поэтому перегрузки отсутствовали. Уменьшение силы тяжести внутри кабины пока не ощущалось. Оно произойдет постепенно, и когда лифт прибудет к терминалу на геосинхронной орбите, наступит невесомость. На той высоте, где сейчас находилась кабина, испытать невесомость можно было, только летая по орбите вокруг Земли, но не поднимаясь в космическом лифте. Порой Чэн Синь замечала проносящиеся вдалеке крохотные точки – вероятно, спутники, курсирующие на первой космической скорости.
Чрезвычайно ровная поверхность рельса не позволяла ощутить движение – казалось, будто кабина стоит на месте. На самом же деле ее скорость достигала полутора тысяч километров в час, как у сверхзвукового самолета. Подъем на геосинхронную орбиту займет около двадцати часов – по космическим меркам, кабина еле плелась. На память пришел разговор в колледже: Тяньмин тогда утверждал, что лететь в космос возможно и на низкой скорости. Если все время, не останавливаясь, двигаться вверх, «ехать» в космос можно так же медленно, как, скажем, на автомобиле или даже пешком. Таким образом человек может дойти хоть до орбиты Луны; правда, ступить на поверхность естественного спутника не получится: его скорость относительно «туриста» составит три тысячи километров в час, и без разгона не обойтись. Чэн Синь отчетливо припомнила, как Тяньмин заметил в конце разговора: было бы здорово оказаться вблизи Луны и увидеть, как гигантский естественный спутник Земли стремительно проносится над головой! И вот сейчас она делает в реальности то, что когда-то воображал Тяньмин – направляется в космос на малой скорости.
Цилиндрическая кабина лифта была поделена на четыре палубы. Чэн Синь занимала верхнюю, а сопровождающие лица – три остальные. Ее никто не беспокоил. Она ехала в роскошной каюте бизнес-класса, похожей на номер в пятизвездочном отеле, с удобной кроватью и душем; правда, каюта была совсем небольшой, размером примерно с комнатку в студенческом общежитии.
В эти дни она все время думала о годах, проведенных в колледже. Думала о Тяньмине.
Наконец лифт вышел из теневого конуса Земли. Кабину залило яркое победное сияние Солнца, и стёкла автоматически потемнели. Чэн Синь лежала на диване и сквозь иллюминатор в потолке следила за направляющим рельсом. Бесконечная прямая линия, казалось, исходила из самого Млечного Пути. Чэн Синь силилась разглядеть движение или хотя бы вообразить себе его. Зрелище было гипнотическое, и в конце концов она уснула.
Кто-то позвал ее по имени. Мужской голос. Она обнаружила, что лежит на нижней кровати двухъярусной койки в студенческом общежитии. Больше в комнатке никого не было. По стене двигалась полоска света, будто луч фонаря внутри едущего автомобиля. Чэн Синь бросила взгляд на окно: за знакомым китайским зонтичным деревом по небу пробегало солнце, всходя и заходя каждые несколько секунд. И даже когда светило поднималось в зенит, небо оставалось чернильно-черным, и на нем одновременно с солнцем сияли звезды. Голос продолжал звать Чэн Синь. Она хотела встать и осмотреться, но тут ее тело взмыло с кровати в воздух. Книги, чашки, ноутбук и прочее – все вспорхнуло и закружилось вокруг…
Чэн Синь резко проснулась и обнаружила, что действительно парит невысоко над диваном. Она протянула руку, желая вернуться обратно, но вместо этого нечаянно оттолкнулась. Ее понесло к потолку, к верхнему иллюминатору, где она, невесомая, перевернулась вверх ногами, оттолкнулась от стекла и успешно возвратилась вниз, на диван. В кабине все выглядело так же, как раньше, – лишь пыль, до того лежавшая спокойно, поднялась в воздух и, искрясь, танцевала в солнечных лучах.
Чэн Синь заметила пришедшего снизу служащего СОП – наверно, это он звал ее. Мужчина ошеломленно таращил глаза.
– Доктор Чэн, насколько мне известно, вы впервые в космосе? – осведомился он. Та кивнула, и он засмеялся, качая головой. – А такое впечатление, что вы бывалый астронавт!
Чэн Синь и сама удивлялась. Первая в ее жизни невесомость – и ни боязни, ни беспокойства, лишь приятная расслабленность без малейших признаков дурноты или головокружения. Как будто она родилась в космосе.
– Мы почти на месте, – сообщил служащий, указывая вверх.
Чэн Синь посмотрела туда и увидела все тот же направляющий рельс, но теперь можно было различить движение его поверхности – значит, кабина замедлялась. А вот и причал на геосинхронной орбите. Станция состояла из нескольких концентрических колец, соединенных пятью радиальными галереями. Терминал, построенный первым, представлял собой небольшое сооружение в центре станции. Кольца добавили позже, так что внешние были самыми новыми. Все сооружение медленно вращалось вокруг своей оси.
Чэн Синь обратила внимание и на другие космические объекты, тесно сгрудившиеся вокруг станции. Близость к лифту облегчала транспортировку строительных материалов, что и объясняло плотность застройки в этом районе космоса. Сооружения, имеющие самые разные формы, издали казались россыпью затейливых игрушек. Оценить их истинные масштабы можно было, лишь подлетев поближе. Чэн Синь знала, что в одном из них размещалась штаб-квартира ее космической строительной компании – концерна «Гало». Как раз сейчас там работала АА.
Кабина приблизилась к массивной стальной ферме. Солнечный свет замигал, пробиваясь между многочисленными перемычками. Когда кабина вынырнула с другого конца, здание причала заняло почти все поле зрения, и Млечный Путь мерцал лишь между концентрическими кольцами. Громадное сооружение придвигалось все ближе, и когда кабина вошла в терминал, стало темно, как будто они оказались в туннеле. А еще через несколько минут кабину залил яркий свет снаружи: они прибыли в главный зал терминала. Помещение вращалось, и впервые за все время у Чэн Синь закружилась голова. Но вот капсула лифта отделилась от рельса и причалила к платформе. Последовал легкий толчок, кабина начала вращаться вместе с залом, и все вокруг снова стало казаться неподвижным.
Чэн Синь в сопровождении четырех человек вышла в круглый зал. Поскольку у платформы стояла одна-единственная кабина, зал выглядел неестественно пустым. Несмотря на мельтешащие всюду информационные окна, у Чэн Синь сразу возникло чувство, что картина ей знакома: несущие конструкции были выполнены из металла, в основном из нержавеющей стали и свинцовых сплавов, – настоящая редкость в эту эпоху. Повсюду виднелись следы, оставленные временем, и Чэн Синь казалось, будто она находится не на космической станции, а на старом железнодорожном вокзале. Этот лифт построили самым первым из всех, и здание терминала, завершенное на 15-м году Эры Кризиса, находилось в эксплуатации уже больше двух веков, включая и времена Великой пади.
Зал во всех направлениях пересекали поручни для передвижения в невесомости. Их тоже изготовили из нержавеющей стали, хотя некоторые из меди.
Царапины и потертости, за два века оставленные на них руками бесчисленных пассажиров, напомнили Чэн Синь глубокие колеи перед воротами древних городов.
Поручни были пережитком старины, потому что сейчас все перемещались при помощи индивидуальных реактивных двигателей, крепящихся на поясе или за плечами и управляющихся с ручного пульта. Спутники Чэн Синь попробовали преподать ей первый космический урок – как пользоваться таким двигателем. Однако Чэн Синь предпочла поручни.
У выхода из зала она остановилась, чтобы полюбоваться старыми агитплакатами на стене. Большинство относилось ко временам строительства оборонной системы Земли. Один из плакатов почти полностью занимал солдат в неизвестной Чэн Синь форме, его горящие глаза смотрели прямо на зрителя. Ниже крупными буквами шел текст: «Ты нужен Земле!» Рядом с этим плакатом висел другой, размером побольше, и на нем люди всех рас и национальностей стояли бок о бок, держась за руки и образовывая живую стену. Фоном служил голубой флаг ООН. Текст гласил: «Выстроим для Земли новую Великую Стену из наших тел!» Хотя Чэн Синь и заинтересовалась плакатами, они не вызвали в ней чувства узнавания, поскольку были выполнены в старом стиле, популярном до ее рождения.
– Они относятся к началу Великой пади, – пояснил представитель СОП, идущий рядом с девушкой.
То была короткая деспотическая эпоха, когда мир стал под ружье, прежде чем все рухнуло – и вера, и жизнь… Но зачем продолжают сохранять эти плакаты? Чтобы люди помнили? Или чтобы забыли?
Чэн Синь с сопровождающими вышли из главного зала в длинный круглый коридор, который, казалось, уходил в бесконечность. Это была одна из пяти радиальных галерей, соединяющих кольца. Поначалу группа двигалась в полной невесомости, но вскоре появилось «тяготение», роль которого играла центробежная сила. Сперва оно проявлялось очень слабо, однако его хватало, чтобы породить ощущение верха-низа: неожиданно коридор стал казаться глубоким колодцем, и путешественники не плыли по нему, а падали. У Чэн Синь кружилась голова, но ей помогли поручни, выступающие из стенок «колодца»: разогнавшись слишком быстро, она притормаживала, хватаясь за перекладины.
Путники миновали пересечение с первым кольцом. Чэн Синь посмотрела влево и вправо и обнаружила, что пол по обе стороны поднимается кверху, как если бы она стояла на дне долины. Над входами в кольцо горели красные таблички: «Первое кольцо. Тяготение 0,15 g». В стенах закругляющегося коридора было множество дверей, которые то и дело открывались и закрывались. Сновали «пешеходы». Поскольку здесь уже было тяготение, пусть и слабое, люди стояли на полу, но перемещались по-прежнему плавными прыжками с помощью индивидуальных реактивных двигателей.
Чем дальше продвигались новоприбывшие, тем сильнее становилось тяготение, и вскоре свободное падение стало опасным. В стенах «колодца» появились лифты – один шел вниз, другой вверх. Чэн Синь присмотрелась к пассажирам, едущим наверх: их одежда, простая и удобная, ничем не отличалась от одежды жителей Земли. На стенах колодца светились большие и маленькие информационные окна; на многих шел репортаж о том, как она, Чэн Синь, входит в кабину космического лифта двадцать часов назад. Но сейчас девушку окружали четверо спутников, а глаза ее прятались за огромными темными очками. Никто ее не узнавал.
На пути вниз они пересекли еще несколько колец. Поскольку каждое последующее кольцо увеличивалось в диаметре, кривизна коридоров по обе стороны колодца становилась все менее заметной. У Чэн Синь складывалось впечатление, будто она перемещается во времени. Каждое кольцо строилось из иных материалов, чем предыдущие, и выглядело новее. Конструкция и дизайн словно бы образовывали временну!ю капсулу с заключенным в нее тем или иным отрезком истории: суровое милитаристское единообразие Великой пади сменилось оптимизмом и романтикой поздней Эры Кризиса, чтобы потом уступить место гедонизму и праздности Эры Устрашения… Вплоть до четвертого кольца жилые и прочие помещения являлись неотъемлемыми элементами структуры, но начиная с пятого конструкция служила лишь основой, предоставлявшей место для различных пространственных решений. Здания, образовывавшие внешние кольца, были спланированы и присоединены каждое по отдельности, демонстрируя богатство и разнообразие стилей.
По мере спуска признаки того, что путники находятся на космической станции, постепенно исчезали, и окружающее все более походило на обычную жизнь на поверхности планеты. Внешнее, восьмое кольцо станции, по виду мало чем отличалось от небольшого городка где-нибудь на Земле. Коридор выглядел оживленной пешеходной улицей в торговом квартале. Добавить к этому стандартное тяготение в 1 g – и Чэн Синь почти забыла, что находится в космосе, на высоте тридцать четыре тысячи километров.
Но впечатление города исчезло, как только маленький электромобиль доставил путников в место, откуда они снова могли видеть космос. Перед входом значилось: «Ангар А-225». На обширной ровной площадке размещались несколько десятков космических аппаратов разных моделей. С одной стороны ангар был открыт космосу и звездам. Неподалеку от новоприбывших разгорелся факел, озаряя все помещение, – это включился двигатель одного из кораблей. Понемногу оранжевый свет перешел в голубой. Корабль поплыл над полом, затем разогнался и стремглав вылетел в космос через отсутствующую стену. Чэн Синь дивилась технологическому чуду, давно ставшему чем-то привычным для других, но так и остававшемуся для нее загадкой: как можно сохранять воздух и атмосферное давление в помещении без одной стены?
Пройдя между рядами кораблей, путники выбрались на небольшую площадку около несуществующей стенки. Здесь стояла маленькая космическая шлюпка. Рядом ожидала группа людей. Млечный Путь величественно проплывал мимо, и в его свете люди и суденышко отбрасывали длинные тени. Площадка казалась огромными часами, а медленно ползущие тени – стрелками.
Группа возле шлюпки была командой, созданной Советом Обороны Планеты и флотом специально для этой миссии. Большинство ее участников Чэн Синь знала – они присутствовали на церемонии передачи полномочий Держателя Меча семь лет назад. Одним из двоих руководителей группы был тогдашний сменный председатель СОП, вторым – начальник штаба флота. Советом Обороны сейчас руководил другой человек, но начальник штаба остался прежний. Эти семь лет, самые долгие в истории человечества, оставили неизгладимые следы на их лицах. Никто не сказал ни слова, все только молча обменялись рукопожатиями и так же молча вспомнили былое.
Чэн Синь окинула взглядом шлюпку. В нынешнюю эпоху космическим аппаратам для ближних полетов придавали самые разнообразные формы, но обтекаемый, стремительный профиль, столь популярный в воображении прошлых поколений, среди них отсутствовал. Эта шлюпка имела самую распространенную форму – сферы, причем настолько правильной, что Чэн Синь не могла понять, где же у нее двигатели. Суденышко размером с маленький автобус не имело собственного имени – только серийный номер. Этому-то скромному средству передвижения предстояло доставить Чэн Синь на свидание с Юнь Тяньмином.
Встреча должна была состояться в месте, где силы тяготения Земли и Солнца уравниваются – в точке Лагранжа, примерно в полутора миллионах километров от станции. Именно в этом пункте софоны откроют канал прямой связи с Первым Трисолярианским флотом. Будут обеспечены звуковая и видеосвязь в режиме реального времени.
Зачем проводить встречу в космосе? Во времена нейтринной связи неважно, где ты находишься – в космосе или на Земле. Томоко объяснила, что это чисто символический жест: встреча должна состояться в изолированном месте для демонстрации ее независимости от обоих миров. Точку Лагранжа выбрали, потому что там положение корабля Чэн Синь будет относительно стабильным.
Это Чэн Синь уже знала, но сейчас ей поведали кое-что гораздо более важное.
Командующий Флотом проводил ее в шлюпку. Места внутри едва хватило бы на четверых пассажиров. Как только командующий и Чэн Синь уселись, половина сферы перед ними стала прозрачной, так что создавалось впечатление, будто они находятся в шлеме громадного скафандра. Широкий обзор являлся одной из причин, почему для полета выбрали эту шлюпку.
На современных космолетах не было пультов управления с кнопками и переключателями. Их заменяли голографические проекции, поэтому внутри шлюпки царила пустота. Если бы сюда попал человек из Общей Эры, он решил бы, что это лишь корпус без начинки. Однако Чэн Синь сразу заметила три необычных предмета – явно недавнее добавление к интерьеру. Три кружка, прикрепленных над прозрачной стенкой – зеленый, желтый и красный, – напомнили ей о дорожном светофоре старых времен.
Командующий флотом принялся объяснять:
– Эти три индикатора контролирует Томоко. Трисоляриане будут пристально следить за вашей встречей. До тех пор пока они будут считать предмет разговора приемлемым, будет гореть зеленый свет. Если они захотят предупредить вас, что тема сворачивает на опасный путь, загорится желтый.
Командующий надолго замолчал, словно готовясь к тому, что! ему предстоит сказать дальше.
– Если трисоляриане решат, что вам передают запретную информацию, загорится красный.
Он обернулся и указал на непрозрачную часть стены. Чэн Синь увидела маленькое металлическое приспособление, на вид напоминающее гирьку вроде тех, что использовались на старинных весах.
– Это взрывное устройство находится под контролем Томоко. Бомба детонирует через три секунды после того, как зажжется красный свет.
– И что она уничтожит? – спросила Чэн Синь. Она думала не о себе.
– Только эту шлюпку. Можете не беспокоиться о безопасности Тяньмина. Томоко заверила, что ему вреда не причинят. Так вот, красный может загореться во время вашего разговора. Но даже если встреча завершится успешно, трисоляриане при просмотре записи все равно могут решить включить красный. Сейчас я скажу вам самое важное… – Командующий снова замолчал.
Лицо Чэн Синь оставалось спокойным. Она подбодрила командующего кивком: продолжайте.
– Вы должны помнить: эти огни – не светофор. Трисоляриане не обязаны предупреждать, что вы переступили черту. Зеленый может смениться красным мгновенно, без желтого.
– Хорошо. Я поняла. – Голос Чэн Синь оставался тих, словно мимолетный ветерок.
– Томоко может включить красный не только если ей не понравится содержание беседы, но и если она обнаружит на шлюпке записывающее оборудование или какое-либо устройство, передающее ваш разговор наружу. Здесь я могу вас успокоить: мы несколько раз тщательно осмотрели шлюпку и убрали все записывающие и передающие приборы. Навигационная система не может даже вести журнал. Управление полетом возложено на бортовой ИИ, который будет совершенно изолирован от внешнего мира до вашего возвращения. Доктор Чэн, будьте добры, хорошенько подумайте над моими словами. Вы хорошо представляете себе последствия?
– Если я не вернусь, нужной информации вы не получите.
– Я рад, что вы это понимаете. Именно это мы и хотели подчеркнуть. Делайте, как они требуют, говорите только о личных делах, имеющих отношение исключительно к вам двоим. Не касайтесь никаких других тем, не прибегайте ни к намекам, ни к метафорам. И все время помните: если вы не вернетесь, Земля не получит абсолютно ничего!
– Но если я сделаю, как вы говорите, и вернусь, Земля все равно ничего не получит. Мне нужно совсем не это.
Командующий флотом посмотрел на отражение Чэн Синь в прозрачной стенке. Ее образ реял на фоне Млечного Пути, в прекрасных глазах блистали звезды. Она показалась ему центром Вселенной, и все галактики обращались вокруг нее. Скрепя сердце командующий решил больше не отговаривать ее от рискованного предприятия.
Вместо этого он указал на стенку позади себя:
– Это миниатюрная водородная бомба. По вашей старой системе ее мощность примерно пять килотонн. Если… если что-то и вправду случится, все закончится в один момент. Вы ничего не почувствуете.
Чэн Синь улыбнулась.
– Спасибо, командующий. Я все поняла.
Через пять часов шлюпка пустилась в путь. Тройная перегрузка – максимум для нетренированного человека – вдавила Чэн Синь в кресло. Всю ширь инфоокна, заменявшего зеркало заднего вида, заполнил громадный корпус станции, в котором отражался огонек двигателя. Крошечная шлюпка напоминала искорку, вылетевшую из топки. Станция быстро удалялась и вскоре превратилась в точку. Лишь Земля, все такая же огромная, по-прежнему занимала половину неба.
Специалисты из провожавшей Чэн Синь команды несколько раз повторили, что в самом! путешествии не будет ничего примечательного – все равно что лететь на обычном самолете. От станции до точки Лагранжа полтора миллиона километров, или одна сотая астрономической единицы. По масштабам космоса рукой подать. Шлюпка отлично подходит для таких коротких перелетов.
Триста лет назад, когда Чэн Синь решала, на кого пойти учиться, одним из факторов, определивших ее выбор, были полеты на Луну – величайшее достижение двадцатого столетия. Пятнадцать человек ступили тогда на поверхность нашего естественного спутника. А сейчас Чэн Синь предстоит преодолеть впятеро большее расстояние!
Еще через десять минут она увидела восход солнца в космосе. Светило медленно поднималось над выпуклым краем земного диска. С такого расстояния волн на поверхности Тихого океана не было видно, и вода сверкала под рассветными лучами, как зеркало. Клочками мыльной пены плыли облака. Солнце выглядело гораздо меньше Земли и походило на золотое яйцо, рожденное голубой планетой. Когда светило полностью вынырнуло из-за горизонта, обращенная к нему сторона Земли превратилась в гигантский серп, такой яркий, что остальная часть планеты растворилась во мраке. Оба небесных тела образовали висящий в пространстве грандиозный символ. Символ возрождения, подумала Чэн Синь.
Она сознавала, что, возможно, видит восход солнца последний раз в жизни. Как бы ни старались они с Тяньмином на предстоящем свидании следовать всем правилам, не исключено, что трисоляриане не позволят Чэн Синь жить дальше. А она к тому же и не собиралась придерживаться правил. Ну что ж, все правильно, все так, как и должно быть. Жалеть не о чем.
Шлюпка летела дальше, и освещенный участок поверхности Земли увеличивался. Чэн Синь узнавала очертания материков и легко нашла Австралию, похожую на плывущий по Тихому океану высохший листок. Континент медленно выходил из ночной тени, линия терминатора делила его надвое. В Уорбертоне утро, и Фрейс сейчас, возможно, наблюдает с опушки леса за рассветом в пустыне…
Шлюпка неслась над Землей. В тот момент, когда изогнутый горизонт наконец ушел за край иллюминатора, двигатель отключился. Чэн Синь показалось, будто сжимавшие ее безжалостные руки ослабли – перегрузка исчезла. Шлюпка летела к Солнцу по инерции. Его сияние затмевало все другие звезды. Прозрачная стенка автоматически потемнела, и солнечный свет перестал резать глаза. Чэн Синь вручную затемнила иллюминатор так, что диск Солнца стал походить на полную луну. Девушка парила в невесомости, купаясь в мягком сиянии луноподобного Солнца. Лететь предстояло еще шесть часов.
Пять часов спустя шлюпка начала разворачиваться двигателем вперед. Солнце уплыло в сторону, и перед глазами Чэн Синь заблестела бесконечная полоса Млечного Пути. Когда шлюпка развернулась, голубая планета снова заняла место в центре иллюминатора. Теперь она была не больше Луны, какой ее видят с Земли, и уже не поражала своим величием, как несколько часов назад. Она выглядела хрупкой и беззащитной, словно младенец, который вот-вот покинет уютное лоно и окажется один на один с холодом и тьмой космоса.
Вернувшаяся при включении двигателя перегрузка опять стиснула Чэн Синь в своих объятиях. Торможение длилось около получаса, а затем двигатель короткими импульсами начал тонкую корректировку позиции. Наконец перегрузка исчезла, и стало тихо.
Это и была точка Лагранжа. Шлюпка превратилась в спутник Солнца и обращалась вокруг него синхронно с Землей.
Чэн Синь взглянула на хронометр. Полет рассчитали очень точно – до встречи оставалось еще десять минут. Ее окружала пустота космоса. Чэн Синь сосредоточилась, стараясь сделать таким же пустым и свое сознание. Она готовилась к трудной задаче. Единственное, в чем она после свидания сможет унести информацию – это ее мозг. Надо превратить его в лишенное эмоций записывающее устройство, способное зафиксировать все, что ей доведется увидеть и услышать в течение следующих двух часов.
Она представила себе уголок космоса, в котором находилась сейчас. В этом месте сила тяготения Солнца равна силе притяжения Земли, и потому ей казалось, что здесь более пусто, чем где бы то ни было еще. Чэн Синь висела в центре этого абсолютного ничего – одинокая, независимая сущность, оторванная от всего мира… Так она постепенно расплетала сложный узел своих эмоций и изгоняла их из себя, пока не достигла желаемого: незамутненного, трансцендентного состояния.
В нескольких метрах перед шлюпкой начал разворачиваться софон. Сфера примерно три-четыре метра диаметром заняла собой почти весь обзор, закрыв Землю. Поверхность ее была идеальным зеркалом, в котором Чэн Синь ясно видела свое суденышко и себя саму. Интересно, таился ли софон в шлюпке или прибыл только что?
Отражение на поверхности софона начало исчезать по мере того, как он становился полупрозрачным, словно ледяной шар. Временами Чэн Синь мерещилось, будто в пространстве образуется дыра. Затем из глубины сферы всплыли «снежинки» и замельтешили по поверхности. Чэн Синь сообразила, что это что-то вроде белого шума, «снега», который можно было видеть на экранах старых телевизоров в отсутствие сигнала.
«Снегопад» длился около трех минут и наконец сменился картинкой, пришедшей с расстояния в несколько световых лет. Она была кристально чистой, без малейших искажений или помех.
По пути сюда Чэн Синь строила бесконечные догадки насчет того, с чем же ей предстоит встретиться. Может, это будет только голос и текст, а может, мозг, плавающий в питательном растворе… Или все же доведется увидеть Юнь Тяньмина целиком, в новом теле? И хотя последнее было маловероятно, она все равно попыталась вообразить обстановку, в которой живет ее давний сокурсник. Да, ей много чего приходило в голову, но того, что возникло сейчас перед ее глазами, Чэн Синь точно не ожидала.
Поле золотой пшеницы, нежащейся в солнечных лучах.
Участок занимал около четырех соток. Пшеница, похоже, чувствовала себя неплохо. Как раз время собирать урожай. Правда, почва производила жутковатое впечатление: совершенно черная, с крупинками, сверкающими на солнце, словно бесчисленные звездочки. В полоску земли, обрамляющую поле, была воткнута самая что ни на есть прозаическая лопата. Кажется, даже с деревянной ручкой. На лопате висела соломенная шляпа, на вид старая и изрядно поношенная, с торчащими стебельками. За хлебным полем виднелось другое, зеленое – наверное, какие-то овощи. Подул ветерок, и по пшенице заходили волны.
А сверху над этой идиллией нависало чужое небо. Вернее, купол, образованный беспорядочным хитросплетением тысяч свинцово-серых труб, тонких и толстых. Две или три трубы пылали ярчайшим красным светом, словно нити накаливания в старинной лампочке. По всей вероятности, это устройство служило источником света и энергии для растений. Трубки светились совсем недолго и меркли, уступая место другим, в иной части купола. В каждый момент времени горели две или три такие «лампы». Свет постоянно перемещался, и так же перебегали тени по полю – как будто солнце то пряталось за облаками, то выныривало из-за них.
Чэн Синь поразила эта путаница труб. Она не была результатом небрежности; наоборот, для создания такого хаоса требовалось немало размышлений и труда. Создатели купола, очевидно, считали недопустимым даже малейший намек на упорядоченный узор. Надо полагать, их эстетические принципы разительно отличались от человеческих: порядок был инопланетянам отвратителен, а его отсутствие – прекрасно. Перемежающиеся вспышки придавали странной картине живость. Чэн Синь задумалась: может, это и в самом деле такая художественная задумка, чтобы создать впечатление солнца, проглядывающего сквозь бегущие облака? Но уже в следующее мгновение ей почудилось, будто «небо» – это гигантская модель человеческого мозга, а мерцающие трубки – импульсы в нейронных цепях…
Однако по здравому размышлению она отвергла эти фантазии. Скорее всего, купол – это тепловой рассеиватель, а лежащие под ним поля просто пользуются дармовой энергией. Судя только по внешнему виду и не понимая принципов работы системы, Чэн Синь интуитивно чувствовала, что в устройстве заключен некий инженерный идеал, непостижимый человеческим разумом. Она была озадачена и очарована.
По пшеничному полю к ней шел человек. Тяньмин.
На нем была куртка из какого-то блестящего серебристого материала, на вид такая же старая, как и шляпа. Ног Тяньмина, утопающих в пшенице, Чэн Синь не видела, но наверняка брюки были из той же ткани. Она вгляделась в его лицо. На вид он был так же молод, как и при их расставании триста лет назад, но выглядел гораздо здоровее: тело подтянутое, лицо загорелое. Тяньмин не смотрел на Чэн Синь. Сорвав колос, он растер его в пальцах, сдул шелуху и бросил несколько зерен в рот. Он вышел из пшеницы, все еще жуя. И как раз в момент, когда Чэн Синь засомневалась, а знает ли Тяньмин, что она здесь, тот поднял голову, улыбнулся и помахал ей рукой.
– Здравствуй, Чэн Синь! – сказал он. В глазах его светилась неподдельная радость – радость, с какой работающий в поле деревенский юноша приветствует девушку-односельчанку, вернувшуюся из города. И не имело значения, что прошло три века, как не имело значения, что встретившихся разделяло несколько световых лет. Они были вместе всегда. Такого Чэн Синь даже вообразить себе не могла. Взгляд Тяньмина ласкал ее, словно пара нежных ладоней. Напряжение, владевшее ею, чуть отпустило.
Над иллюминатором зажегся зеленый огонек.
– Привет! – откликнулась Чэн Синь. Волна чувств, набиравшая силу триста лет, вдруг поднялась из глубины ее души, словно магма в вулкане перед извержением. Но Чэн Синь решительно преградила эмоциям все пути наружу и мысленно приказала себе: «Запоминай, впитывай, ничего не пропусти!»
– Ты видишь меня? – спросила она.
– Да, – с улыбкой кивнул Тяньмин и бросил в рот еще одно зернышко.
– Что ты делаешь?
Тяньмина, похоже, вопрос озадачил. Он обвел рукой поле:
– Занимаюсь сельским хозяйством.
– Для себя?
– Конечно. Иначе что я буду есть?
Чэн Синь помнила Тяньмина другим. Во время проекта «Лестница» это был истощенный, слабый, смертельно больной человек; до проекта – одинокий, замкнутый студент. Но хотя Тяньмин прошлого запечатал свое сердце для окружающего мира, его жизненная история не составляла тайны; достаточно было лишь взглянуть на него, и в общих чертах все становилось ясно. Тяньмин настоящего демонстрировал миру только свою зрелость. Сейчас никто не смог бы прочесть его историю – а она у него была, вернее, их было много, и неожиданных поворотов сюжета, странных событий и незабываемых картин в них хватило бы на десять «Одиссей». Триста лет злоключений: сначала одинокий полет в безбрежном космосе, затем не поддающаяся воображению жизнь среди инопланетян, бесчисленные испытания для духа и тела – ничто из этого не оставило следа на его внешности. Все, что открывалось постороннему глазу, – это зрелость, налитая солнцем зрелость. Он сам был как золотая пшеница, колосящаяся за его спиной.
Из всех передряг Тяньмин вышел победителем.
– Спасибо за семена, что ты послала вместе со мной, – сказал он с подкупающей искренностью. – Я посадил их все. Они всходят поколение за поколением, и все идет как надо. Вот только с огурцами не получилось, но огурцы вообще трудная штука.
Чэн Синь тщательно обдумывала слова Тяньмина. «Откуда он знает, что это я послала с ним семена? Или они ему сказали? Или…»
– Я думала, что ты будешь выращивать их на аэро- или гидропонике. И в голову не могло прийти, что на космическом корабле найдется почва.
Тяньмин наклонился, набрал в горсть черной земли и просеял ее между пальцами. Падая, земля поблескивала.
– Выработана из метеорных тел. Такая почва…
Зеленый огонек погас, и загорелся желтый.
Должно быть, Тяньмин тоже видел предупреждение. Он замолчал, улыбнулся и поднял ладонь. Мимика и жест явно предназначались невидимым слушателям. Желтый выключился, снова загорелся зеленый.
– И как долго это продолжается? – спросила Чэн Синь. Она намеренно задала такой многозначный вопрос. Его можно было истолковать как угодно: долго ли он занимается выращиванием собственной пищи, или как давно его мозг пересадили в клонированное тело, или как давно был перехвачен зонд проекта «Лестница» – да мало ли что еще… Чэн Синь хотелось дать Тяньмину больше простора для передачи информации.
– Долго.
Ответ Тяньмина был не менее многозначен, чем вопрос. На вид ее собеседник сохранял спокойствие, но, похоже, желтый огонек сильно напугал его. Он не хотел, чтобы Чэн Синь пострадала.
– Поначалу я совсем ничего не соображал в земледелии, – продолжил Тяньмин. – Хотел научиться, наблюдая за другими. Но, как ты знаешь, настоящих фермеров больше нет. Вот мне и пришлось до всего доходить самому. Учился я медленно. Хорошо, что ем мало!
Итак, одна догадка подтвердилась. Истинный смысл его слов был таким: если бы на Земле оставались настоящие фермеры, он смог бы понаблюдать за ними. Иными словами, он имел доступ к информации, собираемой на Земле софонами! Значит, Тяньмин и правда занимал в обществе трисоляриан не последнее место.
– Пшеница выглядит прекрасно. Время собирать урожай?
– Да. Хороший выдался год!
– Хороший год?
– Ну да. Когда двигатели работают на полную мощность, у меня хороший год, а когда…
Включился желтый.
Подтвердилась еще одна догадка. Путаница труб на потолке и в самом деле служила охладительной системой для двигателей, работающих на антивеществе.
– Ладно, поговорим о чем-нибудь другом, – улыбнулась Чэн Синь. – Хочешь расскажу, что случилось со мной за эти годы? После твоего отбытия…
– Я все знаю. Я всегда был с тобой.
Тяньмин проговорил это твердым и спокойным голосом, но у Чэн Синь ёкнуло сердце. Да, он всегда был с ней, наблюдал за ее жизнью через софоны. Наверное, он видел, как она стала Держателем Меча, как в последние минуты Эры Устрашения отшвырнула в сторону «красную кнопку», как потеряла зрение после всего пережитого в Австралии и как наконец вынула из пузырька маленькую капсулу… Он прошел через эти испытания вместе с ней. Следя за ее мучениями с расстояния в несколько световых лет, он, должно быть, страдал еще больше, чем она. Знай Чэн Синь раньше, что за ее жизнью наблюдает любящий взгляд, ей было бы легче. Но она думала, что Тяньмин навечно потерян в безбрежном космосе. Более того, она не верила, что он еще существует.
– Если бы я только знала… – прошептала девушка, словно обращаясь к самой себе.
– Откуда же тебе было знать, – покачал головой собеседник.
Прилив эмоций, которые Чэн Синь загнала было в глубь души, поднялся вновь. Она едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.
– Тогда… А как насчет тебя? Что пережил ты? Можешь рассказать мне хоть что-нибудь? – Чэн Синь пошла в открытую. Что еще ей оставалось?
– М-м, дай-ка подумаю… – протянул Тяньмин.
Зажегся желтый огонек, а ведь он даже еще ничего не сказал. Серьезное предупреждение.
Тяньмин решительно помотал головой.
– Не могу я ничего тебе рассказать! Совсем ничего.
Чэн Синь молчала. Все, что могла, она сделала. Оставалось лишь ждать, что предпримет Тяньмин.
– Нет, мы не должны об этом разговаривать, – произнес он и вздохнул. А затем, одними глазами, добавил: ради тебя.
Да, слишком опасно. Желтый огонек загорался уже три раза.
Чэн Синь тоже вздохнула в душе. Тяньмин сдался. Миссия останется невыполненной. Но иного выбора не было. Она понимала это.
Они махнули рукой на главную задачу. И тогда объявшее Тяньмина и Чэн Синь пространство, все эти протянувшиеся между ними световые годы стали их тайным миром. И правда, эти двое не нуждались в языке, они говорили друг другу все одними глазами. Сейчас, когда мысли не отвлекались на выполнение задания, Чэн Синь могла читать во взгляде собеседника еще лучше, чем прежде. Она вспомнила колледж – тогда Тяньмин часто смотрел на нее так. Он старался делать это незаметно, но девичьи инстинкты подсказывали ей, что на нее смотрят. Теперь его взгляд лучился зрелостью, и эти лучи пересекали световые годы, чтобы согреть Чэн Синь теплом и счастьем.
Ей хотелось, чтобы молчание длилось вечно, но Тяньмин заговорил снова:
– Чэн Синь, помнишь, как мы проводили время вместе, когда были детьми?
Она помотала головой. Что за неожиданный и непонятный вопрос! «Когда мы были детьми»?! Однако она успешно скрыла свое удивление.
– Помнишь, как мы вечерами звонили друг другу и болтали перед сном? Сочиняли всякие истории… У тебя всегда получалось лучше, чем у меня. Сколько мы их напридумали? Штук сто?
– Да, думаю, не меньше.
Чэн Синь не умела врать, но сейчас удивлялась, как хорошо ей удается лицедейство.
– Ты помнишь хоть какие-нибудь из них?
– Не много. Детство кажется теперь таким далеким…
– А мне нет. Все эти годы я рассказывал здесь сказки – твои и мои, много-много сказок.
– Себе самому?
– Нет, не себе. Когда я оказался здесь, то ощутил необходимость что-то дать трисолярианам. Но что? Думал-думал и решил, что хорошо бы принести в этот мир детство. Вот и начал рассказывать им наши истории. Здешняя ребятня обожает их. Я даже издал сборник «Сказки Земли», страшно популярный. Мы оба с тобой авторы этой книги, я ничего не присвоил. Истории, которые сочинила ты, подписаны твоим именем. Так что ты теперь здесь знаменитость.
Согласно весьма ограниченным знаниям людей о трисолярианах, при половом акте тела двух партнеров сливались в одно, а затем это общее тело разделялось на три-пять новых. Это и были потомки первой пары – «ребятня», как называл их Тяньмин. Новые индивиды наследовали часть родительской памяти и «рождались» уже относительно взрослыми личностями. В этом и заключалось их отличие от земных детей. У трисоляриан, по сути, не было детства. И земные, и трисолярианские ученые считали, что этими биологическими особенностями обусловливались коренные культурные и общественные различия между двумя цивилизациями.
Чэн Синь опять испугалась. Она поняла, что Тяньмин не сдался, что наступил решающий момент. Надо что-то сделать, проявив при этом предельную осторожность.
Она с улыбкой сказала:
– Раз ни о чем другом говорить не разрешается, то, может быть, нам можно вспомнить эти истории? Они же наши личные, больше никого не касаются.
– Какие именно – мои или твои?
Чэн Синь не колебалась ни секунды. Она дивилась, как быстро ей удалось раскусить намек Тяньмина.
– А перескажи-ка мои! Верни меня в детство.
– Хорошо. Давай не будем разговаривать ни о чем другом. Только сказки. Твои сказки.
Тяньмин развел руками и поднял глаза вверх, очевидно, обращаясь к тем, кто следил за их свиданием. Смысл его жестов и слов был понятен: «Вы ведь не возражаете, правда? Тема-то совершенно невинная!» После чего сказал Чэн Синь:
– У нас около часу. Какую же сказку тебе напомнить? Хм… Может, «Новый художник короля»?
И он принялся рассказывать. Голос его звучал мягко и проникновенно, как у сказителя, нараспев читающего древнюю поэму. Чэн Синь изо всех сил старалась запомнить каждое слово, но постепенно волшебная история увлекла ее. Время текло, Тяньмин говорил и говорил… Он рассказал три сказки, связанные общим сюжетом: «Новый художник короля», «Море обжор» и «Принц Глубокая Вода». Когда последняя история подошла к концу, софон включил обратный отсчет времени. У них оставалась всего одна минута.
Пришла пора расставаться.
Чэн Синь очнулась от чудесного забытья, в которое погрузили ее волшебные сказки. Что-то поразило ее в самое сердце, и оно едва не разрывалось от боли.
– Вселенная велика, но жизнь еще больше, – проговорила она. – Мы встретимся снова.
Только произнеся это, она сообразила, что почти в точности повторила прощальные слова Томоко.
– Тогда давай условимся о месте встречи – где-нибудь не на Земле, где-нибудь в Млечном Пути.
Чэн Синь даже думать не надо было.
– Как насчет звезды, которую ты мне подарил? Нашей звезды?
– Хорошо. У нашей звезды!
Они смотрели друг на друга сквозь световые годы, и тут отсчет дошел до нуля. Картинка пропала, превратилась в «снег». А затем поверхность развернувшегося софона снова стала зеркальной.
Зеленый огонек погас. Не светился ни один из трех индикаторов. Чэн Синь осознавала, что стоит на пороге смерти. Где-то в нескольких световых годах отсюда на корабле Первого Трисолярианского флота запись их с Тяньмином беседы подвергалась тщательному анализу. Красный свет смерти мог зажечься в любое мгновение, минуя желтый сигнал.
В выпуклой поверхности развернутого софона отражались Чэн Синь и ее маленький кораблик. Обращенная к софону прозрачная полусфера шлюпки походила на крышечку изысканного медальона, под которой лежала картинка – портрет Чэн Синь. В своем белоснежном легком скафандре девушка казалась чистой, юной и прекрасной. Ее поразили собственные глаза: ясные, умиротворенные, как будто внутри нее не бушевала буря чувств. Чэн Синь вообразила этот прелестный медальон на груди Тяньмина, у самого сердца, и на душе у нее посветлело.
Прошло некоторое время, и софон исчез. Красный сигнал так и не зажегся. Космос за прозрачной стеной выглядел теперь как раньше: далекая голубая Земля перед шлюпкой, Солнце позади нее. Безмолвные свидетели всего происшедшего.
Снова навалилась перегрузка: заработал двигатель. Чэн Синь возвращалась домой.
Она сделала корпус шлюпки непрозрачным, на несколько часов запечатав себя в кокон, и превратилась в живое воспроизводящее устройство. Снова и снова повторяла она истории Тяньмина в мельчайших подробностях. Перегрузки закончились, шлюпка какое-то время двигалась по инерции, потом развернулась, начала тормозить. Чэн Синь ничего этого не заметила.
Наконец после серии толчков шлюпка замерла, люк открылся, и внутренность суденышка залил свет ламп ангара.
Здесь Чэн Синь поджидали двое служащих СОП, сопровождавших ее на космическую станцию. С непроницаемыми лицами поприветствовав путешественницу, они проводили ее через весь ангар к наглухо закрытой двери.
– Доктор Чэн, вам нужно отдохнуть. Не мучайте себя воспоминаниями. Мы и не надеялись, что вам удастся разузнать что-нибудь полезное, – сказал служащий СОП и жестом пригласил свою спутницу войти в только что открывшуюся дверь.
Чэн Синь полагала, что ее ведут к выходу из ангара, но нет. Она оказалась в тесной комнатке со стенами из какого-то темного металла. Закрывшаяся дверь полностью слилась со стеной. Каморка явно предназначалась не для отдыха. Обстановка скудная: маленький письменный стол и стул; на столе микрофон. В эту эпоху микрофоны стали редкостью, ими пользовались только для высококачественной записи. В комнате стоял неприятный, едкий запах. У Чэн Синь зудела кожа – помещение было насыщено статическим электричеством.
В каморку набилась масса народу – заявились все участники специальной группы. Как только двое сопровождающих вошли в комнату, выражение их лиц сразу сменилось с бесстрастного на озабоченное, как и у остальных собравшихся.
– Здесь «слепая зона» – софоны не могут ни видеть нас, ни слышать, – пояснил кто-то Чэн Синь. Вот оно что! Оказывается, люди научились прятаться от вездесущих шпионов, пусть и в таком крайне ограниченном пространстве, как эта камера.
К Чэн Синь обратился командующий флотом:
– Будьте добры, перескажите всю беседу. Не упускайте ни единой подробности, диктуйте все, что запомнили. Каждое слово может оказаться бесценным.
Затем участники специальной группы один за другим вышли из помещения. Инженер, уходя последним, объяснил Чэн Синь, что стены камеры под высоким напряжением, поэтому касаться их нельзя.
Оставшись одна, Чэн Синь села за стол и начала наговаривать в микрофон все, что смогла запомнить. Через час и десять минут она закончила рассказ. Попила воды и молока, сделала маленький перерыв и принялась записывать во второй раз. Потом в третий. Перед четвертым разом она получила команду рассказать обо всех событиях в обратном порядке – от последнего к первому. Пятая запись прошла под руководством группы психологов. С помощью какого-то наркотика они погрузили Чэн Синь в полугипнотическое состояние, так что она даже не соображала, что говорит. Шесть часов пролетели незаметно.
Как только закончилась последняя запись, комнату опять наводнили участники специальной команды. Они обнимали Чэн Синь, со слезами на глазах пожимали ей руку, говорили, что она совершила подвиг. Но Чэн Синь оставалась безучастной, как настоящее записывающее устройство.
И лишь когда она вернулась в удобную кабину космического лифта, бездушный механизм в ее мозгу выключился. Чэн Синь опять стала человеком. Страшная усталость навалилась на нее, чувства вырвались на свободу, и она, глядя на приближающийся голубой шар Земли, разрыдалась. Только один голос эхом отдавался в ее голове:
«У нашей звезды. У нашей звезды…»
А в этот самый момент тридцатью тысячами километров ниже, на поверхности Земли, над домиком Томоко взвилось пламя. Робот, ее аватар, сгорел вместе с жилищем. Перед этим Томоко сообщила миру, что все софоны будут отозваны из Солнечной системы.
Ей поверили лишь наполовину. Скорее всего, робота действительно уберут, а вот пару-тройку софонов на Земле и в Солнечной системе, пожалуй, оставят. Но могло статься, что Томоко говорила правду. Софоны – ценный ресурс. Трисолярианская цивилизация существовала теперь только на космических кораблях, возможность построить новые софоны им наверняка представится еще очень-очень не скоро. Да и какой теперь смысл шпионить за Землей и Солнечной системой? Если флот трисоляриан войдет в мертвые сектора пространства, он потеряет соглядатаев, оставшихся в Солнечной системе, навсегда.
В последнем случае трисоляриане и человечество полностью утратят всякую связь между собой и снова станут чужаками во Вселенной. Трехсотлетняя история войны и ненависти превратится в нечто эфемерное, как будто ничего и не было. Даже если им еще предназначено судьбой встретиться, как предсказывала Томоко, это может случиться лишь в очень отдаленном будущем. А ни тот, ни другой мир не знал, есть ли у него будущее.
Эра Космической Передачи, год 7-йСказки Юнь Тяньмина
Первое собрание Комитета расшифровки информации (КРИ) тоже провели в защищенной от софонов камере. Хотя большинство склонялось к мысли, что софонов больше нет и Солнечная система «чиста», меры предосторожности не отменяли. Если софоны еще здесь, то жизнь Юнь Тяньмина может оказаться в опасности.
Беседу Тяньмина с Чэн Синь обнародовали, однако решающую информацию, три волшебные сказки, держали в строжайшей тайне – совсем не легкая задача в современном прозрачном обществе. Но как ООН, так и Конгресс Флотов быстро достигли в этом вопросе консенсуса: если вынести на публику и сказки, поднимется шум, все начнут наперебой предлагать свои варианты истолкования, и тогда, возможно, Тяньмину несдобровать. А жизнь единственного на данный момент человека – члена инопланетного общества – имеет колоссальную ценность не только для него одного. Потеря Тяньмина может поставить под удар выживание всего человечества.
Расшифровка послания Тяньмина осуществлялась в полной тайне, что служило еще одним признаком укрепления авторитета и организационных возможностей ООН. Таким образом, был сделан очередной шаг к созданию мирового правительства.
Камера, превращенная в конференц-зал, была больше той, в которой Чэн Синь делала запись, хотя и просторной ее тоже нельзя было назвать. Силовое поле, необходимое для защиты от софонов, могло окружать только весьма ограниченный объем пространства.
Присутствовало тридцать человек. Помимо Чэн Синь здесь было еще двое представителей Общей Эры: инженер ускорительных установок Би Юньфэн и физик Цао Бинь – оба бывшие кандидаты на должность Держателя Меча.
На всех были специальные защитные костюмы – ведь металлические стенки камеры несли высокий электростатический заряд. Особенный упор делался на ношение перчаток – на случай, если кто-нибудь, желая вызвать инфоокно, по привычке постучит по стенке. Тем более что в камере инфоокон не было и быть не могло – в силовом поле не действовала никакая электроника. Чтобы энергия поля распределялась как можно равномернее, из камеры удалили все лишнее, оставив только стулья. Даже стол, и тот убрали. Поскольку защитные костюмы попросту позаимствовали у электриков, совещание в металлической камере походило на летучку перед началом смены в старинном заводском цеху.
Никто не жаловался на скученность, недостаток удобств, неприятный запах или зудящую от электростатики кожу. После трехсот лет жизни под неусыпным оком софонов так приятно было вдруг почувствовать себя свободным, знать, что за тобой больше не подсматривают чужие, нечеловеческие глаза! Технология защиты от софонов начала развиваться сразу же после Великого переселения. По слухам, у тех, кто первым испытал софонозащитную камеру, возник так называемый «синдром ширмы»: они говорили без умолку, как пьяные, выбалтывая товарищам по команде все свои секреты. Один репортер так описал происходящее: «В этом маленьком раю люди без опаски открывали друг перед другом душу. Больше не надо было отгораживаться от других завесой тайны».
КРИ был создан совместными усилиями ООН и Конгресса Флотов специально для расшифровки послания Тяньмина. Комитету подчинялись двадцать пять рабочих групп, составленных из экспертов в какой-либо одной области. Однако сейчас в камере собрались не эксперты и не ученые. Это были члены Комитета – руководители рабочих групп.
Первым делом председатель КРИ от имени Конгресса Флотов и ООН поблагодарил Юнь Тяньмина и Чэн Синь. Он назвал Тяньмина самым отважным воином за всю историю человечества. Одинокий, затерянный в глубине вражеского общества, сумевший выжить в невообразимых условиях чужого мира, Тяньмин продолжает бороться. Он зажег для людей факел надежды. Чэн Синь же благодаря своим уму и смекалке смогла доставить информацию на Землю.
Чэн Синь тихим голосом попросила слова. Она встала и обвела присутствующих взглядом.
– Нынешнее достижение стало возможным благодаря проекту «Лестница». А он, в свою очередь, нераздельно связан с одним человеком. Особенным человеком. Триста лет назад именно его настойчивость, решительный стиль руководства и выдающаяся изобретательность позволили проекту «Лестница» преодолеть многочисленные трудности и стать реальностью. Я говорю о Томасе Уэйде, тогдашнем руководителе Агентства стратегической разведки при Совете Обороны Планеты. Считаю, что его тоже нужно поблагодарить.
Настала тишина. Никто не торопился поддержать предложение Чэн Синь. Для большинства собравшихся Уэйд олицетворял все темные стороны, присущие характеру людей Общей Эры. Он был полной противоположностью этой прекрасной женщине, которую в свое время чуть не убил. Многие содрогнулись от одной только мысли о нем.
Председатель – он же нынешний руководитель АСР, по сути, преемник Уэйда на этом посту, хоть их и разделяли три столетия, – ничего не ответил на предложение Чэн Синь. Он как ни в чем не бывало перешел к повестке дня:
– Комитет выработал основные принципы процесса расшифровки и установил рамки ожидаемого. Мы считаем, что послание, скорее всего, не содержит конкретной технической информации, но, по всей вероятности, подсказывает направление будущих исследований. Возможно, в нем содержатся указания на верную теоретическую основу пока еще неизвестных технологий, таких как полет со скоростью света и способ послать в космос мирную весть. Если нам удастся выявить эти указания, у человечества появится надежда.
Итак, в нашем распоряжении два источника информации: беседа между доктором Чэн и Юнь Тяньмином и три сказки. По данным предварительного анализа, именно в последних содержатся все важнейшие сведения. Беседе мы не станем уделять особого внимания, я лишь подведу итог тому, что! нам удалось из нее извлечь.
Прежде всего можно утверждать следующее: чтобы осуществить свое послание, Юнь Тяньмину пришлось проделать огромную подготовительную работу. Он сочинил больше сотни сказок, в том числе и те три, что содержат тайную информацию. Он рассказывал и публиковал эти истории в течение долгого времени, чтобы трисоляриане ознакомились и привыкли к ним. Нелегкая работа! Если трисоляриане в процессе публикации сказок не обнаружили в них никаких подвохов, они, скорее всего, и дальше будут считать их невинными детскими историями. Несмотря на это, Тяньмин укутал свои сказки в дополнительный защитный покров.
Председатель обратился к Чэн Синь:
– Мне бы хотелось задать один вопрос. Вы действительно были друзьями детства, как сказал Тяньмин?
Чэн Синь покачала головой.
– Нет. Мы встретились только в колледже. И он, и я жили в одном городе, но учились в разных школах.
– Вот ублюдок! Его вранье могло стоить Чэн Синь жизни! – взревела АА, сидящая рядом с подругой. Со всех сторон в нее полетели укоризненные взгляды. АА не входила в КРИ, ее допустили на совещание исключительно по просьбе Чэн Синь. АА когда-то была подающим надежды астрономом, но поскольку ее послужной список не отличался длиной, прочие комитетчики смотрели на нее сверху вниз. Они считали, что Чэн Синь лучше бы обзавестись более квалифицированным ассистентом. Даже сама Чэн Синь иногда забывала, что ее подруга была ученым-исследователем.
Служащий АСР ответил на выпад АА:
– Вообще-то риск был невелик. Их детство закончилось еще до Эры Кризиса, до того, как софоны наводнили Землю. Они не могли попасть под их наблюдение.
– Да, но софоны могли поднять документы Общей Эры!
– Сведения о детях в докризисную эпоху раздобыть не так-то просто. Даже если бы софоны умудрились проверить реестры домашних адресов или школьные журналы и выяснили, что они ходили в разные школы, то это ничего бы еще не доказывало. Чэн Синь и Юнь Тяньмин все равно могли знать друг друга. И вы не подумали еще об одной вещи. – Служащий АСР даже не пытался скрыть свое презрение к нехватке у АА профессионального опыта. – Тяньмин мог управлять софонами. Он наверняка проверил, сохранились ли какие-нибудь сведения о нем и Чэн Синь в детстве.
Потом опять заговорил председатель:
– Ему пришлось пойти на риск. Приписав эти три сказки Чэн Синь, он еще больше убедил неприятеля в том, что они совершенно безобидны. За тот час, пока он «пересказывал» их, желтый свет не загорелся ни разу. Мы обнаружили также, что к тому моменту, когда Тяньмин завершил рассказ, отведенное время уже вышло! Трисоляриане проявили понимание и продлили встречу на шесть минут. Это еще одно подтверждение тому, что они не усматривали в историях угрозы. Тяньмин сделал автором сказок Чэн Синь, чтобы дать понять: в них содержится информация, чрезвычайно важная для нас, землян.
Это, пожалуй, все, что нам удалось извлечь из самой беседы. Мы также убеждены в особой значимости последних слов Тяньмина.
Председатель привычно взмахнул рукой, пытаясь вызвать инфоокно. Обнаружив, что ничего не получилось, он в смущении продолжил:
– «Тогда давай условимся о месте встречи – где-нибудь не на Земле, где-нибудь в Млечном Пути». Этими словами он хотел сказать вот что: первое – он никогда не сможет вернуться в Солнечную систему; второе… – Председатель замолчал и опять махнул рукой, но на этот раз словно отгоняя какую-то мысль. – Ладно, неважно. Идем дальше.
Собравшиеся помрачнели. Каждому было понятно, что! чуть не сорвалось у председателя с языка: «Юнь Тяньмин не верит в то, что Земля уцелеет».
Каждому присутствующему выдали по голубой папке. В эту эпоху бумажные документы стали огромной редкостью. На обложках значились только порядковые номера, никаких заголовков.
– Прочитать это вы можете только здесь. Не выносите документы за пределы комнаты и не пытайтесь ни пересказать, ни записать то, что прочтете. Для большинства из вас это будет первое знакомство с материалом. Итак, приступим.
В помещении стало тихо. Все погрузились в чтение сказок, которые, возможно, спасут человеческую цивилизацию.
Давным-давно была на свете страна, которую называли Бессказочным королевством.
В нем не существовало ни сказок, ни интересных историй. Для королевства это, пожалуй, было хорошо. Потому что истории и сказки повествуют о всяких бурных событиях, а раз нет событий, то и рассказывать не о чем. Народу в такой стране живется счастливо.
В Бессказочном королевстве жили-были мудрый король, добрая королева, умные и справедливые министры и честный, работящий простой люд. Жизнь в королевстве текла тихо и безоблачно, вчера походило на сегодня, а сегодня на завтра; прошлый год ничем не отличался от нынешнего, а нынешний – от следующего. Никаких потрясений. И никаких сказок и историй.
Пока не подросли принцы и принцесса.
У короля было двое сыновей: принц Глубокая Вода и принц Ледяной Песок, и одна дочь, принцесса Росинка.
Еще в детстве принц Глубокая Вода отправился на Могильный остров, что посреди моря Обжор, и не вернулся. Что с ним случилось – о том речь позже.
Принц Ледяной Песок рос под надзором короля и королевы и доставлял им немало тревог. Он был находчив и сообразителен, но уже в самом раннем возрасте в нем проявилась склонность к жестокости. Он отправлял слуг ловить мелких зверьков за стенами дворца, а когда те возвращались с добычей, играл в повелителя животных. Со своими «подданными» Ледяной Песок обращался как с рабами. Стоило какому-нибудь зверьку сделать что-нибудь не то, и принц отдавал приказ обезглавить несчастного. Как правило, к концу игры у него не оставалось «подданных». Принц стоял в луже крови и заходился в хохоте…
Повзрослев, принц научился обуздывать себя. Замкнутый, с вечно хмурым взглядом, он разговаривал мало и редко. Но король знал, что волк лишь прячет зубы, что в сердце принца Ледяного Песка притаилась ядовитая змея, которая только и ждет подходящего момента, чтобы выползти и ужалить. В конце концов король решил передать престол не Ледяному Песку, а принцессе Росинке. Придет время, и Бессказочным королевством будет править королева.
Если количество доброты, передаваемой от родителей к детям, считать величиной постоянной, то принцесса Росинка унаследовала от короля с королевой также и ту часть, которая причиталась принцу Ледяному Песку. Принцесса была столь умна, добра и прекрасна, что ни в сказке сказать ни пером описать. Когда она гуляла днем, солнце меркло от стыда, потому что принцесса сияла ярче. Когда она выходила ночью, луна шире открывала свое око, чтобы лучше видеть ее. Когда она говорила, птицы умолкали и вслушивались в каждое ее слово. А когда принцесса ступала по земле, под ее ножками расцветали дивные цветы. Простые люди не могли нарадоваться на свою будущую королеву, а министры поклялись служить ей верой и правдой. Даже принц Ледяной Песок не осмелился возражать, хотя взгляд его стал еще более хмурым и холодным, чем обычно.
Так в Бессказочном королевстве началась первая история.
Король сделал официальное объявление о престолонаследнике в свой шестидесятый день рождения. В тот вечер праздновало все королевство: небо расцветало фейерверками – казалось, будто в нем вырос сверкающий сад; горящие повсюду огни превратили дворец в хрустальный волшебный замок; везде звучали смех и веселые разговоры, вино лилось рекой…
Все были счастливы; даже сердце Ледяного Песка, похоже, оттаяло. Он нарушил свое обычное унылое молчание и почтительно поздравил отца, пожелав ему жить долго, как солнце, и озарять своими лучами все королевство. Он объявил также, что поддерживает отца в его решении передать престол принцессе Росинке, потому что она гораздо больше подходит на роль правителя, чем он, принц. Поздравил и сестренку, пожелав ей учиться у отца искусству управления страной, чтобы в будущем хорошо исполнять свои королевские обязанности. Его искренность и великодушие поразили всех присутствующих.
– Сын мой, как я счастлив видеть тебя таким! – воскликнул король и погладил принца по голове. – Ах если б мгновенье остановилось!
Тогда один из министров предложил запечатлеть эту сцену на большой картине, которую они повесят во дворце, чтобы она напоминала им о замечательном вечере.
Король покачал головой.
– Королевский художник очень стар. Мир в его глазах окутан туманом, а руки трясутся так, что он больше не в силах передать на полотне радостное выражение наших лиц.
– Я как раз собирался кое-что предложить. – Принц Ледяной Песок глубоко поклонился. – Отец, позвольте мне представить вам нового живописца.
Принц повернулся и кивнул. Из толпы выступил юноша лет четырнадцати-пятнадцати. Закутанный в серый плащ с капюшоном, среди разряженных гостей он походил на перепуганного мышонка, невзначай выскочившего на середину зала во время пышного приема. Юноша приближался к королю съежившись, словно пробираясь сквозь невидимые колючие кусты, и от этого его тщедушное тело казалось еще меньше.
– Такой юный! – разочарованно протянул король. – Он хоть рисовать-то умеет?
Принц поклонился вновь.
– Отец, это Остроглаз из Хе’ершингенмосикена. Он лучший ученик великого мастера Эфира. Начал учение в пятилетнем возрасте, и сейчас, через десять лет, овладел всем, чему этот великий художник мог его обучить. Он чрезвычайно чувствителен к краскам и формам – они запечатлеваются в его душе, будто выжженные раскаленным железом. А потом он переносит кистью на полотно тончайшие детали увиденного. Кроме самого мастера Эфира, таким искусством в мире больше не обладает никто. – Принц повернулся к Остроглазу. – Будучи придворным художником, ты не нарушишь этикета, если посмотришь на короля прямо.
Остроглаз окинул короля взглядом и опять опустил глаза.
Король был поражен.
– Дитя, твой взгляд пронзителен, как обнаженный клинок, и в нем пылает неукротимый огонь! Он совсем не вяжется с твоей юностью.
Остроглаз заговорил впервые за все время:
– Ваше величество, грозный властелин, простите вашему нижайшему слуге, если он оскорбил вас. Мои глаза – глаза живописца. Художник рисует сначала у себя в душе. В своем сердце я уже запечатлел ваш образ, и ваше величие, и вашу мудрость. Все это я перенесу на полотно.
– А теперь взгляни на королеву, – сказал принц.
Остроглаз окинул взглядом королеву и опустил глаза.
– Ваше величество, достойнейшая из королев, простите вашему нижайшему слуге, если он нарушил традицию. В своем сердце я уже запечатлел ваш образ, и ваше благородство, и ваше изящество. Все это я перенесу на полотно.
– А теперь посмотри на принцессу, наследницу престола. Ее ты тоже должен нарисовать.
Остроглазу понадобилось еще меньше времени, чтобы окинуть взглядом принцессу. Едва взглянув на нее, он опустил голову и проговорил:
– Ваше королевское высочество, любимая народом принцесса, прошу простить мне незнание придворных обычаев. Ваша красота обожгла меня, словно полуденное солнце, и я впервые почувствовал, что моя кисть недостойна вас. Но в своем сердце я уже запечатлел ваш образ и вашу несравненную прелесть. Все это я перенесу на полотно.
Затем принц приказал Остроглазу посмотреть на министров. Тот так и сделал, едва задерживая взгляд на лице каждого. А затем опустил глаза.
– Ваши сиятельства, простите вашего покорного слугу, если он оскорбил вас. В своем сердце я уже запечатлел ваши образы, и ваши таланты, и остроту ваших умов. Все это я перенесу на полотно.
Празднование продолжалось, а принц Ледяной Песок отвел живописца в уголок и шепотом осведомился:
– Ты всех запомнил?
Лицо Остроглаза тонуло в глубокой тени его капюшона. Казалось, будто под ним вообще не было плоти, только бестелесная тьма. Не поднимая головы, юный художник произнес:
– Да, мой король.
– Ты все запомнил?
– Все, мой король. Вплоть до последнего волоска на их головах и телах. Я создам на полотне точнейшие копии, не отличимые от оригиналов.
Празднество закончилось далеко за полночь. Один за другим погасли огни. Настал самый темный, предрассветный час: луна уже зашла, и хмурый облачный занавес затянул все небо от запада до востока. Земля погрузилась в чернильный мрак. Подул холодный ветер, и птицы задрожали в гнездах, а цветы, испугавшись, закрыли венчики.
Из ворот, словно призраки, выехали два всадника и погнали лошадей на запад. Это были Остроглаз и принц Ледяной Песок. Они спешились около подземного убежища в нескольких милях от дворца. Подземелье, промозглое, сумрачное, словно нутро спящего холоднокровного чудища, казалось, тонуло в глубочайшем море ночи. В свете факелов две темные фигуры – два сгустка мрака – отбрасывали длинные колеблющиеся тени. Остроглаз вынул из котомки свиток и развернул его. Это был портрет старика, изображенного в полный рост. Белые волосы и борода обрамляли его лицо, словно языки серебристого пламени. Пронзительный взор старика походил на взгляд Остроглаза, только в нем чувствовалась бо!льшая глубина. Портрет писал умелый художник. Человек на нем был совсем как живой, каждая деталь тщательно выписана.
– Мой король, это мастер Эфир, мой учитель. Вернее, он был моим учителем.
Принц кивнул.
– Превосходно. Ты разумно поступил, первым нарисовав его.
– Да. Я должен был сделать это, чтобы он не нарисовал меня! – Остроглаз аккуратно повесил портрет на сырую стену. – Вот так. А теперь я приступлю к работе над новыми картинами для вашего величества.
Остроглаз вытащил из угла свиток какого-то белого как снег материала.
– Мой король, это обрезок ствола волноснежного дерева, которое растет в Хе’ершингенмосикене. Когда дерево достигает столетнего возраста, его ствол можно развернуть, как свиток бумаги. Это идеальный материал для живописи. Моя магия действует только при рисовании на волноснежной бумаге. – Он поместил свиток на каменный стол, развернул часть его и наложил сверху пресс – обсидиановую плиту. Затем взял острый нож и отрезал бумагу ровно по краю плиты. Девственно чистая белая поверхность, казалось, испускала сияние.
Художник достал из котомки и разложил принадлежности для живописи.
– Мой король, взгляните на эти кисти – они изготовлены из волос, растущих на ушах волков из Хе’ершингенмосикена. Краски тоже оттуда: красная сделана из крови гигантских летучих мышей; черная – из чернил кальмаров, живущих в морских глубинах; синяя и желтая извлечены из метеоритов… Все краски нужно смешать со слезами огромной птицы, называемой луночепрачником…
– Хватит болтать! – приказал принц. – Приступай!
– Да-да, конечно. Кого рисовать первым?
– Короля.
Остроглаз взял кисть. На первый взгляд, он работал небрежно – мазок там, линия сям… Постепенно бумага покрылась разноцветными пятнами, но формы изображение еще не приобрело: казалось, будто бумага попала под красочный дождь и на нее непрерывно падают капли всех оттенков радуги. Через некоторое время картина заполнилась мешаниной тонов – как будто табун взбудораженных лошадей пронесся по цветочной клумбе. Кисть продолжала скользить по красочному лабиринту словно сама по себе, не направляемая рукой художника. Принц в недоумении наблюдал за происходящим.
У него на языке вертелось множество вопросов, но танец красок на бумаге завораживал, и принц так ничего и не спросил.
И тут в один момент случилось чудо: рябь цветов внезапно застыла, беспорядочные пятна соединились, путаница красок наполнилась смыслом. Проступивший на картине образ обрел четкость.
Принц видел перед собой портрет отца. Король был одет как сегодня вечером на приеме: на голове золотая корона, плечи облегает величественная церемониальная мантия. Но из взгляда исчезли достоинство и мудрость, а лицо выражало смесь самых разных эмоций: тут были и растерянность, и разочарование, и потрясение, и скорбь… За всем этим угадывался невыразимый словами ужас – как будто на короля напал с мечом его самый близкий друг.
– Портрет короля готов, – сообщил Остроглаз.
– Очень хорошо. – Принц одобрительно кивнул. Свет факелов играл в темных колодцах его зрачков, как будто там пылала сама душа Ледяного Песка.
А в нескольких милях отсюда, во дворце, из своей спальни исчез король. Покрывало на кровати, украшенной четырьмя столбиками в виде богов, продолжало хранить тепло его тела, а перина – прогибаться под его весом. Но от самого короля не осталось и следа.
Принц швырнул готовую картину на пол.
– Прикажу заключить это в рамку и повешу здесь на стену. Буду время от времени приходить и любоваться. А теперь рисуй королеву!
Остроглаз взял другой лист волноснежной бумаги, разгладил обсидиановой плитой и принялся писать портрет королевы. На этот раз принц не стоял рядом, наблюдая за работой, а расхаживал по подземелью туда-сюда. В гулкой пустоте звучало эхо его шагов.
Художник закончил работу за половину времени, потраченного на портрет короля.
– Мой король, портрет королевы готов.
– Прекрасно.
А во дворце из своей спальни исчезла королева. Покрывало на кровати, украшенной четырьмя столбиками в виде ангелов, продолжало хранить тепло ее тела, а перина – прогибаться под ее весом. Но от самой королевы не осталось и следа.
Пес в дворцовом саду учуял неладное и несколько раз громко гавкнул. Но сгустившийся мрак мгновенно поглотил звуки, и пес испуганно замолк. Дрожа, он забрался в укромное местечко и слился с темнотой.
– А теперь принцессу? – осведомился Остроглаз.
– Нет, сначала министров – они опаснее. Конечно, рисуй только тех, кто верен моему отцу. Помнишь их?
– О да, помню. Я могу написать все, вплоть до последнего волоска на их головах и телах…
– Опять завелся! Поторапливайся! Надо закончить до восхода солнца.
– Это нетрудно, мой король. До рассвета я успею написать и министров, и принцессу.
Остроглаз разровнял еще несколько листов и принялся рисовать как одержимый. И каждый раз, когда он заканчивал очередной портрет, этот человек исчезал из своей постели. Ночь утекала час за часом, и враги принца Ледяного Песка один за другим превращались в картины на стенах подземелья.
Принцессу Росинку разбудил громкий, настойчивый стук. Никто и никогда еще не осмеливался так грубо колотить в ее дверь! Она поднялась и направилась к двери, уже открытой тетушкой Дородой.
Тетушка Дорода была кормилицей, а затем и няней подрастающей Росинки. Принцесса была привязана к ней больше чем к собственной матери-королеве. Тетушка Дорода грозно взирала на капитана дворцовой стражи, стоявшего на пороге. От панциря капитана тянуло ночным холодом.
– Никак спятил?! Ты чего это будишь принцессу?! Она и так все последние ночи почти не спала!
Капитан, не обращая внимания на негодующую кормилицу, слегка поклонился принцессе Росинке.
– Принцесса, вас хочет видеть один человек. – Капитан шагнул в сторону. За его спиной стоял незнакомый старик.
Белые волосы и борода обрамляли его лицо, словно языки серебристого пламени. Взгляд старика отличался остротой и глубиной. Именно этот человек был изображен на портрете, который Остроглаз показывал принцу Ледяному Песку. Лицо и плащ его покрывала пыль, на сапогах засохла грязь, за спиной висела большая холщовая котомка. Очевидно, старик шел издалека.
Очень странно – в руке гость держал зонтик. Но еще более странно было то, как он его держал: зонтик непрерывно вращался. Присмотревшись внимательнее, принцесса поняла, в чем дело. И ручка, и полотнище зонтика были черными как смоль, а на концах спиц висели шарики, сделанные из какого-то полупрозрачного тяжелого камня. Крепления, поддерживающие спицы, все до единого были отломаны, поэтому чтобы зонтик не сложился, его следовало постоянно крутить – тогда каменные шарики поднимались вверх и удерживали его раскрытым.
– Да как ты посмел притащить сюда какого-то бродягу? – возмутилась тетушка Дорода. – Еще и полоумного!
– Стража пыталась его остановить, но… – капитан бросил на принцессу встревоженный взгляд, – он сказал, что король уже исчез.
– Что ты несешь? – воскликнула кормилица. – Ну точно, сбрендил!
Принцесса молчала, вцепившись пальцами в ворот ночной сорочки.
– Но король и вправду исчез! И королева тоже. Мои люди доложили, что обе спальни пусты.
Принцесса вскрикнула и приникла к тетушке Дороде.
И тут заговорил старик:
– Ваше королевское высочество, позвольте мне объяснить!
– Пожалуйста, мастер, заходите, – проговорила принцесса, затем повернулась к капитану: – Никого сюда не пускайте!
Все так же вращая зонтик, старец поклонился принцессе, словно отдавая должное ее самообладанию в такой напряженный момент.
– Чего это ты вертишь своим зонтом, как какой-нибудь клоун? – осведомилась тетушка Дорода.
– Мне нужно держать его раскрытым, иначе я тоже исчезну, как король с королевой.
– Тогда заходите с зонтиком, – сказала принцесса. Тетушка Дорода раскрыла дверь чуть пошире, чтобы старик мог пройти, не закрывая зонтик.
Войдя в спальню, гость снял со спины котомку и устало вздохнул. Зонтик в его руке не останавливался ни на секунду, каменные шарики посверкивали в пламени свечей и отбрасывали на стены яркие отблески, похожие на летящие наперегонки звездочки.
– Я мастер Эфир, живописец из Хе’ершингенмосикена. Новый художник короля, Остроглаз, – мой ученик. То есть был моим учеником.
– Я знаю его, – заметила принцесса.
– Он смотрел на вас? – встревожился Эфир.
– Да, конечно.
– Это ужасно, принцесса! Ужасно! – Эфир вздохнул. – Он исчадие ада! С помощью своего дьявольского искусства он делает из людей рисунки!
– Ну чего ты развздыхался-то? – проворчала тетушка Дорода. – У художников, кажется, работа такая – делать с людей рисунки. Скажешь нет?
– Вы не так поняли, – проговорил Эфир. – После того как он нарисует портрет, человек исчезает. Живой человек превращается в мертвый рисунок!
– Тогда надо послать солдат – пусть разделаются с ним!
Капитан сунул голову в комнату.
– Стража ищет повсюду – он как сквозь землю провалился! Я хотел найти военного министра и попросить его мобилизовать гарнизон столицы. Но мастер Эфир сказал, что и министра, скорее всего, тоже больше нет.
Эфир покачал головой.
– Сколько стражей ни посылай, толку не будет. Принц Ледяной Песок с Остроглазом наверняка убрались далеко от дворца. Остроглаз может рисовать где угодно и все равно убьет всех, кого захочет.
– Ты сказал, принц Ледяной Песок? – переспросила тетушка Дорода.
– Да. Остроглаз – его оружие. Принц хочет уничтожить короля и всех, кто верен ему, чтобы самому стать королем.
Принцесса, кормилица и капитан, похоже, не удивились услышанному.
– Надо срочно что-то делать! Паршивец наверняка рисует принцессу прямо в это самое мгновение! – Тетушка Дорода обняла Росинку, словно пытаясь ее защитить.
Эфир продолжал:
– Только я могу остановить Остроглаза. Он уже нарисовал меня, но зонтик не дает мне исчезнуть. А если теперь я нарисую Остроглаза, его не станет.
– Ну так давай рисуй! – воскликнула кормилица. – А я покручу за тебя твой зонтик.
Эфир опять покачал головой.
– Нет. Волшебство действует, только если рисовать на волноснежной бумаге. У меня есть с собой немного, но ее надо разгладить, иначе она не годится для рисования.
Тетушка Дорода раскрыла котомку мастера и вытащила оттуда часть ствола волноснежного дерева. Кору с него уже удалили, обнажив скрывающийся под ней свиток бумаги. Принцесса с кормилицей развернули его, и всем показалось, что в комнате стало светлей. Они попытались разгладить бумагу на полу, но как только они отпускали ее, свиток сворачивался обратно.
– Ничего не получится, – проговорил живописец. – Волноснежную бумагу можно разровнять только при помощи обсидиана из Хе’ершингенмосикена. Он очень редок. У меня была одна-единственная плита, но ее украл Остроглаз.
– Ты уверен, что больше ничем ее не выпрямить?
– Уверен. Только обсидианом из Хе’ершингенмосикена. Я надеялся отобрать у Остроглаза свою плиту…
– Хе’ершингенмосикен? Обсидиан? – Тетушка Дорода хлопнула себя по лбу. – У меня есть утюг – я им глажу самые красивые платья принцессы. Его сделали в Хе’ершингенмосикене, и он из обсидиана!
– Давайте его сюда!
Кормилица выскочила из комнаты и вскоре вернулась с начищенным до блеска черным утюгом. Они с принцессой опять раскатали часть свитка, и тетушка Дорода прижала уголок утюгом на несколько секунд. Когда она убрала утюг, уголок остался плоским.
– Будьте добры, подержите мой зонтик, пока я разглажу бумагу, – попросил Эфир тетушку Дороду. Вручая ей зонтик, он прибавил: – Все время крутите его! Если он закроется хотя бы на миг, я исчезну.
Убедившись, что кормилица все делает как надо – вертит зонтик над его головой, – мастер склонился над бумагой и принялся разглаживать ее утюгом, один маленький участок за другим.
– А почему вы не приделаете к спицам распорки? – спросила принцесса, глядя на бесконечно крутящийся зонтик.
Художник отвечал, не прекращая своего занятия:
– У него были распорки. У этого зонтика необычная история. В прошлом и другие художники Хе’ершингенмосикена владели такой же магией, как у меня и Остроглаза. Помимо людей им удавалось запечатлевать животных и растения.
Однажды в нашу страну явился дракон из бездны. Черный как ночь, он одинаково хорошо умел и летать, и плавать в глубоком море. Трое художников нарисовали его, но он как ни в чем не бывало продолжал летать и плавать. Художники скинулись и на все деньги наняли воина-волшебника. Тот наконец одолел дракона огненным мечом. Битва была такой яростной, что океан у берегов Хе’ершингенмосикена закипел. Почти все тело дракона из бездны сгорело дотла, но мне удалось найти среди пепла кое-какие уцелевшие части и смастерить этот зонтик. Купол изготовлен из перепонки драконьих крыльев, а ручка, стержень и спицы – из костей. Камни на концах спиц я извлек из сгоревших почек чудища. Зонтик защищает своего владельца, не дает сделать из него рисунок.
Позже распорки сломались. Я заменил их бамбуковыми, но магическая сила зонтика пропала. Стоило только убрать бамбук, как сила вернулась. Тогда я попробовал поддерживать раскрытый купол просто рукой. Из этого тоже ничего не вышло. По-видимому, зонтик не признает никаких посторонних материалов. Но больше у меня драконьих костей не было. Так что остался единственный способ…
И тут начали бить часы в углу. Мастер Эфир поднял голову и увидел, что вот-вот взойдет солнце. Посмотрел на бумагу – только полоска не шире ладони ровно лежала на полу. Слишком мало для портрета. Художник отставил утюг и вздохнул.
– Времени совсем не осталось. Да и сам портрет быстро не напишешь, а Остроглаз того и гляди закончит рисовать принцессу. Послушайте, – Эфир указал на тетушку Дороду и капитана, – а вас он тоже видел?
– Меня-то точно нет! – сказала кормилица.
– Я видел его издалека, когда он вошел во дворец, – проговорил капитан. – Но уверен – меня он не видел.
– Хорошо. – Эфир выпрямился. – Проводите принцессу к морю Обжор и заберите с Могильного острова принца Глубокую Воду.
– Но… даже если мы достигнем моря Обжор, то никак не сможем попасть на Могильный остров! Вы же знаете, что это море…
– Сначала доберитесь до берега, а там что-нибудь придумаете. Другого способа нет. К утру все верные королю министры превратятся в рисунки, а принц Ледяной Песок встанет во главе столичного гарнизона и дворцовой стражи. Он захватит трон, и только принц Глубокая Вода сможет помешать ему.
– Если принц Глубокая Вода вернется во дворец, разве Остроглаз не нарисует и его тоже? – спросила принцесса.
– Об этом не беспокойтесь. У Остроглаза ничего не получится. Принц Глубокая Вода – единственный человек в королевстве, которого он не может нарисовать. К счастью, я научил Остроглаза живописи лишь в западном стиле, восточным он не владеет.
Принцесса и остальные не поняли, о чем толкует мастер, а тот не стал объяснять. Он продолжал:
– Вы должны привезти Глубокую Воду обратно во дворец и убить Остроглаза. После этого вам надо будет найти и сжечь портрет принцессы. Только так вы сможете уберечь ее от плачевной судьбы.
– А если мы найдем и портреты короля с королевой?..
– Ваше высочество, для них уже все кончено. Слишком поздно. Они превратились в картины. Если найдете их, то не жгите. Сохраните на память.
Скорбь охватила Росинку, и она, рыдая, опустилась на пол.
– Принцесса, сейчас не время горевать. Если хотите отомстить за родителей, вам лучше отправиться в путь. – Старый мастер повернулся к кормилице и капитану: – Помните, пока портрет принцессы не уничтожен, вы должны все время держать над ней раскрытый зонтик. Ни на секунду не оставляйте ее без защиты!
Он забрал зонтик из рук тетушки Дороды и показал, как надо его вращать:
– Нельзя крутить ни слишком медленно, потому что он закроется, ни слишком быстро, потому что зонтик старый, может сломаться окончательно. Он в некотором смысле живой. Если будете крутить слишком медленно, он запоет по-птичьи. Вот послушайте…
Мастер стал замедлять вращение, пока камешки на концах спиц не начали опускаться, и тогда зонтик издал звук, похожий на соловьиную трель. Чем медленнее кружился зонтик, тем громче становились трели. Мастер ускорил вращение.
– Если будете крутить слишком быстро, он зазвенит, как колокольчик. Вот так…
Эфир завертел зонтик еще скорее, и тот стал издавать звук, похожий на перезвон воздушных колокольчиков, только громче и настойчивее.
– Ну вот, – сказал старый художник и отдал зонтик тетушке Дороде. – Теперь он ваш, охраняйте принцессу.
– Мастер Эфир, пойдемте с нами! – начала упрашивать принцесса, глядя на него глазами, полными слез.
– Нет. Зонтик может защитить только одного человека. Если им воспользуются двое, а Остроглаз нарисует их, оба погибнут ужасной смертью: половина каждого человека превратится в рисунок, а другая половина так и останется под зонтиком… А теперь поднимите зонтик над принцессой и уходите! С каждой секундой промедления опасность возрастает. Остроглаз наверняка уже заканчивает портрет!
Кормилица продолжала крутить зонтик над головой старого мастера. Она бросала взгляд то на него, то на принцессу, не зная, на что решиться.
– Я обучил живописи это злобное отродье! Я заслуживаю смерти. Чего вы ждете? Хотите увидеть, как принцесса исчезнет прямо у вас на глазах?!
Тетушка Дорода содрогнулась. И стала вращать зонтик над принцессой.
Старый художник погладил бороду и улыбнулся.
– Не огорчайтесь. Я всю жизнь занимался живописью. Умереть, став картиной, не так уж плохо. Мой ученик – умелый художник. Портрет получится превосходным…
Пока он говорил, его тело становилось все прозрачнее и прозрачнее, а потом и вовсе растаяло, будто клочок тумана.
Принцесса Росинка несколько мгновений смотрела на пустое пространство, в котором еще недавно был художник, а затем прошептала:
– Уходим! К морю Обжор!
Тетушка Дорода попросила капитана:
– Ты не мог бы подержать зонтик? Мне нужно собрать вещи в дорогу.
Капитан взял зонтик.
– Только поторопитесь! Везде рыщут люди принца. После наступления утра нам будет трудно ускользнуть отсюда незамеченными.
– Но не можем же мы отправиться без ничего! Принцесса никогда еще не выезжала из дворца. Надо найти для нее дорожный плащ, и всякую другую одежду, и воду, и… да, мыло из Хе’ершингенмосикена! Она же не заснет, если не помоется этим мылом… – продолжала ворчать кормилица, уходя.
Через полчаса в тусклом свете занимающегося дня легкая повозка выехала из боковых ворот дворца. Капитан правил, а принцесса Росинка и тетушка Дорода с кружащимся зонтиком в руке устроились на сиденье. Все были одеты как простолюдины. Повозка вскоре растаяла в предрассветной мгле.
А в далеком подземном убежище Остроглаз положил последний мазок на портрет принцессы Росинки.
– Это самая прекрасная картина из всех, что я когда-либо написал! – сказал он принцу Ледяному Песку.
Как только они оказались за стенами дворца, капитан хлестнул лошадей, и те понеслись во всю прыть. Беглецам было страшно. В каждой темной рощице, на каждом тонущем в тени лужке им мерещилась опасность. Когда небо посветлело еще больше, капитан остановил повозку у вершины холма – посмотреть, не преследуют ли их. Королевство расстилалось у подножия, а дорога, прямая, как стрела, разделяла мир на две половинки. В конце ее, на горизонте, возвышался дворец, издалека похожий на кучку забытых детских кубиков. За беглецами никто не гнался: наверное, принц Ледяной Песок считал, что принцессы больше нет, раз уж Остроглаз поработал над ней своей кистью.
Немного успокоившись, они продолжили путь. Небо светлело, и пейзаж вокруг вырисовывался четче, как если бы его писал неведомый художник: сначала появились неясные очертания и приглушенные краски, затем контуры стали более определенными, а цвета – живыми и насыщенными. Восход солнца встретила уже завершенная картина.
Принцесса, всю жизнь прожившая во дворце, никогда не видела столь ярких тонов: зеленели леса и поля, сияли алые и желтые полевые цветы, серебро неба отражалось в озерах и прудах, белоснежные отары овец усеивали луга… Всходило солнце, и казалось, будто художник, создатель этого живописного мира, осыпал свою картину пригоршней золотой пыли.
– Как красиво! – вздохнула принцесса. – Словно мы и в самом деле на картине!
– Да уж, – проворчала тетушка Дорода, крутя зонтик. – Но на этой картине ты живая. А на той, другой – совсем наоборот.
Слова кормилицы напомнили принцессе об ушедших родителях, но она запретила себе плакать. Росинка больше не маленькая девочка – она теперь королева и должна вести себя по-королевски.
Они заговорили о принце Глубокой Воде.
– Почему его сослали на Могильный остров? – спросила принцесса.
– Говорят, что он чудовище, – сказал капитан.
– Никакое он не чудовище! – отрезала тетушка Дорода.
– Говорят, будто он великан.
– Да какой там великан! Я держала его на руках, когда он был младенцем. Уж кому и знать, как не мне!
– Вот приедем на берег – убедишься. Его многие видели – он великан!
– Даже если и великан, – возразила Росинка, – он все равно принц. Почему его сослали на остров?
– Никто его не ссылал. Мальцом он отправился туда на лодке рыбу ловить.
И тут в море завелась рыба-обжора. Принц не смог возвратиться обратно.
С тех пор так и живет на острове.
День разгорался, и на дороге появлялось все больше пешеходов и повозок. Поскольку нога принцессы редко ступала за пределы дворца, народ ее не узнавал; к тому же на ней была вуаль, оставляющая на виду только глаза. И даже при этом кто бы ни увидел Росинку, ахал от восхищения. Людям также очень нравился молодой красавец-кучер. А мамаша-то, мамаша – вот потеха! Что за странная манера держать зонтик?! День был ясный, поэтому все думали, что мать прячет свою хорошенькую дочку от солнца.
Настал полдень. Капитан подстрелил из лука пару зайцев. Путники поели на полянке у дороги, в тени деревьев. Принцесса гладила ладонью мягкую траву, вдыхала аромат цветов, любовалась солнечными зайчиками и слушала пенье лесных птиц. Где-то вдали наигрывал на свирели пастушок. Новый мир удивлял и восхищал Росинку.
А тетушка Дорода вздохнула:
– Ох бедная моя принцесса, как же тебе несладко вдали от дворца!
– Мне кажется, здесь, на природе, гораздо приятнее, чем во дворце.
– Глупышка, скажешь тоже – приятнее, чем во дворце! Ты еще не знаешь, каково оно здесь. Сейчас-то ничего, весна, а вот в другое время… Зимой тут холод, летом жара. А еще бывают бури и грозы! И всякие паскудники шастают…
– Я ничего раньше не знала про окружающий мир. Во дворце меня учили музыке, живописи, поэзии, математике и двум языкам, на которых больше никто не говорит. И ни слова про мир за стенами дворца! Как же я буду управлять этой страной?!
– А министры на что?
– Так ведь все те министры, что могли бы помогать мне, стали картинами… Нет, кормилица, что ни говори, а здесь, снаружи, лучше.
Между дворцом и побережьем лежал день пути. Но маленькая компания избегала больших дорог и городов, поэтому прибыла к морю около полуночи.
Росинка никогда еще не видела такого огромного, усеянного звездами неба и впервые узнала, что такое истинный мрак и настоящая тишина ночи. Свет факела на повозке очерчивал лишь маленький кружок, а дальше все было словно затянуто черным бархатом. Стук лошадиных копыт казался таким громким, что удивительно, как звезды не сыпались с неба. Принцесса потянула капитана за рукав и попросила остановиться.
– Слушайте! Что это? Как будто дышит кто-то огромный!
– Это море, принцесса.
Они проехали немного дальше, и по сторонам дороги Росинка стала различать какие-то неясные тени, напоминающие… огромные бананы?
– Что это такое?
Капитан остановился, спрыгнул с повозки, взял факел и подошел к одной из непонятных штуковин.
– Принцесса, вы разве не узнаете?
– Неужели лодки?
– Они самые.
– Но почему… почему они на земле?!
– Потому что в море рыба-обжора.
Факел осветил брошенную лодку. Песок засыпал ее до половины, а то, что оставалось на виду, скорее напоминало скелет неведомого животного.
– Взгляните! – Росинка указала вперед. – Какая огромная белая змея!
– Не пугайтесь, принцесса. Это не змея, это прибой. Мы на берегу.
Росинка с тетушкой Дородой, по-прежнему державшей зонтик над своей подопечной, слезли с повозки. Принцесса до сей поры видела море только на картинах, а на них оно изображалось синим под голубым небом. Сейчас же перед глазами Росинки предстал черный океан в темной ночи, исполненный величия и таинственного звездного света, словно еще одно небо, только текучее и колышущееся. Принцесса двинулась к воде, как будто ее тянула неведомая сила. Капитан с кормилицей поспешили остановить ее.
– В воду заходить опасно! – предостерег капитан.
– Но тут же, кажется, совсем неглубоко. Я же не утону?
– Рыба-обжора разорвет тебя на части и сожрет! – застращала ее тетушка Дорода.
Капитан подобрал валявшуюся поблизости доску и, подойдя к воде, бросил ее в море. Деревяшка закачалась на волнах, но не прошло и нескольких мгновений, как на поверхности показалась черная тень и устремилась к доске. Определить размеры существа было трудно, ведь бо!льшая его часть скрывалась под водой, и лишь чешуя поблескивала в свете факела. Затем возникли еще три или четыре тени и тоже поплыли к доске. Чудища вцепились в деревяшку, каждое тянуло добычу к себе. Яростно бурлила вода, зубы с хрустом вгрызались в доску. Через несколько секунд все было кончено. И деревяшка, и тени исчезли.
– Эти твари запросто расправились бы даже с большим кораблем, – произнес капитан.
– А где Могильный остров? – поинтересовалась тетушка Дорода.
– Вон там. – Капитан указал на горизонт. – Но сейчас его не видно. Надо подождать, пока рассветет.
Они расположились на берегу. Кормилица передала зонтик капитану и достала из повозки маленькую деревянную лохань.
– Дитятко, боюсь, не придется тебе сегодня искупаться. Но вот, хотя бы умойся.
Капитан отдал зонтик тетушке Дороде, взял лохань и пошел раздобыть пресной воды. Его фигура растворилась в ночи.
– Ну что за славный юноша! – сказала кормилица и зевнула.
Капитан вернулся с полной бадьей. Тетушка Дорода достала мыло и коснулась им воды. С легкими хлопками поверхность покрылась пышной пеной – немного даже выплеснулось через край.
Капитан недоуменно уставился на пену. Затем попросил кормилицу:
– Можно взглянуть на мыло?
Та бережно передала ему девственно-белый брусок.
– Держи крепко! Оно легче перышка. Упустишь – уплывет по воздуху, лови его потом…
Капитан взвесил мыло в руке – оно действительно ничего не весило, словно белая тень.
– Оно и вправду из Хе’ершингенмосикена! Поразительно – у нас еще есть это мыло…
– Думается, только два бруска и осталось во всем дворце… нет, во всем королевстве. Я приберегла кусочек для принцессы много лет назад. Все вещи из Хе’ершингенмосикена – просто диво, но их становится все меньше и меньше. – Кормилица забрала мыло у капитана и спрятала.
Принцесса смотрела, как вскипает белая пена, и впервые за время бегства вспомнила свою жизнь во дворце. Каждый вечер она в своем изящном, богато украшенном купальном костюме опускалась в бассейн, покрытый такой же пеной. В свете многочисленных ламп пузыри иногда выглядели чисто-белыми, будто облачко, слетевшее с небес, а иногда играли разными красками, словно груда драгоценностей. Нежась среди воздушных пузырьков, она чувствовала, как ее тело становится мягким и легким, как будто само превращается в пену. Купальщице было так хорошо, что не хотелось шевелить ни рукой, ни ногой; и тогда служанки вынимали ее из бассейна, обтирали и уносили в постель. Чудесное ощущение не покидало принцессу до утра.
После того как Росинка умылась в бадейке с пеной, лицо ее стало гладким и упругим, зато тело оставалось все таким же утомленным и одеревенелым. Путники быстро поужинали, и принцесса прилегла на бережке – сначала на одеяле, но потом оказалось, что спать прямо на песке гораздо удобнее. Песок еще сохранял дневное тепло, и Росинке казалось, будто она лежит на чьей-то огромной теплой ладони. Прислушиваясь к ритмичной колыбельной набегающих на берег волн, девушка уснула.
Через какое-то время принцессу разбудил звон колокольчика. Это звенел черный зонтик, кружащийся над ее головой. Тетушка Дорода уснула рядышком, поэтому зонтик сейчас крутил капитан. Факелы не горели, ночь окутывала все вокруг черным бархатом. Фигура юноши четко выделялась на фоне звездного неба, медные пуговицы на кафтане блестели в свете звезд, волосы развевались на ветру. Зонтик размеренно вращался в его руке. Как ни мал был купол зонтика, для принцессы он все же закрывал полнеба. Росинка не различала глаз капитана, но чувствовала, что они смотрят на нее – так же как и несчетные мерцающие звезды.
– Простите, принцесса, – прошептал капитан. – Я начал крутить слишком быстро.
– Который час?
– За полночь.
– А почему мы теперь дальше от моря?
– Отлив, принцесса. Утром вода вернется.
– Вы с кормилицей крутите зонтик по очереди?
– Да. Тетушка Дорода делала это целый день. Пускай спит, а я покручу подольше.
– Но ты правил повозкой целый день. Дай мне зонтик. Тебе тоже нужно отдохнуть.
Принцесса удивилась собственным словам. Насколько ей помнилось, она впервые в жизни подумала о нуждах другого человека.
– Что вы, принцесса! Ваши ручки такие нежные и мягкие, натрете себе мозоли. Нет уж, я сам.
– Как тебя зовут?
Подумать только, они путешествовали вместе целый день, а она только сейчас сподобилась поинтересоваться его именем! Раньше ей это показалось бы в порядке вещей, но сейчас принцесса почувствовала себя немного виноватой.
– Меня зовут Далекий Парус.
– Парус? – Принцесса посмотрела по сторонам. Компания расположилась у большой лодки, прикрывающей их от ветра. В отличие от других брошенных на берегу суденышек, у этого еще сохранялась мачта – торчала, словно меч, угрожающий небесам. – Кажется, парус – это такой кусок ткани, который свисает с длинной палки?
– Точно. Это называется мачта. Парус поднимают на мачту, чтобы ветер нес лодку.
– Да, я видела на картинках. Белые-белые паруса в синем море… Очень красиво!
– Только на картинках. В жизни паруса не такие белые.
– Кажется, ты родом из Хе’ершингенмосикена?
– Верно. Мой отец был зодчим. Мы всей семьей переехали сюда, когда я был еще маленьким.
– Тебе разве не хочется вернуться домой – я имею в виду в Хе’ершингенмосикен?
– Не хочется. Мы ведь уехали оттуда очень давно, я мало что помню. А если бы и помнил, толку-то? Я все равно никогда не смогу покинуть Бессказочное королевство.
Невдалеке волны разбивались о берег и шептали, будто вторя словам Далекого Паруса: «Никогда не смогу… никогда не смогу…»
– Расскажи мне о мире вокруг. Я же совсем ничего о нем не знаю! – попросила принцесса. – Хотя бы сказку какую-нибудь…
– Вам сказки ни к чему. Вы принцесса Бессказочного королевства, поэтому вполне естественно, что сказки вам незнакомы. Собственно говоря, так не только во дворце – простой народ тоже не рассказывает детям сказок. Мои родители – другое дело. Они ведь родом из Хе’ершингенмосикена, и поэтому я услышал от них много интересного.
– Отец говорил, что когда-то очень давно в Бессказочном королевстве тоже ходили всякие истории…
– Это правда. Принцесса, знаете ли вы, что наша страна окружена морем? Дворец находится в самом центре. Так что куда ни пойди, в конце концов выйдешь на берег. Бессказочное королевство – большой остров.
– Конечно. Я это знаю.
– В прошлые времена море вокруг королевства не называлось морем Обжор. Тогда здесь еще не водились рыбы-обжоры, и корабли свободно рассекали волны. Каждый день огромное количество судов сновало между Хе’ершингенмосикеном и Бессказочным королевством – впрочем, тогда оно называлось Сказочным королевством, и жизнь здесь текла совсем по-другому…
– Вот как?
– Да, тогда было о чем порассказать – столько всего случалось нового и неожиданного! В королевстве было несколько больших кипучих городов, и дворец стоял не посреди лесов и полей, а в центре цветущей столицы. В городах не переводились ценные вещи и удивительные инструменты из Хе’ершингенмосикена. В свою очередь, товары Бессказочного… простите, Сказочного королевства нескончаемым потоком плыли за море, в Хе’ершингенмосикен. Жизнь была непредсказуема и походила на бешеную скачку по горам: вот ты на вершине, а в следующее мгновение падаешь в пропасть. В ней было все: и возможности, и опасности. Бедняк за одну ночь мог стать богачом, а богач – все потерять в один миг. Просыпаясь, никто не знал, что случится в течение дня: с кем он встретится, с кем расстанется. Жизнь, удивительная и деятельная, била ключом.
Но однажды торговый корабль из Хе’ершингенмосикена привез в чугунных бочонках партию редких рыбок всего в палец длиной, черненьких таких, ничем не примечательных на вид. Купец устраивал представления на ярмарках. Он совал в бочонок меч, раздавались пронзительные скрежещущие звуки, а когда купец вытаскивал меч, тот походил на пилу. Это и были рыбы-обжоры. В Хе’ершингенмосикене они обитали в глубоких пещерах, в пресной воде темных подземных озер.
Рыбы-обжоры очень хорошо продавались по всему королевству. Зубки у рыбок были маленькие, зато твердые, как алмаз, поэтому из них делали сверла. Из плавников, чрезвычайно острых, изготовляли наконечники для стрел или маленькие ножи. Потребность в рыбе росла, ее привозили все больше и больше. И однажды во время шторма корабль с этим грузом перевернулся невдалеке от побережья. Двадцать бочек с рыбой исчезли в морской пучине.
Рыбы отлично прижились в океане. Они вырастали во много раз крупнее своих пресноводных собратьев – длина их достигала человеческого роста. К тому же они быстро размножались. Их стало видимо-невидимо. Рыба начала пожирать все, что плавало по воде. Корабли и лодки, которые не успевали вовремя вытащить на берег, превращались в мелкие щепки. Окружая судно, чудища прогрызали в днище огромные дыры, но бедный корабль даже затонуть не успевал: рыба перемалывала его в ничто; он словно растворялся, как будто его и не было. Вскоре косяки рыб-обжор образовали непреодолимую преграду вокруг всего королевства.
Так рыбы-обжоры заключили Сказочное Королевство в осаду, и побережье превратилось в территорию смерти. Исчезли корабли и паруса; путей в эту страну больше не существовало, всякие связи между ней и Хе’ершингенмосикеном и другими землями оборвались. Люди стали жить сельским хозяйством, пышные города пришли в упадок, превратились в деревушки и хутора. Жизнь пошла спокойная и однообразная: никаких тебе приключений, переворотов, взлетов и падений: сегодня похоже на вчера, завтра – на сегодня… Постепенно народ к этому привык и ничего другого и не желал. Воспоминаний о прошлом, как и экзотических товаров из Хе’ершингенмосикена, с каждым днем становилось все меньше. Люди старались забыть прошлое и не задумывались о настоящем. Они больше не хотели ни историй, ни сказок – зачем они теперь? Так Сказочное королевство стало Бессказочным.
Принцесса затаив дыхание слушала рассказ капитана. Когда он закончил, Росинка долго молчала, а потом спросила:
– И что, теперь рыбы-обжоры повсюду в океане?
– Нет. Они водятся только у побережья Бессказочного Королевства. Те, у кого хорошее зрение, иногда видят, как вдалеке на волнах качаются птицы, добывающие себе пропитание в море. Там нет обжор. Лишь необъятный, безграничный океан…
– Значит, в мире есть и другие земли, не только Бессказочное королевство и Хе’ершингенмосикен?
– Принцесса, неужели вы серьезно считаете, что мир состоит только из этих двух стран?
– Так мне рассказывал дворцовый учитель, когда я была маленькой.
– Он наверняка и сам своей лжи не верил! Мир очень, очень велик. У океана нет края, и в нем неведомо сколько островов. Некоторые поменьше, чем наше королевство, другие побольше. Есть и целые континенты!
– Что такое континенты?
– Это суша, такая же большая, как море. Даже на быстром коне можно скакать месяцами, но так и не добраться от одного края до другого.
– Такая огромная?! – удивилась принцесса и вздохнула. А затем внезапно спросила: – Ты меня видишь?
– Вижу только ваши глаза. И звезды в них.
– Тогда ты должен видеть, чего я жажду больше всего. Я хочу переплыть море. Хочу добраться до самых отдаленных мест!
– Это невозможно. Мы никогда не сможем покинуть Бессказочное королевство, принцесса, никогда, никогда!.. Если вы боитесь темноты, давайте зажжем факелы.
– Да, пожалуйста.
Далекий Парус зажег факелы. Росинка заметила, что капитан на что-то отвлекся.
– Что ты там рассматриваешь? – тихо спросила она.
– Принцесса, взгляните сами!
Далекий Парус указал на чахлый кустик травы на песке. В свете факелов на былинках подрагивали капельки.
– Их называют росинками, – пояснил капитан.
– О, как меня! Мы с ними похожи?
– Похожи, принцесса. Вы одинаково прекрасны, словно драгоценные камни.
– А днем, на солнце, они станут еще красивее!
Капитан глубоко вздохнул. Он сделал это совершенно бесшумно, принцесса скорее почувствовала его вздох, чем услышала.
– Что-то не так?
– На солнце роса исчезает.
Принцесса кивнула. Глаза ее опечалились.
– Тогда между нами еще большее сходство! Если этот зонтик закроется, я тоже исчезну, как роса под солнцем.
– Я не дам вам исчезнуть!
– Мы оба знаем, что нам не добраться до Могильного острова, а значит, мы не сможем забрать оттуда принца Глубокую Воду…
– Тогда я буду держать этот зонтик над вашей головой вечно!
Когда Росинка проснулась в следующий раз, было уже светло. Море из черного превратилось в синее, и все же принцесса считала, что оно сильно отличается от того, что она видела на картинах. Покров ночи больше не скрывал безбрежности морского простора. Под утренним солнцем ничто не нарушало пустоты водной поверхности. Впрочем, как думалось принцессе, море было пусто не из-за рыб-обжор. Оно было пусто потому, что по нему не плыла она, Росинка. Это как с ее дворцовыми покоями: те тоже стояли пустыми в ожидании своей хозяйки. Желание, о котором девушка говорила капитану ночью, стало еще настойчивее. Принцесса вообразила белый парус посреди волн, а под ним – себя. Ветер уносил ее корабль вдаль…
Теперь зонтик крутила тетушка Дорода. Капитан позвал спутниц с кромки берега. Когда дамы подошли, он указал на океан:
– Смотрите, вон Могильный остров.
Однако внимание принцессы привлек не сам остров, а великан, стоящий на нем. Несомненно, это был принц Глубокая Вода! Он возвышался словно одинокая гора: от солнца кожа его стала бронзовой; мышцы под ней выпирали, словно валуны; волосы, которые трепал ветер, были подобны кронам деревьев на макушке горы. Великан походил лицом на принца Ледяного Песка, но в его чертах не было мрачности и замкнутости; скорее взгляд и весь вид принца внушали зрителю ощущение, что он открыт, как море. Солнце взошло еще не полностью, но голова великана уже купалась в золотом свете, будто объятая огнем. Огромной ладонью он прикрыл глаза, как козырьком. На мгновение принцессе показалось, что их взгляды встретились, и она принялась кричать:
– Братец! Я Росинка, твоя младшая сестра! Я твоя малышка-сестренка, братец! Мы здесь!
Великан, похоже, не услышал ее. Взгляд его скользнул мимо путников и двинулся дальше. Затем он убрал от глаз руку, тряхнул головой и повернулся в другую сторону.
– Почему он не обращает на нас внимания? – спросила встревоженная принцесса.
– Да кто заметит трех муравьев где-то вдали? – Капитан повернулся к тетушке Дороде: – Видишь, я говорил, принц Глубокая Вода – великан!
– Когда я держала его на руках, он был крошкой! Как он умудрился так вымахать? Но это даже хорошо, что он великан. Такого никто не сможет остановить! Он накажет злодеев и заберет у них портрет принцессы.
– Но сначала надо, чтобы он узнал о случившемся, – возразил Далекий Парус.
– Нужно перебраться на остров! – воскликнула принцесса, хватая капитана за руку. – Мы должны туда попасть!
– Но мы не можем! За все эти годы ни у кого не получилось доплыть до Могильного острова. И никому не удалось оттуда перебраться сюда.
– Но ведь должен же быть какой-то способ! – Слезы брызнули из глаз принцессы. – Мы ведь приехали за принцем! Ты должен знать, как туда добраться!
Далекий Парус беспомощно смотрел на плачущую принцессу.
– Я и в самом деле не знаю! Мы правильно поступили, приехав сюда. Вам необходимо было сбежать из дворца – там вас ждала смерть. Но я с самого начала отдавал себе отчет, что мы не сможем попасть на Могильный остров. Разве что… разве что послать принцу весть с почтовым голубем?
– Отличная мысль! Пойдемте раздобудем почтового голубя!
– Да что проку? Даже если принц и получит от нас весточку, ему все равно не добраться сюда. Может, он и гигант, но и его рыбы-обжоры сгложут живьем, стоит ему только сунуться в море… Давайте-ка сначала позавтракаем, а потом решим, как быть. Пойду приготовлю что-нибудь.
– О нет! – вскричала вдруг тетушка Дорода. – Моя лохань!
Был прилив, и волны слизнули с песка бадейку для умывания. Ее уже отнесло от берега; она перевернулась, и мыльная вода вылилась. Участок моря вскипел белой пеной. Беглецы на берегу увидели рыб-обжор – их плавники рассекали волны, словно ножи. Пара секунд, и от лохани останутся только щепки.
Но тут начало твориться нечто непонятное. Стоило только рыбам коснуться пены, как они останавливались и всплывали на поверхность. Неистовые обжоры, казалось, потеряли всякий интерес к добыче, стали вялыми и безвольными. Они медленно поводили хвостами туда-сюда, но не для того, чтобы двигаться вперед, а так, от истомы. Некоторые даже решили поплавать брюхом вверх.
Путников как громом поразило. Они молча следили за рыбами. Затем принцесса произнесла:
– Я, кажется, знаю, что они чувствуют. В этой пене расслабляешься настолько, что становишься как будто бескостным. Им не хочется двигаться.
– Да, мыло из Хе’ершингенмосикена и вправду дивное. – Тетушка Дорода вздохнула. – Жаль у нас только два кусочка…
– Это мыло и в Хе’ершингенмосикене стоит баснословных денег, – сказал капитан Далекий Парус. – Знаете, как его делают? В тех краях растет волшебный лес, а в нем – тысячелетние мыльные деревья, очень-очень высокие. Обычно это деревья как деревья, ничего особенного, но стоит только подуть сильному ветру, как они начинают пускать мыльные пузыри. Чем сильнее ветер, тем больше пузырей. Из них-то и делают мыло. Но собрать пузыри – задачка не из легких: они летят с огромной скоростью, и к тому же почти прозрачны, поэтому их чрезвычайно трудно увидеть. Чтобы их разглядеть, надо двигаться очень быстро – так, чтобы казалось, будто пузыри стоят на месте. Это возможно, только если скакать на самых резвых лошадях особой породы, а их в Хе’ершингенмосикене осталось не больше десятка.
Как только деревья начинают исторгать пузыри, мыловары вскакивают на лошадей и несутся вслед за ветром, собирая пузыри сачком из тончайшей марли. Пузыри бывают разного размера, но даже самые большие, попав в сачок, лопаются и становятся крохотными, не видными глазу. Чтобы сделать один кусок мыла, нужно собрать сотни тысяч, а то и миллионы пузырей.
Но стоит только опустить мыло в воду – и каждый пузырь делится на миллионы новых. Вот почему оно дает так много пены. У пузырьков нет веса, поэтому чистое, настоящее мыло из Хе’ершингенмосикена тоже невесомое. Это самое легкое вещество в мире, при этом чрезвычайно ценное. Мыло, которое хранит тетушка Дорода, наверняка преподнес королю в дар посол Хе’ершингенмосикена при коронации. После этого…
Далекий Парус внезапно замолчал и уставился на море, погрузившись в раздумья. Несколько рыбин продолжали лениво плескаться в белой пене. Деревянная бадья болталась на волнах в целости и сохранности.
– Кажется, я придумал, как нам добраться до Могильного острова. – Далекий Парус указал на бадью. – Представьте себе, что это лодочка!
– Какая там еще лодочка! – возопила тетушка Дорода. – Так я тебе и позволила подвергнуть мое дитятко такой опасности!
– Я не имел в виду принцессу.
По решительному виду капитана Росинка заключила, что того будет трудно переубедить.
– Если ты поплывешь один, как ты заставишь принца Глубокую Воду поверить тебе? – Принцесса раскраснелась от возбуждения. – Я тоже поеду! Я должна!
Капитан скептически кивнул на простонародную одежду Росинки:
– Даже если вы доберетесь до острова, то как докажете принцу, что вы это вы?
Тетушка Дорода промолчала. Она-то знала как.
– Мы с братом легко докажем друг другу, кто мы такие, – сказала принцесса. – Надо только провести испытание крови.
– Все равно – принцесса не должна ехать! – стояла на своем кормилица. – Слишком опасно!
Однако тон ее был уже не таким непреклонным.
– Думаете, если я останусь здесь, то мне ничто не грозит? – Росинка указала на зонтик в руках кормилицы. – Мы конечно же привлечем чье-нибудь внимание, и тогда сюда явится Ледяной Песок и схватит меня. Даже если я не превращусь в картину, мне несдобровать. Нет, на Могильном острове гораздо безопаснее.
Словом, решили отправиться все вместе.
Капитан выбрал среди лежащих на берегу лодок самую маленькую. Лошади подтащили ее к кромке воды, туда, где волны лишь слегка лизали песок. Целого паруса не нашлось, но капитан отыскал пару старых весел. Затем помог принцессе и тетушке Дороде, беспрестанно крутившей зонтик, сесть в челнок. Взяв кусок мыла из Хе’ершингенмосикена, капитан насадил его на меч, который отдал принцессе:
– Как только отплывем, опустите мыло в воду.
Росинка кивнула.
Далекий Парус оттолкнул лодочку, потом, зайдя в воду до пояса, запрыгнул в нее и принялся грести изо всех сил. Челнок понесся к Могильному острову.
Множество черных плавников начали резать волны вокруг лодки. Принцесса, сидящая на корме, опустила конец меча с мылом в воду. Море тут же вскипело пузырями; пена поднялась выше роста человека и расплылась по воде пышным широким шлейфом. Заплывая в нее, обжоры утрачивали пыл и лениво тянулись за лодкой, наслаждаясь неведомой им доселе возможностью понежиться на роскошной белой перине. Росинка впервые видела рыб так близко. Животы у них были белые, а все остальное абсолютно черное. Они походили на автоматы из стали и чугуна, но сейчас эти автоматы на время стали томными и безвольными.
Лодочка рассекала спокойное море, а за ней стелилось по воде пенное покрывало, подобно улегшемуся на волны облаку. Бессчетные рыбы-обжоры собирались со всех сторон, словно паломники, пришедшие поклониться облачной реке. Иногда некоторые подплывали к челну спереди и ухитрялись цапнуть за дно, а одна даже отгрызла кусочек весла. Впрочем, и этих рыб быстро отвлекала на себя пена позади лодки, так что большого урона они не нанесли. Белое облако за кормой и блаженствующие рыбины напомнили принцессе о рае небесном, каким он представал в рассказах священников.
Берег уходил вдаль, а лодочка все ближе подплывала к Могильному острову.
И тут тетушка Дорода воскликнула:
– Посмотрите, принц Глубокая Вода вроде как стал меньше ростом!
Росинка пригляделась: кормилица не ошиблась. Принц по-прежнему был великаном, но казался существенно ниже, чем с берега. Он так и стоял спиной к путешественникам и смотрел в другую сторону.
Принцесса перевела взгляд на Далекого Паруса, орудовавшего веслами. Он был само олицетворение силы: все его тело бугрилось мышцами, весла в руках поднимались и опускались ритмично, словно крылья, и челнок неустанно летел вперед. Молодой человек, похоже, был прирожденным моряком – на воде его движения становились свободнее и увереннее, чем на земле.
– Принц видит нас! – воскликнула тетушка Дорода. И правда, Глубокая Вода повернулся в их сторону и указывал рукой. В глазах его читалось изумление. Губы принца двигались, как будто он что-то кричал. Ничего странного, что он так удивился: море смерти рассекала одна-единственная лодка, а за ней тянулся пенный шлейф, – чем дальше он уходил от кормы, тем становился шире. Принцу-великану наверняка казалось, будто по морю плывет невесть откуда взявшаяся длиннохвостая комета.
Однако вскоре мореплаватели догадались, что принц кричал вовсе не им. Около ног исполина появилось несколько человек нормального роста. Издалека эти люди казались карликами, лиц было не разглядеть. Но все они смотрели на приближающуюся лодку, кое-кто махал рукой.
Когда-то Могильный остров был необитаем. Двадцать лет назад, отправляясь на рыбалку, Глубокая Вода прихватил с собой дворецкого, учителя и еще нескольких стражников и слуг. А вскоре после того как они сошли на остров, у прибрежных отмелей появились косяки рыб-обжор и отрезали дорогу назад.
Росинка и ее спутники заметили, что принц стал еще меньше ростом. Чем ближе лодка подходила к берегу, тем ниже казался Глубокая Вода.
И вот до острова рукой подать. Путники разглядели человек восемь нормального роста, одетых в немудреную одежду из грубой ткани – такая же была и на принце. На двоих сохранилось дворцовое одеяние, правда, очень старое и изношенное. У большинства на поясах висели мечи.
Островитяне высыпали на берег, а принц остался стоять, где стоял. Теперь он был всего лишь раза в два выше других – больше уже не исполин.
Капитан налег на весла, и челнок рванулся вперед. Волны несли его, словно пара огромных ладоней, и вскоре лодочка резко остановилась, уткнувшись в прибрежный песок. Принцесса чуть не свалилась с кормы. Островитяне колебались, видимо, опасаясь рыб-обжор, и все же четверо из них подошли к воде, придержали лодку и помогли принцессе сойти на берег.
– Осторожно! Принцесса должна оставаться под зонтиком! – крикнула тетушка Дорода. Она теперь так наловчилась, что вертела зонтик одной рукой.
Островитяне даже не пытались скрыть удивление. Они переводили взгляды с кружащегося зонтика на кильватерный след лодки. Пена из хе’ершингенмосикенского мыла и рыбы-обжоры образовали широкую черно-белую полосу, соединившую остров с побережьем королевства.
На берег вышел принц Глубокая Вода. Росту в нем теперь было не больше чем в обычном человеке – он был даже ниже кое-кого из своих соплеменников-островитян. Принц чистосердечно, словно простой рыбак, улыбнулся новоприбывшим, но Росинка заметила, как сходны его движения с жестами их отца-короля. С глазами, полными слез, она воскликнула:
– Братец! Я твоя сестра, Росинка!
– Ты и в самом деле похожа на мою сестру. – Принц все с той же улыбкой раскрыл ей объятия, но несколько стражников заступили новоприбывшим дорогу. Некоторые обнажили клинки и смотрели на капитана с подозрением. Далекий Парус, не выказывая испуга, подобрал меч, который принцесса бросила на песок, и осмотрел его. Чтобы успокоить настороженных охранников, капитан взял меч за лезвие, а не за рукоять. Он убедился, что кусок мыла, насаженный на клинок, уменьшился всего лишь на треть.
– Докажите, что это действительно принцесса, – сказал старик в изношенной и латаной, но по-прежнему опрятной ливрее. Лицо старика носило следы многолетних испытаний, однако борода была аккуратно подстрижена. Даже на этом всеми забытом острове он явно старался сохранять достоинство дворцового служителя.
– Да ты никак не узнаешь меня? – удивилась тетушка Дорода. – Ты дворецкий Тенистый Лес, а вон там королевский учитель Открытое Поле.
Оба кивнули. Открытое Поле сказал:
– Тетушка Дорода, а ты все такая же крепкая и бодрая, несмотря на возраст!
– Да и вы тоже не помолодели! – съязвила та, но тут же утерла глаза свободной рукой.
Лицо дворецкого Тенистого Леса, однако, сохраняло свое мрачное выражение.
– Мы здесь уже двадцать лет и понятия не имеем, что происходит дома. Мы обязаны потребовать, чтобы принцесса доказала, что она принцесса. – Он повернулся к Росинке: – Вы готовы пройти испытание крови?
Та кивнула.
– Не думаю, что оно необходимо, – заметил принц. – Я знаю, что это моя сестра.
– Ваше королевское высочество, – возразил дворецкий, – таков порядок!
Кто-то принес два маленьких кинжала и вручил один дворецкому Тенистому Лесу, а другой – учителю Открытому Полю. В отличие от ржавых мечей, которые носили стражники принца, эти кинжалы сияли как новенькие. Росинка протянула руку, и Тенистый Лес уколол кончик ее пальца. По острию кинжала растеклась капелька крови. Открытое Поле проделал то же самое с пальцем Глубокой Воды. Затем Тенистый Лес взял оба кинжала и осторожно соприкоснулся окровавленными кончиками. Красные капельки, слившись, тотчас стали голубыми.
– Это и в самом деле принцесса Росинка, – торжественно объявил дворецкий. И он, и учитель поклонились принцессе. Остальные опустились на одно колено. Затем, поднявшись, отступили на несколько шагов, давая брату с сестрой заключить друг друга в объятия.
– Я держал тебя на руках, когда ты была совсем малышкой, – сказал принц. – Вот такой крохой.
Всхлипывая, Росинка рассказала брату обо всем, что случилось в Бессказочном королевстве. Глубокая Вода держал ее за руку и слушал не перебивая. Лицо его, отмеченное невзгодами прошедших лет, но по-прежнему молодое, хранило спокойное и сдержанное выражение.
Все собрались вокруг брата с сестрой, чтобы послушать рассказ принцессы. Все, кроме капитана Далекого Паруса, который вдруг принялся вытворять нечто несуразное: то отбегал подальше, смотрел на принца, то возвращался, потом опять мчался прочь… Наконец тетушка Дорода ухватила его за рукав.
– Я ж тебе говорила: принц Глубокая Вода никакой не великан! – прошептала она.
– Он и великан, и не великан, – так же шепотом ответил Далекий Парус. – С обычными людьми ведь как: чем дальше отходишь, тем меньше они становятся в наших глазах, правильно? А с принцем все иначе! Как бы далеко от нас он ни находился, в наших глазах он остается прежней величины. Вот почему издалека он казался исполином.
Кормилица кивнула.
– Да, я тоже это заметила.
Когда принцесса закончила свое повествование, Глубокая Вода просто сказал:
– Возвращаемся!
Они взяли две лодки. Принц с принцессой и ее спутниками поплыли на челноке, остальные восемь сели в лодку побольше – ту самую, что доставила принца со свитой на Могильный остров двадцать лет назад. Большая лодка протекала, но на короткий переход ее хватит.
Они поплыли в пенном шлейфе, оставленном челноком принцессы. Хотя пена и улеглась немного, утратившие резвость обжоры не проявляли желания что-нибудь отгрызть. Время от времени лодка или весло натыкались на какую-нибудь рыбину, но та лишь лениво отплывала прочь. Парус на большой лодке более-менее сохранился, поэтому она плыла первой, прокладывая челноку дорогу сквозь косяки обжор.
– Дитятко, думаю, надо бы снова опустить мыло в воду – на всякий случай, – промолвила кормилица, опасливо поглядывая на колышущуюся массу рыбин. – А то вдруг они проснутся?
– Да они и не засыпали. Просто разнежились и не хотят двигаться. Мыла у нас осталось не так уж много, не хочу тратить попусту. И в будущем стану мыться каким-нибудь другим.
Кто-то на большой лодке крикнул:
– Там солдаты!
На берегу показался отряд конников. Он устремился к песчаной полосе, словно темный прилив. Латы и оружие сияли на солнце.
– Продолжаем путь, – сказал принц Глубокая Вода.
– Но они же нас убьют! – Кровь отхлынула от лица Росинки.
– Не бойся, – промолвил принц и легонько погладил ее руку.
Росинка посмотрела на старшего брата. Она уже поняла, что он гораздо лучше нее подходит для престола.
Ветер дул попутный, поэтому обратный путь занял намного меньше времени, несмотря на то, что рыбы-обжоры постоянно терлись о борта.
Как только лодки достигли берега, всадники окружили их плотной стеной. Росинка и тетушка Дорода не на шутку испугались, но капитан Далекий Парус, человек более опытный, немного расслабился. Он заметил, что солдаты оставили мечи в ножнах, а пики держат вертикально. Что еще важнее – он разглядел их глаза. Всадники носили тяжелые доспехи, так что только глаза и были видны, и смотрели они не на беглецов, а на пенный след на поверхности моря, кишащего рыбами-обжорами. В глазах всадников не было враждебности, только благоговение.
Командир всадников спешился и подбежал к приставшим лодкам. Мореплаватели вышли на берег, свита принца обнажила мечи и встала между офицером и королевскими особами.
– Это принц Глубокая Вода и принцесса Росинка. Оказывайте подобающее почтение! – сурово обратился дворецкий Тенистый Лес к офицеру.
Тот опустился на колено и склонил голову.
– Мы знаем. Но нам приказано догнать и убить принцессу.
– Принцесса Росинка – законная наследница престола! А Ледяной Песок изменник, цареубийца и отцеубийца! И вы еще слушаетесь его приказов?!
– Мы тоже так считаем, вот почему и не станем выполнять его повеление. Но принц Ледяной Песок вчера взошел на престол. И мы… мы теперь не знаем, кому подчиняться…
Тенистый Лес хотел сказать еще что-то, но Глубокая Вода шагнул вперед и остановил его. Затем обратился к офицеру:
– Почему бы вам не проводить нас с принцессой во дворец? Там мы встретимся с Ледяным Песком лицом к лицу и решим наши споры раз и навсегда.
Король Ледяной Песок праздновал свою коронацию в самом роскошном зале вместе с теми министрами, которые присягнули ему на верность. В разгар пира прибыл гонец с вестью: принц Глубокая Вода и принцесса Росинка во главе армии стремительным маршем приближаются ко дворцу и будут здесь через час. Шум пиршества мгновенно стих.
– Глубокая Вода? Но как ему удалось пересечь море? Он что, крылья отрастил? – еле слышно пробормотал Ледяной Песок. Однако в отличие от остальных собравшихся на его лице не выразилось ни страха, ни удивления. – Не бойтесь! Армия не станет слушаться их, пока я жив… Остроглаз!
Живописец вынырнул из тени. Он по-прежнему кутался в серый плащ и выглядел еще более хлипким, чем раньше.
– Возьми волноснежную бумагу и кисти и скачи навстречу Глубокой Воде. Увидишь – нарисуй. Ничего сложного. Даже близко подходить не понадобится: ты хорошо рассмотришь его, стоит ему только появиться на горизонте.
– Слушаюсь, мой король. – Остроглаз тихонечко, словно крыса, шмыгнул из зала.
– А принцесса… Девчонка! Ну что она мне сделает? Я этот зонтик у нее вырву и выброшу! – Ледяной Песок поднял свой кубок.
Празднество окончилось отнюдь не так шумно, как начиналось. Министры разошлись с озабоченными лицами, и в зале остался один Ледяной Песок.
Через некоторое время вернулся Остроглаз. Сердце Ледяного Песка забилось быстрее, но не потому, что живописец явился с пустыми руками и выглядел как-то не так, – вид у того был, как всегда, смиренный и настороженный. Нет, Ледяной Песок забеспокоился, потому что услышал шаги Остроглаза. Раньше художник двигался совершенно бесшумно, как мышка; сейчас же эхо его шагов отзывалось в пустом зале гулко, словно удары растревоженного сердца.
– Я видел принца Глубокую Воду, – потупившись, проговорил Остроглаз, – но не смог его нарисовать.
– Так что, у него действительно есть крылья? – холодно осведомился Ледяной Песок.
– Даже если бы и так, я все равно смог бы запечатлеть его на полотне. Я смог бы нарисовать каждое перышко на его крыльях – от настоящих не отличишь. И все же, мой король, правда страшнее: принц не подчиняется законам перспективы.
– Чему-чему?
– По законам перспективы объекты, находящиеся дальше от наблюдателя, кажутся меньше, чем те, что вблизи. Меня обучали западной манере живописи, а в ней четко соблюдаются принципы перспективы. Я не могу изобразить принца.
– А есть ли школы живописи, не придерживающиеся этих правил?
– Есть, мой король. Взгляните на эти восточные изображения. – Остроглаз указал на развернутый свиток, висящий на стене: изящными, легкими мазками на нем были нарисованы пейзажи, словно сотканные из пустоты, воды и тумана. Их стиль резко контрастировал с сочными, насыщенными тонами масляных картин, висящих рядом.
– Видите – изображение на свитке не подчиняется законам перспективы. Но я никогда не учился восточной манере живописи. Мастер Эфир отказывался обучать меня этому искусству – наверное, предвидел сегодняшние события.
– Убирайся. – Лицо Ледяного Песка оставалось непроницаемым.
– Конечно, мой король. Глубокая Вода скоро прибудет во дворец. Он убьет меня, он убьет и вас. Но я не стану покорно дожидаться смерти. Я сам покончу с собой. Это будет истинный шедевр. – Остроглаз покинул зал, снова двигаясь бесшумно.
Ледяной Песок созвал стражников:
– Принесите мой меч!
Снаружи донесся топот копыт – сперва еле слышный, затем подобный раскатам грома. Подкатившись к самому порогу дворца, грохот внезапно стих.
Ледяной Песок взял меч, встал и вышел из зала. Он увидел, как Глубокая Вода поднимается по ступеням дворца, а следом Росинка и тетушка Дорода с зонтиком. На плацу тесными рядами выстроилась армия. Солдаты молча и недвижно ждали, не выказывая поддержки ни одной из сторон.
Когда Ледяной Песок увидел брата в первый раз, тот показался ему вдвое выше обычного человека, но, приближаясь, Глубокая Вода уменьшался в росте.
В мозгу новоявленного короля вспыхнули детские воспоминания более чем двадцатилетней давности. Уже тогда Ледяной Песок знал, что в водах, прилегающих к Могильному острову, завелась рыба-обжора, и тем не менее он хитростью заставил брата отправиться туда. В то время их отец-король заболел, и Ледяной Песок сказал, что около острова водится некая рыба, жир которой способен вылечить его. Глубокая Вода, обычно весьма осторожный, поверил братишке, отправился на остров и не вернулся обратно – как и задумывал Ледяной Песок. Последний очень гордился, считая эту уловку самой удачной в своей жизни. Никто в королевстве не ведал правды.
Мысли Ледяного Песка вернулись к настоящему. Глубокая Вода уже стоял на верхней площадке лестницы, у самых дворцовых дверей. Ростом он был с обычного человека.
– Брат мой, – проговорил Ледяной Песок. – Я рад видеть тебя и Росинку. Но вы, конечно же, понимаете, что это мое королевство. Я в нем король. Ваш долг – немедленно принести мне присягу.
Глубокая Вода положил ладонь на рукоять своего ржавого меча, а другую руку обвиняюще простер в сторону Ледяного Песка.
– Ты совершил тяжкие преступления!
Тот усмехнулся:
– Остроглаз, может, и не способен тебя нарисовать, братец, зато мне не составит труда проткнуть тебя насквозь! – и обнажил клинок.
Оба соперника одинаково хорошо владели искусством фехтования, но поскольку Глубокая Вода не подчинялся законам перспективы, Ледяному Песку было трудно точно оценить расстояние до противника. Поединок длился недолго. Меч Глубокой Воды пронзил грудь брата-узурпатора. Ледяной Песок покатился вниз по каменным ступеням, оставляя на них кровавую дорожку.
Солдаты разразились ликующими возгласами и поклялись в верности принцу Глубокой Воде и принцессе Росинке.
Пока братья бились, капитан Далекий Парус повсюду разыскивал Остроглаза. Кто-то сказал ему, что живописец закрылся в своей мастерской, в глухом закоулке дворца.
У двери стоял только один стражник, служивший раньше под началом капитана Далекого Паруса.
– Он вошел туда час назад, – доложил стражник, – и с тех пор не выходил.
Капитан вышиб дверь и ворвался внутрь.
В мастерской не было окон. Свечи в двух серебряных подсвечниках почти догорели, и помещение наполнял сумрак, отчего оно походило на подземелье. В комнате никого не было. Если не считать…
На мольберте стояла только что оконченная картина – краска даже еще не высохла. Автопортрет Остроглаза. Настоящий шедевр. Картина напоминала окно в иной мир, из которого Остроглаз взирал на этот. Хотя чуть задравшийся уголок белоснежной бумаги показывал, что это всего лишь живопись, капитан предпочел не смотреть в пронзительные глаза нарисованного человека.
Далекий Парус огляделся и увидел на стене другие портреты: короля, королевы и их верных министров. Тут же висел и портрет принцессы Росинки. Казалось, будто красота девушки на картине озаряет темную мастерскую небесным светом. Взгляд нарисованной принцессы, проникнув в самую душу капитана, опьянил его. Но в конце концов Далекий Парус пришел в себя, снял портрет со стены, вырвал из рамы и, скатав, поджег еще не догоревшей свечой.
Пламя принялось пожирать картину, и в это время в мастерскую вошла настоящая принцесса. Одета она была во все то же простое платье и крутила над головой зонтик.
– А где тетушка Дорода? – спросил капитан.
– Я велела ей оставаться снаружи. Я хочу кое-что сказать тебе… тебе одному.
– Вашего портрета больше нет. – Далекий Парус указал на дымящуюся горстку пепла на полу. – Зонтик больше не нужен.
Принцесса стала вращать зонтик медленнее, и тот начал издавать соловьиные трели. По мере того как купол опадал, трели становились громче и противнее, пока не превратились в воронье карканье – последнее предупреждение перед приходом Смерти. А потом зонтик закрылся, и каменные шарики резко стукнулись друг о друга.
С принцессой ничего не случилось.
Капитан, смотревший на нее во все глаза, испустил глубокий вздох облегчения. Переведя взгляд на кучку пепла, он сказал:
– Как жаль… Портрет был прекрасен! Мне бы хотелось, чтобы вы увидели его. Но медлить было нельзя… Да, он был очень, очень хорош.
– Лучше меня самой?
– Это и были вы сами!
Принцесса достала два кусочка мыла из Хе’ершингенмосикена. Она выпустила их из пальцев, и невесомое, как перышко, белое мыло поплыло в воздухе.
– Я покидаю королевство, – сказала Росинка. – Хочу плавать по морям. Пойдешь со мной?
– Как покидаете?.. Но ведь принц Глубокая Вода уже объявил, что завтра состоится ваша коронация! Он от всего сердца поклялся помогать вам…
Принцесса покачала головой.
– Мой брат будет гораздо лучшим правителем, чем я. К тому же если бы не заточение на Могильном острове, то законным наследником престола назначили бы его. Когда брат станет королем, он будет всходить на башню дворца, и оттуда его сможет видеть все королевство. А я не хочу становиться королевой. Мне гораздо больше нравится на открытом воздухе, чем во дворце. Не хочу прожить остаток жизни в Бессказочном королевстве. Хочу туда, где есть сказки.
– Такая жизнь полна трудов и опасностей.
– Я не боюсь. – Свечи словно разгорелись с новой силой – так засверкали глаза Росинки. Далекому Парусу показалось, что все вокруг снова озарилось ярким светом.
– Я тоже не боюсь. Принцесса, я последую за вами на край света и за край моря.
– Тогда мы будем последними людьми, покинувшими королевство. – Принцесса протянула руку за плавающими в воздухе кусочками мыла.
– Мы поплывем на парусной лодке…
– Да, под белоснежными парусами!
На следующее утро люди, вышедшие на берег, увидели в море белый парус. За ним облаком стелился длинный пенный шлейф. Лодка, освещаемая лучами восходящего солнца, направлялась прочь от берегов королевства.
Никто так и не узнал, что потом сталось с принцессой Росинкой и капитаном Далеким Парусом. Собственно говоря, королевство больше никогда не получало вестей из окружающего мира. Принцесса забрала с собой два последних куска хе’ершингенмосикенского мыла, а без него невозможно прорваться сквозь барьер рыб-обжор. Впрочем, никто не жаловался. Народ привык жить без забот. После этого случая в Бессказочном королевстве больше не происходило ничего, о чем стоило бы слагать легенды.
Но иногда поздней ночью кое-кто все-таки рассказывал предания, которые были не совсем преданиями: повествователь воображал дальнейшую жизнь Росинки и Далекого Паруса. Каждый представлял ее себе по-разному, но все сходились на том, что принцесса и капитан посетили много экзотических, таинственных земель, побывали на континентах, таких же обширных, как море. Они жили долго, странствуя и нигде не останавливаясь, но куда бы ни забрасывала их судьба, они были счастливы вместе.
Эра Космической Передачи, год 7-йСказки Юнь Тяньмина
В защищенной от софонов камере те, кто закончил читать, принялись обсуждать прочитанное, хотя большинство все еще сидели молча, погрузившись в мир Бессказочного королевства. Кое-кто пребывал в глубокой задумчивости, другие уставились на свои папки, словно надеясь взглядом вытянуть из голубой обложки больше смысла.
– Эта принцесса точь-в-точь ты, – заметила АА, обращаясь к Чэн Синь.
– Не болтай ерунды, мы тут заняты серьезным делом!.. Я что, правда такая неженка? Уж я-то держала бы свой зонтик сама! – Чэн Синь единственная из всех не стала читать полученный документ. Ни к чему. Cказки Тяньмина запечатлелись в ее памяти до мельчайших подробностей. Разумеется, Чэн Синь тоже не раз задавалась вопросом, не она ли послужила прототипом принцессы Росинки. Но капитан стражи не походил на Юнь Тяньмина…
«Получается, он считает, что я уплыву куда-то далеко? С другим мужчиной?»
Как только председатель заметил, что все закончили чтение, он спросил мнения присутствующих – по большей части о следующих шагах, которые нужно будет предпринять рабочим группам.
Представитель группы литературного анализа попросил слова первым. Эту группу придали КРИ в последний момент, и состояла она из писателей и филологов – специалистов по литературе Общей Эры. Кто-то из руководства решил: мало ли что, а вдруг пригодятся…
Выступающий был детским писателем.
– Я понимаю, что и сейчас, и в дальнейшем от моей группы вряд ли будет какой-то толк. Все же я считаю необходимым сказать несколько слов. – Он поднял голубую папку. – Мне очень жаль, но я не думаю, что это послание когда-нибудь удастся расшифровать.
– Почему? – спросил председатель.
– Потому что наша задача – выработать стратегию человечества на ближайшее будущее. Если в этом документе и в самом деле содержится некое послание, то в чем бы оно ни заключалось, оно прежде всего должно иметь конкретный смысл. На туманных, двусмысленных сведениях строить стратегию нельзя. Однако для литературного произведения туманность и многозначность – это основа основ. Уверен, что по соображениям безопасности истинная суть этих историй скрыта очень глубоко, а значит, все толкования будут еще более размытыми и сомнительными. Проблема не в том, что мы не сможем извлечь из них ничего полезного, а в том, что правдоподобных интерпретаций получится слишком много, и нельзя быть абсолютно уверенным в истинности ни одной из них.
Позвольте мне отметить кое-что еще, пусть это и не очень уместно в данной ситуации. Я хотел бы выразить свое писательское уважение автору. Как волшебные сказки его истории очень хороши.
Серьезная работа по дешифровке послания Юнь Тяньмина началась на следующий день. И вскоре каждый осознал правоту детского писателя.
Три сказки Юнь Тяньмина были насыщены метафорами и символами, каждая подробность допускала множество интерпретаций, и для всех находились веские доводы. Поэтому определить, в которую из них автор действительно заложил некий тайный смысл, и, следовательно, принять какое-то из толкований за основу реальной стратегии было невозможно.
Например, все соглашались, что идея превращения людей в живописное полотно – явная метафора. Но специалисты в различных областях никак не могли прийти к единому толкованию. Одни считали, что это намек на цифровой характер обработки информации, столь свойственный современному миру, и таким образом автор рекомендует произвести оцифровку всего человечества, чтобы избежать удара «темного леса». Исследователи, разделяющие эту точку зрения, замечали также, что нарисованные люди никак не могут навредить живым в реальном мире и что оцифровка человечества, возможно, и есть тот самый способ передать во Вселенную мирное послание.
Но приверженцы другой точки зрения утверждали, что эта деталь отсылает к другим размерностям. Мир реальный и мир живописный существуют в разных измерениях, и когда человека рисуют, он исчезает из трехмерного мира. Вспомнили про встречу «Синего космоса» и «Гравитации» с четырехмерным фрагментом пространства. Возможно, Тяньмин намекает, что человечеству следует искать убежища в таком четырехмерном космосе или послать через него свою мирную весть. Некоторые исследователи подчеркивали: неподвластность принца Глубокой Воды законам перспективы служит еще одним доказательством того, что автор имел в виду четырехмерное пространство.
Или другой пример. Что подразумевается под «рыбами-обжорами»?
Кое-кто считал, что дело в их огромном числе, неудержимой агрессивности и манере до поры до времени не показываться на глаза. Отсюда вывод: «рыбы-обжоры» символизируют совокупность космических цивилизаций, пребывающих в состоянии «темного леса». Мыло, заставляющее рыб-обжор расслабиться и забыть о нападении, символизирует некие неизвестные принципы, стоящие за мирным посланием.
Другие же приходили к прямо противоположным выводам, считая, что рыбы-обжоры – это разумные машины, которые человечеству необходимо построить. Эти машины должны обладать небольшими размерами и способностью к самовоспроизведению. Выпущенные в космос, роботы используют материалы пояса Койпера или облака Оорта для производства огромного количества копий самих себя, после чего образуют разумный заслон вокруг всей Солнечной системы. Заслон может иметь дополнительные функции, например, перехват направляющихся к Солнцу фотоидов или придание Солнечной системе такого внешнего вида, который воспринимался бы из космоса как мирное послание.
Последней интерпретации, получившей название «Стая рыб», было уделено больше внимания, чем остальным. По сравнению с другими гипотезами она предполагала конкретные действия и потому одной из первых стала объектом основательной проработки во Всемирной академии наук. Но КРИ никогда не возлагал на эту теорию особых надежд. Хотя чисто технологически идея выглядела привлекательной, дальнейшие исследования показали, что она трудновыполнима: понадобятся десятки тысяч лет на то, чтобы «стая рыб» размножилась до количества, нужного для образования заслона вокруг Солнечной системы. Мало того, ограниченные возможности искусственного интеллекта означали практическую непригодность барьера для обороны и передачи мирного послания. В конце концов от идеи пришлось отказаться.
Многочисленные объяснения предлагались также и для вращающегося зонтика, и для таинственной волноснежной бумаги, и для обсидиановой плиты, и для хе’ершингенмосикенского мыла…
Как предупреждал детский писатель, все эти толкования выглядели правдоподобными, но решить, какое же из них истинно, оказалось невозможным.
Однако не все содержание триады сказок было одинаково туманным и многозначным. Эксперты КРИ не сомневались, что по крайней мере одна деталь содержит в себе конкретную информацию, которая может послужить ключом к раскрытию тайны.
Они имели в виду странное место, постоянно упоминаемое в сказках – Хе’ершингенмосикен.
Тяньмин рассказывал свои истории по-китайски. Читатели заметили, что почти все имена и названия в них имели конкретное значение: Бессказочное королевство, море Обжор, Могильный остров, принцесса Росинка, принц Ледяной Песок, капитан Далекий Парус, тетушка Дорода и так далее. И посреди всей этой ясности торчало название, весьма похожее на транскрипцию с иностранного языка. Мало того, что оно звучало совсем не по-китайски, оно еще и отличалось изрядной длиной. Название повторялось в сказках множество раз и явно указывало на место весьма необычное: Остроглаз и мастер Эфир были из Хе’ершингенмосикена; волноснежная бумага, на которой они рисовали, была из Хе’ершингенмосикена; обсидиановые плита и утюг, которыми разглаживали бумагу, были из Хе’ершингенмосикена; капитан Далекий Парус родился в Хе’ершингенмосикене; мыло, рыбы-обжоры – оттуда же… Бесконечными повторениями автор, похоже, всячески подчеркивал важность этого места, но не давал ни малейших разъяснений, что же это такое и где оно. Другой большой остров наподобие Бессказочного королевства? Архипелаг? Континент?
Эксперты не могли даже разобраться, из какого языка происходит это название. Когда Юнь Тяньмин покидал Землю на зонде, его английский оставлял желать лучшего, а о третьем языке и говорить нечего. Но, возможно, он выучил его позже? Название звучало совсем не по-английски, к романским языкам, похоже, тоже не имело отношения. Ясно одно: оно не трисолярианское, потому что в трисолярианском языке не было звуков и на нем не разговаривали в нашем земном понимании.
Ученые пытались записать это название знаками всех известных земных языков, искали его в интернете и во всевозможных специализированных базах данных, просили помощи у экспертов в самых разных областях, но их усилия ни к чему не приводили. Самые блестящие умы человечества из различных отраслей науки оказались бессильны разгадать эту головоломку.
Руководители рабочих групп подступились к Чэн Синь: а она уверена, что запомнила правильно? Та решительно стояла на своем. Она сразу обратила внимание на странность этого названия и постаралась запомнить его как можно тщательнее. К тому же оно всплывало в сказках постоянно, так что искажение исключено.
Процесс дешифровки топтался на месте. Что ж, подобных трудностей и следовало ожидать. Если бы землянам удалось легко раскусить этот орешек, то трисолярианам и подавно. По-настоящему значимая информация должна быть спрятана очень, очень глубоко. Эксперты разных команд устали, их раздражали статика и резкий запах в софонозащитной камере. Каждая рабочая группа распалась на множество фракций, которые беспрестанно спорили между собой, не в силах достичь консенсуса.
Выхода из тупика не предвиделось, и в умы исследователей начали заползать сомнения: да на самом ли деле в сказках содержатся важные сведения? В первую очередь подозрения обратились на рассказчика. Все-таки Юнь Тяньмин имел всего лишь степень бакалавра Общей Эры, а это значит, что объем его знаний был меньше, чем у нынешнего школьника средних классов. В своей жизни до великой миссии он работал над простыми, не требующими особой квалификации задачами и не имел никакого опыта ни в ведении перспективных практических исследований, ни в разработке новейших научных теорий. Конечно, после перехвата зонда и клонирования у него было достаточно времени для учебы, но, по мнению экспертов, Юнь Тяньмин вряд ли мог разобраться в супертехнологиях трисоляриан, не говоря уже о фундаментальных научных теориях, на которых эти технологии основывались.
Дальше – хуже. Шли дни, и в работе КРИ стали неизбежно появляться дополнительные сложности. Вначале все старались разгадать послание ради будущего всего человечества в целом. Но позже дали о себе знать и другие интересы. Входящие в рабочие группы представители различных сил – Конгресса Флотов, ООН, национальных государств, мультинациональных корпораций, религий и т. п. – пытались толковать сказки в соответствии со своими политическими целями и задачами. Они рассматривали процесс дешифровки как очередную возможность для пропаганды своих идей. Сказки Юнь Тяньмина стали чем-то вроде пустых корзин, в которые можно запихнуть все что угодно. Характер работы КРИ изменился, споры между группировками приобрели политизированный и утилитарный характер, что плохо влияло на моральный климат в команде.
Но отсутствие прогресса в работе КРИ имело и положительное действие: те, у кого еще оставались иллюзорные надежды на чудо, лишились их. Собственно говоря, жители Земли давно уже перестали ждать чуда, тем более что о сказках Юнь Тяньмина практически никто не знал. Политическое давление общественности на Конгресс Флотов и ООН вынудило эти организации переориентироваться с послания Юнь Тяньмина на поиски путей к выживанию человеческой расы на основе уже имеющихся технологий.
По масштабам космоса трагедия Трисоляриса произошла в ближайшем соседстве, что дало человечеству возможность видеть все подробности и собрать значительный массив данных. Поскольку разрушенная звезда по массе и положению в главной последовательности была очень похожа на Солнце, это позволило создать точную математическую модель возможной катастрофы с Солнцем в результате атаки «темного леса». По сути, серьезные изыскания в этой области начались сразу же после того, как Земля стала свидетелем гибели Трисоляриса. Их прямым результатом стал проект космических городов-убежищ, на который и переместился фокус общественного внимания.
I. Приблизительные временны!е рамки от момента раскрытия координат Земли до атаки «темного леса»
Оптимистический сценарий: от 100 до 150 лет. Промежуточный сценарий: от 50 до 80 лет. Пессимистический сценарий: от 10 до 30 лет. При разработке планов по выживанию человечества за ориентир приняли период в 70 лет.
II. Общее количество людей, нуждающихся в спасении
Принимая во внимание тенденцию к снижению численности землян, в течение 70 лет необходимо будет спасти от 600 до 800 миллионов человек.
III. Прогноз хода событий после атаки «темного леса»
Данные, полученные при наблюдении гибели трисолярианской звезды, позволили создать математическую модель последствий удара «темного леса». Расчеты показали, что если Солнце атакуют тем же образом, то есть посредством фотоида, все планеты земной группы в пределах орбиты Марса подвергнутся разрушению. Меркурий и Венера обратятся в пар непосредственно после удара. Земля сохранит какую-то часть своей массы и сферическую форму, но поверхностный слой толщиной в 500 км, включая кору и часть мантии, будет сорван. Марс утратит примерно 100 км поверхностного слоя. Позже вследствие выброса звездного вещества Земля и Марс потеряют орбитальную скорость и упадут в уцелевшие остатки солнечного ядра.
Модель показала, что разрушительная сила взрыва – включая излучение и ущерб от выброшенного звездного вещества – обратно пропорциональна квадрату расстояния от Солнца. То есть она резко уменьшается с расстоянием, и объекты, достаточно удаленные от звезды, подвергнутся меньшему воздействию. Это позволит планетам юпитерианской группы уцелеть.
В начальной фазе катастрофы поверхность Юпитера испытает сильные возмущения, но общая структура планетарной системы, включая луны, не пострадает. То же относится и к Сатурну, Урану и Нептуну: эти планеты существенных повреждений не получат. Исторгнутое солнечное вещество до некоторой степени снизит их орбитальную скорость, но позже, когда звездная материя образует спиральное облако, угловая скорость его вращения сравняется со скоростью планет юпитерианской группы и больше не будет влиять на их орбиты.
Четыре газовых гиганта – Юпитер, Сатурн, Уран и Нептун – переживут атаку «темного леса» относительно благополучно. Этот прогноз послужил основой для проекта космических убежищ.
IV. Отвергнутые планы выживания человечества
1. Побег к другим звездам: технически невозможен. В требуемые сроки человечество было не в состоянии построить достаточное количество межзвездных кораблей. Корабли-ковчеги могли вместить не более одной тысячной от всего количества эвакуирующихся. Кроме того, крайне сомнительно, чтобы ковчеги смогли достичь пригодных для заселения экзопланет, прежде чем истощатся запасы топлива и откажут системы жизнеобеспечения.
Все планы подобного типа предусматривали спасение лишь крохотной части землян, а это значило, что они нарушали фундаментальные ценности и моральные принципы человечества. В политическом смысле они тоже были невыполнимы, поскольку могли привести к глубоким социальным потрясениям и даже полному коллапсу общества.
2. Ожидание в отдаленном убежище: чисто практически невыполнимая задача. Этот план предусматривал строительство космического города с замкнутой системой жизнеобеспечения на достаточном расстоянии от Солнца. По подсчетам, минимальной безопасной дистанцией будет 60 а. е., то есть за пределами пояса Койпера. В этом участке космоса слишком мало ресурсов для строительства подобного космограда. Это также означает, что их недостаточно для обеспечения города всем необходимым.
V. Проект космических убежищ
Газовые гиганты могли бы послужить заслоном от последствий солнечного взрыва. В тени этих четырех планет, далеко от Солнца, можно построить достаточное количество космических городов, способных вместить в себя все население Земли. Космограды, расположенные поблизости от планет, не станут, однако, их спутниками. Вместо этого они будут обращаться вокруг Солнца по орбитам, синхронным с соответствующими планетами, оставаясь в их тени. Запланировано пятьдесят убежищ, в каждом из которых могло бы проживать до пятнадцати миллионов человек. Конкретно: двадцать городов разместятся за Юпитером, двадцать за Сатурном, шесть за Ураном и четыре за Нептуном.
VI. Технические трудности проекта космических убежищ
Необходимый для осуществления проекта уровень технологии уже был достигнут. Конгресс Флотов накопил широкий опыт в области строительства космических поселений, а около Юпитера существовала крупная база. Оставались еще некоторые технические проблемы, такие как, например, корректировка орбиты убежищ, но их можно было решить в требуемые сроки. Орбиты космоградов, не являющихся спутниками своих планет, но остающихся в непосредственной близости от них, постепенно начнут снижаться; значит, потребуется система двигателей, которые противодействовали бы гравитации и помогали бы городам сохранять неизменную позицию. Поначалу план предусматривал расположение убежищ в точках Лагранжа L2 так, чтобы орбитальные периоды космоградов соответствовали орбитальным периодам их планет – расходы энергии на поддержание стабильной позиции при этом были бы приемлемыми. Но позже обнаружилось, что точки Лагранжа L2 находятся слишком далеко от газовых гигантов, что не обеспечит убежищам необходимой защиты.
VII. Выживание человечества в Солнечной системе после атаки «темного леса»
После разрушения Солнца космические города в качестве источника энергии будут использовать термоядерный синтез. К этому времени Солнечная система примет вид спирального облака, и рассеянное повсюду звездное вещество станет практически неиссякаемым источником легкодоступного термоядерного топлива. Кроме того, можно будет добывать топливо из остатков солнечного ядра, что надолго обеспечит потребности человечества в энергии. В каждом космическом городе будет свое искусственное солнце, излучающее столько же энергии, сколько получала Земля до удара «темного леса». По сути, количество доступной для человечества энергии станет на порядки выше, чем до катастрофы, потому что космические города будут расходовать только одну квинтиллионную часть того, что расходовало Солнце. С этой точки зрения, гибель его можно даже рассматривать как явление позитивное, поскольку оно положит конец крайне расточительному использованию термоядерного топлива.
Как только облако стабилизируется после атаки «темного леса», все города-убежища смогут покинуть свои планеты и найти себе в Солнечной системе более подходящие места. Возможно, будет целесообразно покинуть плоскость эклиптики, чтобы избежать взаимодействия с облаком и в то же время эффективно использовать его в качестве источника необходимых материалов. Поскольку взрыв Солнца уничтожит планеты земного типа, минеральные ресурсы Солнечной системы рассеются по всему облаку и станут широкодоступными, что сделает возможным строительство новых поселений. Единственным ресурсом, ограничивающим количество космоградов, будет вода, но глубина океана на Европе составляет 160 километров, и воды в нем больше, чем во всех океанах Земли. Этих запасов хватит на тысячу убежищ с населением от 10 до 20 миллионов каждое. Воду можно будет также добывать и из самого облака.
Таким образом, облако, образовавшееся после атаки «темного леса», обеспечит комфортную жизнь для 10 миллиардов человек, оставляя более чем достаточное пространство для развития цивилизации.
VIII. Влияние проекта космических убежищ на международные отношения
Строительство нового мира стало беспрецедентным явлением в истории всего человеческого общества. Самым мощным барьером на пути его осуществления были не технические трудности, а международная политика. Общественность беспокоилась, не истощит ли проект ресурсы Земли и не обратит ли он вспять глобальный прогресс в области политики, экономики и всеобщего благосостояния, приведя ко второй Великой пади. Но Конгресс Флотов и ООН единодушно заявили, что подобной опасности можно избежать. Проект будет осуществляться исключительно за счет внеземных материалов, по большей части лун и колец Сатурна, Урана и Нептуна. Он никоим образом не затронет положения дел на Земле, даже больше того: на определенной стадии разработка космических ресурсов может оказать положительное влияние на земную экономику.
IX. Временны!е рамки проекта в целом
На создание промышленной инфраструктуры для извлечения и эксплуатации внеземных материалов потребуется 20 лет. На строительство космических городов – 60 лет. Период взаимного наложения фаз – 10 лет.
X. Вероятность второго удара «темного леса»
Результаты первой атаки должны убедить большинство сторонних наблюдателей в том, что вся жизнь в Солнечной системе погибла. В то же время разрушение Солнца лишит потенциальных агрессоров источника энергии для малозатратного удара. Таким образом, вероятность второй атаки «темного леса» представлялась низкой. Условия, сложившиеся в системе 187J3X1[160] после катастрофы, подтверждали данную точку зрения.
Эра Космической Передачи, год 7-йСказки Юнь Тяньмина
Началась подготовка к строительству убежищ, и внимание общественности к Юнь Тяньмину ослабло. КРИ продолжал работать над дешифровкой послания, но эта программа рассматривалась всего лишь как одна из многих, разрабатываемых под эгидой Совета обороны планеты. С каждым днем надежда на извлечение из сказок значимой информации таяла. Некоторые члены КРИ даже начали видеть в историях Юнь Тяньмина намеки на проект космических убежищ и выдвинули несколько толкований, якобы подтверждающих его правильность. Например, говорили они, каменные шарики на концах спиц зонтика – это планеты юпитерианской группы. Однако планет, которые могут послужить защитным барьером, в Солнечной системе всего четыре. В сказках число спиц не называлось, но если рассудить здраво, четырех спиц для зонтика все-таки маловато. Само собой, эти объяснения не нашли широкой поддержки, но в некотором смысле сказки Юнь Тяньмина стали чем-то вроде Священного Писания. Люди теперь не стремились извлечь из них действительно полезную стратегическую информацию; им просто хотелось получить подтверждение тому, что они находятся на верном пути.
И вот тогда случился неожиданный прорыв.
Однажды 艾АА пришла навестить Чэн Синь. АА уже давно перестала сопровождать подругу на заседания КРИ. Всю свою энергию она направляла на вовлечение компании «Гало» в проект космических убежищ. Строительство нового мира за орбитой Юпитера давало безграничные возможности для развития бизнеса. Какое же удачное имя они выбрали для своего космического строительного концерна – «Гало»! Ведь именно «гало-кольца»[161] планет юпитерианской группы станут источником материала для строительства космоградов.
– Мне нужно мыло! – заявила АА.
Подруга не обратила на нее внимания. Не отрывая глаз от раскрытой перед ней электронной книги, она задала АА вопрос из области термоядерной физики. После своего пробуждения Чэн Синь углубилась в изучение современной науки. К настоящему моменту технологии космических полетов Общей Эры ушли в прошлое; даже на маленьких шлюпках стояли термоядерные двигатели. Чэн Синь пришлось начать с самых основ, но она продвигалась быстро. Собственно говоря, годы, которые она провела в анабиозе, мало что изменили в состоянии науки, потому что основные открытия в фундаментальных теориях произошли после наступления Эры Устрашения. Приложив некоторые усилия, большинство инженеров и ученых из Общей Эры могли наверстать упущенное и вернуться к избранной профессии.
АА выключила читалку Чэн Синь.
– Мыло дай!
– Да откуда оно у меня? Надеюсь, ты понимаешь, что реальное мыло не обладает той магией, которая описана в сказках Тяньмина?
Чэн Синь намекала АА, чтобы та перестала вести себя как раскапризничавшийся ребенок.
– Знаю. Но я хочу ванну с пеной, как у той принцессы!
Мыло и ему подобные туалетные принадлежности исчезли более столетия назад. Пенные ванны ушли в прошлое. Люди мылись с помощью сверхзвуковых волн или специальных чистящих средств. Последние представляли собой нанороботов, невидимых невооруженным глазом. Их можно было использовать с водой или без нее. Кожа и другие поверхности становились чистыми практически мгновенно.
Пришлось Чэн Синь отправляться вместе с заупрямившейся АА покупать мыло. Это был обычный прием АА: когда Чэн Синь была чем-то опечалена или озабочена, подруга вытаскивала ее из дома, чтобы взбодрить.
Взглянув на расстилающийся перед ними гигантский лес города, женщины подумали-подумали и решили, что наиболее вероятное место, где можно раздобыть мыло, – это музей. Им повезло: они обнаружили то, что искали, в городском историческом музее, в экспозиции, посвященной повседневному быту Общей Эры. Здесь были выставлены домашние бытовые приборы, одежда, мебель и тому подобное. Все предметы в отличной сохранности, некоторые даже выглядели совсем новыми. У Чэн Синь не укладывалось в голове, что всем этим вещам несколько сотен лет; ей казалось, что она видела их не далее как вчера. Хотя с того момента, когда ее вывели из гибернации в первый раз, случилось много всякого, нынешние времена представлялись ей каким-то сном. Ее дух упрямо продолжал жить в прошлом.
Банное мыло обнаружилось за стеклянной витриной вместе с другими туалетными принадлежностями. Чэн Синь во все глаза смотрела на просвечивающий брусочек со знакомым товарным знаком – орлом. Продукция Nice Group. Белоснежное мыло, точь-в-точь такое, как в сказках…
Директор музея объявил, что это ценнейший экспонат, не продается и все такое, и тут же заломил баснословную цену.
– За такую сумму можно построить небольшую фабрику по производству чистящих средств! – сказала Чэн Синь подруге.
– Ну и что? Я руковожу твоей компанией уже много лет. Могла бы и раскошелиться мне на подарочек! К тому же кто знает, может, его цена в будущем вообще взлетит до небес.
И они купили «ценный экспонат». Чэн Синь предложила, что если уж АА позарез понадобилась пена, то они могли бы купить бутылку специального средства для ванн. Но АА заупрямилась: мол, принцесса пользовалась мылом, и баста. Белый брусок осторожно достали из стеклянного шкафа, Чэн Синь взяла его и заметила, что, несмотря на прошедшие века, от мыла все еще исходит едва уловимый аромат.
Вернувшись домой, АА сорвала упаковку и закрылась в ванной, откуда вскоре раздался шум набирающейся воды.
Чэн Синь постучала в дверь:
– Слушай, лучше не надо им мыться! Оно щелочное. Ты никогда не пользовалась таким. А вдруг твоя кожа его не переносит?
Ответа не последовало. Плеск воды утих, но гостья еще долгое время не издавала ни звука. Потом дверь в ванную отворилась, и на пороге появилась АА, все еще сухая и одетая. Помахав листком бумаги, она спросила:
– Ты умеешь складывать лодочку-оригами?
– Это что, тоже забытое искусство? – осведомилась Чэн Синь, забирая листок из пальцев подруги.
– А то. Сейчас и бумаги-то днем с огнем не сыщешь.
Чэн Синь присела и начала сгибать листок. Мысленно она вернулась в тот дождливый день в колледже, когда они с Тяньмином сидели на берегу водохранилища и смотрели на маленький бумажный кораблик, уплывающий вдаль по подернутой туманом и дождевой рябью воде. И тогда ей вспомнился белый парус в конце его сказок…
АА залюбовалась сложенным из бумаги корабликом. А потом жестом поманила Чэн Синь в ванную. Карманным ножом она отрезала от кусочка мыла маленький уголок, затем проковыряла в корме лодочки крохотное отверстие и сунула в него мыло. Таинственно улыбнувшись, АА опустила бумажный кораблик на спокойную водную поверхность, и…
…кораблик поплыл сам собой от одного края ванны к другому.
Чэн Синь мгновенно все поняла. Мыло, растворяясь, уменьшало поверхностное натяжение воды за кормой лодочки. Но поверхностное натяжение перед ней оставалось неизменным, и это заставляло ее двигаться вперед.
Словно разряд молнии пронзил Чэн Синь. В ее воображении спокойная поверхность воды в ванне сменилась чернотой космоса, и белый бумажный кораблик скользил в этом бескрайнем море со скоростью света…
Но тут Чэн Синь вспомнила кое о чем еще: о безопасности Тяньмина.
Натянутая струна ее мысли тут же прекратила вибрировать, как будто заглушенная невидимой рукой. Чэн Синь заставила себя не смотреть на лодочку, всем своим видом стараясь показать, как все это скучно и неинтересно. Кораблик в этот момент остановился, уткнувшись в противоположную стенку ванны. Чэн Синь вынула его из воды, отряхнула и положила на полочку. Ее так и подмывало разорвать его, а клочки смыть в унитаз, но она удержалась – такая реакция могла бы показаться чрезмерной, а значит, подозрительной. Однако лучше больше не спускать кораблик на воду.
Опасность!
Хотя Чэн Синь склонялась к мысли, что в Солнечной системе больше не осталось софонов, лучше проявлять осторожность.
Они с АА обменялись взглядами и увидели в глазах друг друга одно и то же: воодушевление, пляшущие искры озарения. Чэн Синь отвела взор.
– Нет у меня времени на твои глупости. Хотела пену – вот тебе пена. – С этими словами она вышла из ванной.
АА последовала за ней. Подруги налили себе по бокалу вина и принялись болтать о том о сем. Сначала обсудили перспективы концерна «Гало» в проекте космических убежищ. Затем припомнили, как учились в колледже в разные временны!е эпохи. Потом поговорили о нынешней жизни. АА спросила, почему Чэн Синь после стольких лет в новом времени не найдет себе мужчину по душе, на что та ответила, что ей пока не до того. И тут же упрекнула подругу в том, что она встречается с целой кучей мужчин одновременно. Нет, конечно, АА может приводить к ней в гости своих бойфрендов, но лучше только одного зараз. Они также обсудили моду и вкусы в одежде у женщин времен их юности, их сходство и различия…
Язык был лишь средством, выражавшим охватившее их волнение. Ни одна не отваживалась закрыть рот, как будто молчание притушило бы их сокровенную радость. Наконец, когда в разговоре настала естественная пауза, на которую возможный шпион не обратил бы внимания, Чэн Синь проронила:
– Складки, изгибы…
Глаза же ее говорили: «Искривление пространства!»
АА кивнула. Ее глаза ответили: «Двигатель, искривляющий пространство!»
Пространство не плоское. Оно искривляется. Если представить себе Вселенную как огромную тонкую мембрану, то она походила бы формой на чашу. А вся мембрана в целом, возможно, даже замкнулась бы в пузырь. И хотя на ограниченном участке мембрана выглядела бы плоскостью, пространству абсолютно повсюду присуща кривизна.
В Общую Эру возникло немало смелых идей относительно космических полетов. Одна из них – свертывание пространства. Предлагалось увеличить существующую кривизну пространства, а затем сложить его как бумажный лист, так чтобы две точки, разделенные десятками миллионов световых лет, соприкоснулись. Строго говоря, речь не о космическом путешествии, а о «подтягивании пространства». Вместо того чтобы лететь из пункта А в пункт Б, предлагалось, изгибая пространство, приближать пункт Б к пункту А.
Претворить в жизнь такую идею мог только Господь, а если принять в расчет ограничения, накладываемые фундаментальной теорией, то, возможно, и он не мог.
Позже появились более умеренные и взвешенные предложения по использованию кривизны пространства для навигации. Предположим, корабль каким-то образом сумеет разгладить пространство позади себя и уменьшить его кривизну – тогда он пойдет в ту сторону, где кривизна больше, то есть вперед. В этом и заключалась идея двигателя, искривляющего пространство.
В отличие от «свертывания», искривляющий двигатель не способен доставить космический аппарат из одной точки в другую мгновенно, зато сможет разогнать корабль почти до скорости света.
До тех пор пока послание Юнь Тяньмина не истолковали правильно, такой двигатель оставался всего лишь одним из сотен несбыточных прожектов. Возможен ли полет со скоростью света как теоретически, так и на практике – этого не знал никто.
Эра Космической Передачи, год 7-йСказки Юнь Тяньмина
Ликующая АА сказала Чэн Синь:
– До Эры Устрашения народ очень любил одежду с двигающимися картинками. Каждый сиял и переливался, как рождественская елка. А сейчас так одеваются только детишки. Классика снова в моде.
Но взгляд ее внезапно опечалившихся глаз говорил нечто совсем другое: «Отличная интерпретация, но наверняка-то мы не знаем и подтверждения никогда не получим».
Чэн Синь ответила:
– Меня больше всего удивляет, что больше нет понятий «драгоценный металл» и «драгоценный камень». Золото теперь самый обычный материал, а вот эти бокалы сделаны из алмаза… Ты знаешь, что там… то есть в том времени, откуда я родом, крохотный бриллиантик – вот такусенький! – для большинства девушек был недостижимой мечтой?
Глаза же ее говорили: «Нет, АА, на этот раз все иначе. Мы знаем точно».
– Ну ладно, зато алюминий тогда стоил дешево. А ведь до изобретения электролиза он тоже считался драгоценным металлом. Я даже слышала, что у какого-то монарха корона была из алюминия[162].
«Знаем точно? Откуда?»
У Чэн Синь не получалось высказать все одними глазами. КРИ как-то предложил встроить в ее квартиру софонозащитную камеру. От множества громко гудящих приборов не было бы никакого покоя, поэтому она отказалась. А сейчас пожалела.
– Волноснежная бумага, – прошептала она.
Глаза АА снова заблестели. Пламя радостного волнения разгорелось в них еще ярче.
«– Ты уверен, что больше ничем ее не выпрямить?
– Уверен. Только обсидианом из Хе’ершингенмосикена. Я надеялся отобрать у Остроглаза свою плиту…
И тут начали бить часы в углу. Мастер Эфир поднял голову и увидел, что вот-вот взойдет солнце. Посмотрел на бумагу – только полоска не шире ладони ровно лежала на полу. Этого недостаточно для портрета. Художник отставил утюг и вздохнул…»
Бумага, скрученная в свиток, – это метафора кривизны; часть свитка разгладили – кривизна уменьшилась.
В этом эпизоде явно содержался намек на разницу в кривизне пространства впереди и позади движущегося корабля. Ничего другого это не могло означать!
– Пошли! – сказала Чэн Синь, вскакивая на ноги.
– Ага! – отозвалась гостья. Им срочно нужна была ближайшая софонозащитная камера.
Два дня спустя на заседании Комитета председатель объявил, что главы рабочих групп единодушно одобрили интерпретацию, представленную Чэн Синь и АА.
Юнь Тяньмин поведал Земле, что двигатели трисолярианских кораблей работают на принципе искривления пространства.
Это была исключительно важная стратегическая информация. Она подтверждала, что с помощью такого двигателя можно достичь скорости света. Послание Юнь Тяньмина, словно маяк, сияющий в ночи, указывало дорогу, по которой должно пойти развитие космических технологий человечества.
Не менее значительным было и то, что интерпретация предлагала общий подход к дешифровке. Тяньмин спрятал в своих сказках важные сведения, задействовав два основных метода: двухуровневые метафоры и планарные метафоры-подсказки.
Двухуровневые метафоры указывали не прямо на истинный смысл, а сначала на нечто гораздо более простое – на осязаемый объект. Это материальное воплощение метафоры первого уровня само являлось метафорой второго уровня, которая и вела к скрытой информации. Например, метафора, включающая лодочку принцессы, мыло из Хе’ершингенмосикена и море Обжор, намекала на бумажный кораблик, двигающийся вперед при помощи мыла. И уже бумажный кораблик указывал на двигатель, использующий искривление пространства. Предыдущие попытки дешифровки проваливались из-за привычной уверенности людей, будто в сказках для сокрытия истинного смысла использован только один метафорический слой.
Планарные метафоры – так назвали технику, применяемую для толкования двусмысленностей, свойственных языковому способу выражения. К двухуровневой метафоре для раскрытия ее истинного смысла добавлялась одноуровневая планарная метафора. Например, скрученная в свиток волноснежная бумага и ее разглаживание служили метафорой искривленного пространства, подтверждающей правильность догадки о бумажном кораблике с кусочком мыла вместо двигателя.
Если представить себе смысловое пространство сказок как плоскость, то двухуровневая метафора служила одной координатой; добавочная одноуровневая метафора-подсказка давала вторую координату, которая и фиксировала толкование в нужном месте плоскости. Поэтому метафору-подсказку, перебрав топографическую терминологию, решили называть дирекционной координатой. Сама по себе дирекционная координата не имела смысла, зато в комбинации с двухуровневой метафорой помогала правильно истолковать присущую литературному выражению многозначность.
– Тонкая и отлично продуманная система, – с восхищением сказал эксперт из Агентства стратегической разведки.
Все члены Комитета поздравили Чэн Синь и ее ассистентку. Статус АА, на которую в КРИ всегда смотрели сверху вниз, в одночасье взлетел на невиданную высоту.
На глаза Чэн Синь навернулись слезы. Она думала о Тяньмине – человеке, ведущем неравную борьбу в бесконечной ночи глубокого космоса, в непостижимом, безжалостном обществе нелюдей. Чтобы передать человечеству важные сведения, он, должно быть, довел себя до умственного истощения, изобретая хитроумную систему метафор, а потом потратил много одиноких лет, сочиняя целую сотню сказок и старательно зашифровывая информацию в трех из них. Триста лет назад он подарил Чэн Синь звезду. Сейчас он принес надежду всему человечеству.
После этого процесс расшифровки пошел вперед. К открытию метафорической системы добавилась еще одна догадка, хотя и не подтвержденная, но принятая всеми: тогда как первая, успешно разгаданная часть сообщения Юнь Тяньмина рассказывала о способе побега из Солнечной системы, вторая, скорее всего, касалась космического мирного послания.
Интерпретаторы вскоре поняли, что истолковать эту часть будет несравненно труднее, чем первую.
На следующее заседание председатель принес зонтик, изготовленный по описанию в сказке. У него было восемь спиц, на концах которых висели каменные шарики. В современную эпоху зонтиками практически не пользовались. Чтобы не мокнуть под дождем, пешеходы использовали так называемый дождевой щит – устройство размером с карманный фонарик, с помощью потока воздуха формирующее над головой невидимый купол. Люди, конечно, знали про зонтики, видели их в кино, но управляться с настоящим зонтиком никто толком не умел. Члены Комитета с любопытством рассмотрели диковинку и обнаружили, что, как и в сказках, ее можно раскрыть, покрутив. Зонтик издавал звуки, если его вращали быстрее или медленнее.
– Как же это утомительно! – пожаловался кто-то, крутя зонтик.
Все прониклись уважением к кормилице принцессы, умудрявшейся выполнять эту работу день напролет.
Зонтик перешел к АА. Ее руки не отличались силой, и купол вскоре стал опадать. Зазвучала птичья трель.
Чэн Синь не отрывала глаз от зонтика с того самого момента, когда его раскрыл председатель. Сейчас она крикнула подруге:
– Не останавливайся!
АА завертела зонтик быстрее, и трель умолкла.
– Быстрее! – потребовала Чэн Синь.
АА завертела зонтик что было сил. Затренькали воздушные колокольчики. Затем Чэн Синь попросила крутить медленнее, пока не зазвучала птичья трель. Потом опять быстрее. Потом опять медленнее. И так несколько раз.
– Никакой это не зонтик! – заявила Чэн Синь наконец. – И теперь я знаю, что это такое.
Би Юньфэн, стоявший рядом с ней, кивнул:
– Я тоже, – и повернулся к Цао Биню: – Возможно, только мы трое и можем опознать это устройство.
– Да, – согласился Цао. – Но даже в наши времена его мало кто видел.
Половина присутствующих уставилась на троицу из прошлого, остальные – на зонтик. Во взглядах и тех, и других читались недоумение и нетерпеливое ожидание.
– Это центробежный регулятор, – пояснила Чэн Синь. – Для паровых двигателей[163].
– Что-что? Какое-то электронное устройство?
Би Юньфэн покачал головой.
– Когда придумали эту штуковину, мир еще не знал электричества.
Цао Бинь принялся объяснять:
– Этот механизм изобрели в XVIII веке для регулировки скорости вращения вала паровой машины. Он состоит из двух или четырех рычагов с массивными шарами на концах и центрального стержня со скользящей муфтой – очень похоже на этот зонтик, только у него больше спиц. Паровой двигатель вращает вал. Если вращение слишком быстрое, шары под действием центробежной силы расходятся и поднимают рычаги, которые тянут кверху муфту, а та через специальную тягу закрывает дроссельную заслонку. Подача пара или топлива уменьшается, и вал вращается медленнее. И наоборот: когда вращение слишком замедляется, шары падают; рычаги регулятора опускаются – в точности как закрывающийся зонтик, – и муфта, идя вниз, открывает дроссельную заслонку; вал начинает вращаться быстрее. Это была первая промышленная автоматическая система управления.
Так расшифровали первый слой двухуровневой метафоры с зонтиком. Но в отличие от кораблика с мыльным приводом центробежный регулятор на первый взгляд ни на что прямо не указывал. Его метафору второго уровня можно было истолковать на множество ладов, но два из них посчитали наиболее вероятными: контур отрицательной обратной связи и постоянную скорость.
Расшифровщики начали искать соответствующую дирекционную координату для этой двухуровневой метафоры. И вскоре остановились на принце Глубокой Воде. Рост принца в глазах наблюдателя не менялся в зависимости от расстояния. Это явление тоже можно было объяснить по-разному, но два толкования выглядели самыми подходящими: 1) метод передачи информации, при котором мощность сигнала не уменьшается с расстоянием, или 2) физическая величина, остающаяся постоянной в любой системе координат.
При сопоставлении этой дирекционной координаты с центробежным регулятором сразу выявился подлинный смысл метафоры зонтика: постоянная скорость, не зависящая от системы координат.
Речь, безусловно, шла о скорости света.
Неожиданно расшифровщики наткнулись еще на одну дирекционную координату для метафоры зонтика.
«Из этих пузырей и делают хе’ершингенмосикенское мыло. Но собрать пузыри – задачка не из легких: они летят с огромной скоростью и к тому же почти прозрачны, поэтому их чрезвычайно трудно увидеть. Чтобы их разглядеть, надо двигаться очень быстро – так, чтобы казалось, будто пузыри стоят на месте. Это возможно, только если скакать на самых резвых лошадях особой породы… Всадники садятся на лошадей и несутся вслед за ветром, собирая пузыри сачком из тончайшей марли… У пузырей нет веса, поэтому чистое, настоящее мыло из Хе’ершингенмосикена тоже невесомое. Это самое легкое вещество в мире…»
Нечто самое быстрое, невесомое, то есть не имеющее массы, – однозначно имеется в виду свет!
Итак, зонтик указывал на свет; но для ловли пузырей, слетающих с мыльных деревьев, снова выдвинули два разных толкования: либо извлечение энергии из света, либо снижение его скорости.
Большинство экспертов склонялось к мысли, что первая интерпретация не имеет значения для стратегических целей человечества, поэтому внимание сосредоточили на второй.
Хотя интерпретаторы все еще не могли объяснить точно смысл сообщения, они принялись обсуждать вторую гипотезу, сфокусировавшись на связи между понижением скорости света и космическим мирным посланием.
– Предположим, мы сумеем понизить скорость света в Солнечной системе. Другими словами, в пределах пояса Койпера или орбиты Нептуна мы смогли бы создать эффект, видимый с большого, по масштабам космоса, расстояния.
Все загорелись этой идеей.
– Предположим, нам удастся понизить скорость света в пределах Солнечной системы на десять процентов. Наведет ли это космического наблюдателя на мысль, что мы не представляем собой угрозы?
– Несомненно. Если у людей будут корабли, способные двигаться почти со скоростью света, то этим кораблям понадобится больше времени на выход из Солнечной системы. Но это как раз не имеет такого уж большого значения.
– Чтобы и в самом деле показать всем, что мы не представляем угрозы, снижения на десять процентов недостаточно! Надо уменьшить скорость света до десяти, а то и до одного процента от ее первоначальной величины. Вот тогда наблюдатели увидят, что мы окружили себя буферной зоной и нашим кораблям нужно много времени, чтобы выйти за пределы Солнечной системы. Тогда они, возможно, почувствуют себя в большей безопасности.
– Но если рассуждать так, то даже уменьшения скорости света до одной десятой процента от первоначальной недостаточно! Подумайте сами: при скорости триста километров в секунду на выход из Солнечной системы понадобится не так уж много времени. И еще: если люди способны изменить физическую константу в объеме пространства радиусом в пятьдесят астрономических единиц, то это красноречивое свидетельство того, что человечество обладает высочайшей технологией. Вместо мирного послания получится предупреждение об опасности!
Итак, на основании двухуровневой метафоры зонтика и дирекционных координат принца Глубокой Воды и мыльных деревьев исследователи смогли понять общий смысл сообщения, но конкретной информации так и не выудили. Планарная метафора превратилась из двумерной в трехмерную. Кое-кто начал подумывать, а не зашифрована ли где-то еще одна дирекционная координата. Сказки опять изучили вдоль и поперек. Безрезультатно.
И тут опять случилось неожиданное: была раскрыта тайна названия «Хе’ершингенмосикен».
Чтобы разобраться с Хе’ершингенмосикеном, Комитет создал группу экспертов-лингвистов. В нее вошел филолог и лингвоисторик Палермо, подвизавшийся в довольно специфичной области. Круг его профессиональных интересов не замыкался на какой-то одной языковой семье; он работал с древними языками, принадлежавшими к разным языковым семьям. Но даже Палермо не удавалось проникнуть в тайну этого странного наименования. А когда удалось, то причиной тому были не его профессиональные знания, а чистое везение.
Однажды утром к едва продравшему глаза Палермо пристала с расспросами его девушка, белокурая уроженка Скандинавии. Она интересовалась, не бывал ли он у нее на родине.
– В Норвегии? Нет, никогда.
– А почему ты бубнил эти названия во сне?
– Какие еще названия?
– Хельсегген и Москен.
Слова показались Палермо смутно знакомыми. Поскольку его девушка не имела никакого отношения к КРИ, слышать эти названия из ее уст было жутковато.
– Ты имеешь в виду Хе’ершингенмосикен?
– Да, только ты их сливаешь вместе и произносишь не совсем как надо.
– Это название одного места, не двух. А звучит не совсем как надо, потому что это китайская транслитерация. Если разбить слоги на произвольные группы, то, наверно, получатся названия многих местностей на разных языках.
– Да, но оба места находятся в Норвегии!
– Случайность, только и всего.
– Знаешь, это старинные названия. Их больше не употребляют, и обычным норвежцам они вряд ли знакомы. А я знаю их потому, что моя специальность – история Норвегии. Оба места находятся в провинции Нурланн.
– Солнышко, все равно это всего лишь случайное совпадение! Разбей эту цепочку слогов в любом другом месте и…
– Да послушай же! Тебе известно, что Хельсегген – так называется гора, а Москен – это крохотный островок Лофотенского архипелага?
– Нет, вообще-то неизвестно. Понимаешь, существует такой лингвистический феномен, когда слушатель, не знающий языка, почти подсознательно делит серию слогов на случайные группы. Вот и с тобой так же.
Работая на КРИ, Палермо не раз сталкивался с подобным явлением, поэтому не воспринял «открытие» своей девушки всерьез. Но ее следующие слова произвели переворот:
– Не веришь – ладно. Но вот что я тебе еще скажу: Хельсегген расположен на берегу моря. С его вершины можно увидеть Москен – это ближайший к Хельсеггену остров!
Два дня спустя Чэн Синь стояла на островке Москен и смотрела через пролив на скалистые утесы Хельсеггена. Скалы были черными, море под затянутым тучами небом тоже казалось черным, лишь у подножия скал виднелась белая полоса прибоя. Еще до поездки сюда Чэн Синь слышала, что, хотя места эти лежат за Северным полярным кругом, благодаря теплым морским течениям климат здесь относительно мягкий. И все равно холодный ветер с моря пронизывал ее до костей.
Крутые, скалистые Лофотенские острова, изрезанные ледниками, стояли 160-километровым барьером между Норвежским морем и глубоким проливом Вестфьорд. Стена архипелага отгораживала Скандинавию от Северного Ледовитого океана. Между островами проходили мощные, стремительные течения. В прошлом здесь жило немного народу, в основном рыбаки-сезонники, но сейчас, когда морепродукты по большей части производились на аквафермах, промысел в открытом море почти прекратился. Острова обезлюдели. Теперь они выглядели, возможно, так же, как во времена викингов.
Москен был всего лишь маленьким островком в архипелаге, а Хельсегген – ныне безымянной горой. Она утеряла былое название в конце Эры Кризиса[164].
Край света, безотрадная пустыня… И все же Чэн Синь взирала на них с умиротворенностью в душе. Еще совсем недавно она думала, что подошла к последнему рубежу, а сейчас у нее появилось множество причин, чтобы продолжать жить. В свинцовом небе над горизонтом вдруг приоткрылась узкая голубая полоска, и на несколько минут проглянуло солнце. Холодный пейзаж мгновенно преобразился. Чэн Синь вспомнилась фраза из сказки Тяньмина: «…будто художник осыпал свою картину пригоршней золотой пыли». Такой стала теперь ее жизнь: надежда посреди отчаяния, тепло в одеянии холода…
АА тоже приехала сюда. Здесь были также и несколько экспертов из КРИ, в том числе Би Юньфэн, Цао Бинь и лингвист Палермо.
Единственного обитателя Москена звали Джейсон. Старику было за восемьдесят, и происходил он из Общей Эры. Его квадратное лицо, изборожденное морщинами, напомнило Чэн Синь Фрейса. Когда Джейсона спросили, нет ли в окрестностях Москена и Хельсеггена чего-нибудь примечательного, тот указал на западную оконечность острова.
– Как не быть. Смотрите!
Все увидели белый маяк. Хотя был еще только ранний вечер, наверху башни уже ритмично мигал прожектор.
– А это для чего? – поинтересовалась АА.
– Ха! Ох уж эти детишки… – покачал головой Джейсон. – Это старинное навигационное устройство. В Общую Эру я проектировал маяки и бакены. Собственно говоря, многие маяки работали до самой Эры Кризиса, хотя сейчас их совсем не осталось. Вот я и построил один, чтобы детишки получили представление, что это такое.
Члены КРИ заинтересовались. При виде маяка они вспомнили о центробежном регуляторе для паровых двигателей – еще одном старинном, уже вышедшем из употребления техническом устройстве. Но скоро они поняли, что это не то, за чем они охотятся. Маяк был построен совсем недавно из современных строительных материалов, легких и прочных. Его возвели всего лишь за полмесяца. Джейсон также уверял, что раньше на Москене ничего подобного не существовало. Так что, даже судя просто по хронологии, к тайному посланию Тяньмина маяк не имел никакого отношения.
– А больше здесь в округе ничего примечательного нет? – спросил кто-то.
Джейсон обвел взглядом холодное небо и море и пожал плечами:
– Да что здесь может быть примечательного? Терпеть не могу эту унылую и противную дыру, но в другом месте мне строить не позволили.
Раз так, исследователи решили отправиться на Хельсегген и осмотреться там. Перед самой посадкой в вертолет АА вдруг загорелась идеей пойти к Москену на моторке Джейсона.
– Да пожалуйста, только волны вот разгулялись, детка, – сказал Джейсон. – Смотри, как бы тебя морская болезнь не разбила.
АА кивнула на горы по ту сторону пролива:
– Да ведь туда рукой подать!
Джейсон покачал головой.
– Прямо через пролив идти нельзя. Не сегодня. Придется делать большой круг.
– Почему?
– Из-за водоворота, конечно. Проглотит лодку, и поминай как звали.
Чэн Синь с коллегами переглянулись, а потом все как один уставились на Джейсона. Кто-то воскликнул:
– А говорили, что в округе нет ничего примечательного!
– Для нас, местных жителей, Москстраумен – штука обыденная. Это часть моря. Он там почти всегда.
– Где там?
– Да вон там! Его сейчас не видно, зато слышно.
Все затихли и действительно услышали глухой рокот – как если бы где-то вдалеке грохотали копытами тысячи лошадей.
Они могли бы отправиться исследовать достопримечательность на вертолете, но Чэн Синь захотела плыть на лодке. Идею одобрили. В моторке Джейсона, единственной на островке, могло безопасно разместиться пять-шесть человек. Чэн Синь, АА, Би Юньфэн, Цао Бинь и Палермо пошли к водовороту морем, остальные сели в вертолет.
Моторка отчалила от Москена и, подпрыгивая, понеслась по волнам. В открытом море холодный ветер задул сильнее, пассажиров беспрерывно обдавало фонтанами соленых брызг. В сгущающихся сумерках темно-серая поверхность моря казалась жуткой и таинственной. Рокот усилился, но громадного водоворота пока еще не было видно.
– А, вспомнил, вспомнил! – воскликнул Цао Бинь.
Чэн Синь тоже вспомнила. Раньше она думала, что Тяньмин узнал через софоны что-то новое об этом месте, но в действительности ответ был куда проще.
– Эдгар Аллан По, – проговорила она.
– Что? Кто? – удивилась АА.
– Писатель XIX века.
– Точно, – кивнул Джейсон. – Эдгар По написал рассказ о Москене – «Низвержение в Мальстрём». Я читал его в молодости. Слишком много преувеличений. Помнится, он писал, что, мол, стены воронки образуют угол в сорок пять градусов. Чепуха.
Художественная литература исчезла больше ста лет назад. То есть «литература» и «писатели» продолжали существовать, но повествование теперь не писали, а монтировали как набор цифровых образов. Классические романы и рассказы считались нынче старинными диковинками. Во времена Великой пади были утеряны произведения многих прежних авторов, в том числе и Эдгара По.
Рев становился все громче.
– А где он, водоворот? – спросил кто-то.
– Он ниже поверхности воды. – Джейсон указал пальцем: – Видите вон тот бурун? Чтобы увидеть Москстраумен, нужно перевалить через него.
Пассажиры рассмотрели полосу вздымающихся валов с пенными верхушками – широкой дугой та уходила куда-то вдаль.
– Так давайте перевалим! – попросил Би Юньфэн.
Джейсон сердито уставился на него.
– Это граница между жизнью и смертью! Перейдешь – назад не вернешься.
– Сколько времени лодка будет кружиться, прежде чем ее затянет под воду?
– Минут сорок, может, час.
– Тогда все в порядке. Вертолет вовремя вытащит нас оттуда.
– Но моя лодка!..
– Мы оплатим ее стоимость.
– Да ваша посудина дешевле куска мыла! – фыркнула АА. Джейсон не понял, о чем это она.
Моторка направилась к пенной полосе и перевалила через нее. Суденышко опасно кренилось с борта на борт, но потом качка успокоилась. Казалось, будто невидимая сила подхватила лодку, и она заскользила в том же направлении, что и волны, словно по рельсам.
– Нас захватило! – воскликнул Джейсон. – О боже, я впервые подобрался так близко!
Теперь сидящие в лодке увидели Москстраумен под собой, словно с вершины горы. Чудовищная воронка имела километр в диаметре. Стенки ее и в самом деле наклонялись не так круто, как описывал По, и все же угол составлял около тридцати градусов. Поверхность казалась гладкой, словно отлитой из стекла. Поскольку моторка находилась у верхнего края, скорость была пока что невелика. Но чем ближе лодка подходила к центру, тем быстрее шло вращение. У маленького отверстия в середине воронки скорость воды достигала максимума. Именно оттуда и исходил рев, от которого в телах исследователей вибрировали все косточки. Он свидетельствовал о безумной, неудержимой силе, способной все на свете всосать в себя, перемолоть в порошок и выбросить за грань бытия.
– А спорим, что сможем вырваться! – азартно воскликнула АА и крикнула Джейсону: – Врубите мотор на полную силу и правьте прямо!
Джейсон повиновался. Моторка ходила на электричестве, негромкое жужжание двигателя на фоне рева водоворота казалось комариным писком. Лодка приблизилась к пенному буруну на краю воронки. Казалось, еще чуть-чуть – и она перевалит за него, но мощности не хватило. Суденышко остановилось, а затем его развернуло и потянуло обратно – так замирает в верхней точке и падает вниз подброшенный в воздух камешек. Джейсон предпринял несколько попыток, но каждый раз моторка соскальзывала еще ниже в водоворот.
– Ну я же говорил – это врата ада! – сказал Джейсон. – Ни одно обычное судно отсюда не выберется!
К этому времени лодка кружилась так далеко внизу, что пенный край пропал из виду. Позади исследователей горой вздымалась вода, и все, что они видели, – это медленно движущаяся вершина Хельсеггена с другой стороны водоворота. Каждого пробрал ужас: они находились в плену силы, с которой бесполезно бороться. Только зависший над головой вертолет придавал им толику отваги.
– Давайте-ка поужинаем, – предложил Джейсон.
Стояло арктическое лето, и солнце, скрывающееся за облаками, еще не опустилось к горизонту, но время было уже позднее: больше девяти вечера. Хозяин лодки достал из холодильника огромную свежепойманную треску. Затем на свет явились три бутылки крепкого вина. Положив рыбину на большой стальной противень, Джейсон вылил на нее содержимое одной бутылки, чиркнул зажигалкой и поджег, пояснив, что таков местный способ приготовления. Минут через пять он начал отщипывать кусочки от еще горящей рыбины и класть их в рот. Остальные последовали его примеру и тоже отдали должное рыбе и вину, не переставая восхищаться величественной и грозной красотой водного вихря.
– Детка, а я тебя узнал, – обратился Джейсон к Чэн Синь. – Ты была Держателем Меча. Наверняка ты и твои коллеги явились сюда по какому-то важному делу. Да ты не переживай. Все равно апокалипсиса не избежать, так что наслаждайся моментом!
– Сомневаюсь, что вы наслаждались бы моментом, если бы не вертолет над головой, – съязвила АА.
– Ха, детка, еще как наслаждался бы! Точно тебе говорю. Когда мне было сорок, еще в Общую Эру, я узнал, что смертельно болен. Но не испугался, даже не собирался ложиться в анабиоз. И только после того как я впал в кому, доктора сунули меня в гибернатор. А когда проснулся, уже наступила Эра Устрашения. Думал, ну вот, теперь у меня начнется новая жизнь, а оказалось, что это только иллюзия. Смерть лишь залегла в засаде где-то впереди на дороге… В тот вечер, когда я закончил строить этот маяк, я сел в лодку и отплыл в море, чтобы полюбоваться им издалека. И тут вдруг ко мне пришла мысль: Смерть – это единственный маяк, который горит всегда. Неважно, куда ты плывешь, в конце концов повернешь к нему. Все в мире проходит, и лишь Смерть живет вечно.
Их крутило в водовороте уже двадцать минут, и лодка спустилась примерно на треть пути до центра. Она значительно накренилась, но центробежная сила не давала пассажирам соскользнуть к левому борту. Все поле их зрения теперь занимал склон водяной горы, и они больше не могли видеть вершину Хельсеггена, даже находясь на противоположной стороне воронки. Все избегали поднимать взгляд к небу, потому что лодка, словно приклеенная, кружилась синхронно со стеной водоворота, и поэтому движение почти не ощущалось. Но стоило только задрать голову – и картина менялась. Затянутое тучами небо вращалось все быстрее и быстрее, вызывая у исследователей головокружение. Центробежная сила, возрастающая ближе к зеву воронки, разглаживала водную стену еще больше. Возникало впечатление, будто она твердая, как лед. Рев, доносившийся из ока водоворота, заглушал теперь все другие звуки, и разговаривать стало невозможно. Солнце на западе пробилось сквозь облачный покров и бросило в водоворот свой золотой луч. Свет, однако, не мог достичь дна воронки и озарил лишь маленький участок водяной стены, отчего зев водоворота показался еще более мрачным и угрожающим. В поднимающемся из него тумане мельчайших брызг заиграла радуга. Многоцветная арка величественно встала над вращающейся бездной.
– Помнится, Эдгар По тоже описал радугу над Мальстрёмом. Причем, кажется, даже в лунном свете. Он назвал ее «мостом между Временем и Вечностью». – Джейсон кричал во всю глотку, но никто не мог разобрать его слов.
Вертолет начал эвакуацию. Кружа в двух-трех метрах над лодкой, он спустил вниз веревочную лестницу, по которой все выбрались наверх. Пустая моторка продолжала вертеться в чудовищной воронке. Над недоеденной треской все еще плясали язычки синего пламени.
Вертолет завис над самым оком водоворота. Глядя вниз, пассажиры ощущали головокружение и тошноту. Кто-то из экипажа ввел в навигационную систему команду летать по кругу синхронно с водой внизу. Водоворот при этом как бы застыл, зато весь остальной мир – небо, море и горы – завертелся. Гигантский водяной вихрь теперь стал казаться центром мира. Тошнота у наблюдателей не уменьшилась ни на йоту. АА извергла обратно всю съеденную рыбу.
Пока Чэн Синь смотрела на закручивающуюся спираль, перед ее мысленным взором возникла другая, образованная сотнями миллиардов звезд, вращающихся в океане Вселенной. На один оборот спирали уходило 250 миллионов лет. Млечный Путь. Земля в этом вихре была всего лишь крохотной пылинкой – нет, даже еще меньше, а Москстраумен был едва заметной ямкой на поверхности этой пылинки.
Прошло еще полчаса, и моторка Джейсона, затянутая в око водоворота, пропала из виду. Громоподобный рев не стал сильнее, но людям все равно казалось, что они различили в нем треск перемалывающейся лодки.
Вертолет высадил Джейсона на Москене. Чэн Синь пообещала как можно скорее обеспечить его новой лодкой. После этого они распрощались, и вертолет направился в Осло – ближайший город с софонозащитной камерой.
Пока они летели, каждый сидел, погрузившись в раздумья. Никто не переговаривался даже глазами.
Смысл Москстраумена был настолько ясен, что тут и думать не над чем.
Но оставался вопрос: какое отношение имеет снижение скорости света к черным дырам? Какое отношение имеют черные дыры к мирному космическому посланию?
Черная дыра не могла изменить скорость света; она могла лишь изменить длину его волны.
Замедление скорости света в вакууме до одной десятой, одной сотой или даже одной тысячной от его естественной скорости будет означать тридцать тысяч километров в секунду, три тысячи километров в секунду и триста километров в секунду соответственно. И что? При чем тут черные дыры?
Сломать шаблон мышления – задача весьма сложная. Но не для людей в вертолете, лучших умов человечества. Особенно хорош по части нетрадиционных идей был Цао Бинь, физик, перескочивший через три столетия. Ему было известно кое-что еще: во времена Общей Эры группа исследователей провела успешный лабораторный эксперимент, снизив скорость света в промежуточной среде до семнадцати метров в секунду, – это медленнее, чем езда на велосипеде[165]. Конечно, это не то, что замедлить скорость света в вакууме, но, по крайней мере, дальнейший ход мыслей Цао уже не казался полным бредом.
А что, если замедлить скорость света в вакууме до тридцати километров в секунду? Это будет иметь какое-то отношение к черным дырам? Да вроде бы нет, все то же, что и… Постой-ка!
– Шестнадцать и семь десятых! – выкрикнул Цао Бинь. В его зрачках вспыхнул такой огонь, что у остальных тоже загорелись глаза.
Третья космическая скорость в Солнечной системе составляет 16,7 километра в секунду. Никакой летательный аппарат не может покинуть Солнечную систему, не преодолев этот порог.
То же самое и в отношении света.
Если сделать скорость света в вакууме ниже 16,7 километра в секунду, он не сможет преодолеть притяжение Солнца, и Солнечная система превратится в черную дыру. Таково неизбежное следствие формирования сферы Шварцшильда вокруг любого объекта, в том числе и Солнечной системы. Уточнение: если сферу Шварцшильда расширить, необходимый порог скорости света станет еще ниже.
Двигаться со скоростью выше скорости света нельзя, а это значит, что если свет не сможет выйти за горизонт событий Солнечной системы, то и ничто другое не сможет. Солнечная система будет герметически запечатана и отделена от остального космоса.
И станет абсолютно безопасной для других жителей Вселенной.
Каким образом сторонний наблюдатель сможет установить, что черная дыра на месте Солнечной системы сформирована понижением скорости света? Существуют две возможности: для наблюдателей с невысоким уровнем технологии Солнечная система попросту исчезнет; технологически развитые наблюдатели, способные обнаружить черную дыру, должны сразу понять, что отсюда им не грозит никакая опасность.
Космическая мирная весть должна быть такой, чтобы кто угодно, взглянув на далекое солнце – еле различимую точку, – с уверенностью сказал: «О, это безопасная звезда, угрозы для нас не представляет».
Это и было мирное послание. Невозможное все же оказалось возможным!
Море Обжор отгородило Бессказочное королевство от остального мира. Эта добавочная дирекционная координата была лишней – исследователи уже обо всем догадались.
Позже люди назовут черную дыру, образованную за счет снижения скорости света, «черным доменом». По сравнению с черными дырами, скорость света в которых оставалась неизменной, черный домен имел гораздо больший гравитационный радиус. Его внутренняя область представляла собой не пространственно-временную сингулярность, а довольно обширный регион.
Вертолет летел над облаками. Было уже одиннадцать часов вечера, и солнце медленно садилось; над горизонтом виднелся лишь небольшой его сегмент. В золотистом сиянии полуночного солнца каждый пытался вообразить себе жизнь в мире, где свет двигался бы со скоростью чуть меньше 16,7 километра в секунду. Как же медленно будут ползти в этом мире лучи от такого заката…[166]
Итак, почти все фрагменты головоломки Юнь Тяньмина легли на свои места. Оставался один: живопись Остроглаза. Исследователи не могли ни разгадать двухуровневую метафору, ни найти какие-либо дирекционные координаты. Одни толкователи предполагали, что картины – это добавочная дирекционная координата Москстраумена, символизирующая горизонт событий черного домена. Они исходили из того, что для стороннего наблюдателя все, что войдет в черный домен, навсегда отпечатается на горизонте событий[167], подобно изображению на полотне. Однако большинство экспертов не соглашались с такой интерпретацией. Смысл Москстраумена был кристально ясен, к тому же Тяньмин дал для него дирекционную координату – море Обжор. Еще одна ни к чему.
Эту последнюю загадку разгадать не удалось. Словно утерянные руки Венеры Милосской, картины Остроглаза остались тайной. Однако судя по тому, с какой утонченной жестокостью и исключительным бессердечием эта деталь, послужившая основанием сюжета для всех трех сказок, живописала красоту гибели, в ней, по всей вероятности, содержался намек на величайшую мистерию жизни и смерти.
I. Проект космических убежищ
Этот план сулил наибольший успех, потому что полностью основывался на уже имеющихся науке и технологиях и не брал в расчет никаких пока еще не разгаданных тайн природы. В каком-то смысле проект космических убежищ можно рассматривать как естественное продолжение развития земной цивилизации. Даже если бы не существовало угрозы «темного леса», для человечества пришло время освоения всей Солнечной системы. Проект лишь сделал усилия более конкретными и четче определил цели.
План полностью принадлежал землянам, он никак не был связан с посланием Юнь Тяньмина.
II. Проект черного домена
Сутью этого плана была космическая весть о мирном характере земной цивилизации. Достичь цели следовало путем превращения Солнечной системы в черную дыру с пониженной скоростью света. Из всех проектов данный был наиболее сложным технически. Требовалось изменить физическую константу в регионе пространства радиусом 50 а. е., то есть 7,5 миллиарда километров. В народе план назвали «Инженерным проектом Господа Бога». Для него требовалось совершить множество научных открытий.
Однако если бы план черного домена удалось претворить в жизнь, земная цивилизация получила бы самую надежную защиту из всех возможных. Уже не говоря о космическом мирном послании, черный домен сам по себе служил бы высокоэффективным оборонительным заслоном. Любой боевой снаряд извне, такой, например, как фотоид, для обретения необходимой разрушительной силы должен двигаться чрезвычайно быстро. Следовательно, он войдет в черный домен со скоростью, намного превышающей скорость света, искусственно установленную внутри. Согласно теории относительности, как только такой объект пересечет горизонт событий, он должен продолжать движение с [новой, более низкой] скоростью света, и его избыточная кинетическая энергия перейдет в массу. Передняя часть объекта, войдя в черный домен, внезапно замедлится и наберет значительную массу. Остальная часть объекта, двигаясь с прежней скоростью, столкнется с массивной передней частью. В результате снаряд разрушится. Расчеты показали, что даже аппараты, изготовленные из материала с сильным ядерным взаимодействием, например, «капли», на границе черного домена разлетятся в пыль. Вот почему в народе черный домен прозвали также «космическим сейфом».
Черный домен обладал еще одним преимуществом. Из всех трех альтернатив только этот план давал людям возможность жить на Земле в привычной обстановке, а не уходить в изгнание неведомо куда.
Но человеческой цивилизации придется дорого заплатить за удобство. Солнечная система полностью отгородится от остального космоса. Это значит, что известная человечеству Вселенная сожмется с 16 миллиардов световых лет[168] до ста астрономических единиц. Больше того, неизвестно, какова будет жизнь в такой вселенной. Скорость операций электронных и квантовых компьютеров снизится настолько, что они не смогут функционировать, поэтому человечеству придется вернуться к низкотехнологичному обществу. Это будет блок покрепче, чем тот, что установили софоны. Итак, проект черного домена стал бы не только мирным посланием, но и формой технологического самоувечья. Человечество никогда не смогло бы вырваться из этой ловушки.
III. Полет со скоростью света
Хотя теоретические принципы двигателя, искривляющего пространство, оставались неизвестными, этот план явно было легче воплотить в жизнь, чем черный домен.
Однако полет со скоростью света не обеспечивал безопасности земной цивилизации в целом. Он годился только для побега к звездам. Из всех трех планов этот содержал в себе наибольшее число неизвестных. Даже если бы он удался, тех представителей человечества, которые ушли бы в безграничные просторы космоса, поджидали непредсказуемые трудности. К тому же сама опасная идея эскапизма означала, что план столкнется с бесчисленным множеством политических препон.
И все же нашлись люди, одержимые идеей полета со скоростью света и видевшие в ней не только способ выживания.
Для человечества Эры Космической Передачи единственным толковым решением проблемы было претворить в жизнь все три плана одновременно.
Эра Космической Передачи, год 8-йСудьбоносный выбор
Чэн Синь прибыла в штаб-квартиру корпорации «Гало».
Это случилось впервые в ее жизни. До сих пор она не принимала участия в деятельности концерна, потому что не считала свое колоссальное состояние принадлежащим лично ей или Тяньмину. Да, звезда была их собственностью, однако богатством, которое она принесла, имеет право распоряжаться все общество.
Но теперь, возможно, концерн «Гало» поможет воплотить в реальность ее мечту.
Штаб-квартира занимала целое гигантское дерево. Что интересно, все «листья» на дереве были прозрачными. Более того, показатель преломления строительного материала приближался к показателю преломления воздуха, и поэтому внутренние помещения были как на ладони. Снаружи можно было наблюдать, как ходят туда-сюда служащие, как передвигаются бесчисленные информационные окна. Висячие здания напоминали прозрачные муравьиные фермы со снующими внутри разноцветными муравьями.
В просторном конференц-зале на вершине дерева Чэн Синь встретилась почти со всеми высшими руководителями корпорации – людьми молодыми, умными и жизнерадостными. Многие из них раньше не были знакомы с Чэн Синь и не скрывали своего восхищения и преклонения.
После совещания, оставшись вдвоем в большом пустом зале, Чэн Синь и АА завели разговор о будущем компании. Послание Тяньмина и его расшифровка продолжали оставаться тайной для широкой публики. Чтобы не подвергнуть жизнь Тяньмина опасности, Конгресс Флотов и ООН решили знакомить общество с этими сведениями постепенно, небольшими порциями, выдавая их за плоды исследований земных ученых. В информацию намеренно подмешивают некоторое количество ошибок – для пущего правдоподобия.
Чэн Синь освоилась с прозрачными полами и страха перед высотой почти не ощущала. По конференц-залу плавало несколько широких инфоокон, передававших прямые репортажи с объектов, строящихся концерном «Гало» в околоземном пространстве, – одним из них был тот самый громадный крест на геосинхронной орбите. После кратковременного явления Тяньмина надежда людей на чудо постепенно угасла, а с началом строительства космоградов поутих и религиозный пыл. Церковь остановила финансирование, и строительство сверхгигантского креста заморозили. Сейчас он был в процессе демонтажа; так что от сооружения осталась только огромная римская единица – что ни говори, символ более чем выразительный.
– Не нравится мне этот «черный домен», – заявила АА. – Уж лучше назвали бы «черная могила»! Потому что это и есть могила, которую мы выкопаем себе сами.
Чэн Синь сквозь прозрачный пол разглядывала город внизу.
– Я смотрю на это иначе. В ту эру, из которой я родом, Земля была полностью отгорожена от Вселенной. Все люди жили на поверхности и весьма редко поднимали глаза к звездам. Человечество жило так тысячелетиями, и я не сказала бы, что это была плохая жизнь. Даже в наши дни Солнечная система в общем-то отделена от остальной Вселенной. Ведь единственная группа людей, которая сейчас находится где-то в дальнем космосе, – это всего около тысячи человек на двух кораблях.
– Но у меня такое чувство, что если мы отгородимся от звезд, то мечты умрут…
– Вовсе нет. В старые времена существовали и счастье, и радость, и люди мечтали не меньше, чем мы. К тому же, даже живя внутри черного домена, мы сможем видеть звезды. Вот только… кто знает, как они будут выглядеть… Лично мне затея с черным доменом тоже не нравится.
– Кто бы сомневался.
– Мне больше по душе корабли, летящие со скоростью света.
– Нам всем они по душе. Вот что: пусть их постройкой займется наша фирма!
– А я-то боялась, что ты не согласишься! – воскликнула Чэн Синь. – Ведь это потребует громадных инвестиций в фундаментальные исследования.
– Ты видишь во мне только акулу бизнеса, да? Ну, собственно, так оно и есть. И все члены совета директоров точно такие же. Наш девиз – максимальная прибыль. Но он не противоречит идее кораблей, способных летать со скоростью света. Политический расклад такой: правительство направит бо!льшую часть ресурсов на проекты космических убежищ и черного домена, а субсветовые корабли оставят частным предпринимателям… Мы должны вложить средства и усилия в строительство космоградов, а потом часть полученной прибыли отдать на исследования по пространственному двигателю.
– Я вот что думаю, АА: и этот двигатель, и черный домен, по всей вероятности, основываются на одних и тех же фундаментальных принципах. Подождем, пока правительство и Всемирная академия наук проведут все необходимые исследования, а потом мы возьмем их результаты и построим двигатель, искривляющий пространство.
– Отлично! А еще концерну «Гало» хорошо бы учредить собственную Академию наук и набрать в нее ученых. Многие из них мечтают о полете со скоростью света, но ни национальные, ни международные научные программы не предоставляют такой возможности…
АА остановилась на полуслове, потому что внезапно вспыхнуло множество новых инфоокон. Их разноцветная лавина обрушилась со всех сторон и похоронила под собой немногие прежние окна, показывавшие различные проекты концерна «Гало». Обычно такой «информационный прилив» служил признаком какого-то чрезвычайного происшествия, но зачастую он настолько ошеломлял зрителей, что те не в силах были ничего понять. Именно это и произошло с Чэн Синь и АА. По большинству окон бежал сложный текст с динамическими диаграммами, что только запутывало восприятие. С ходу можно было понять лишь обычные видеоканалы. На одном из них Чэн Синь различила несколько поднятых вверх лиц, затем изображение увеличилось, и все окно заполнила пара перепуганных глаз. Все это сопровождалось какофонией криков.
Тут вперед выплыло новое окно – с секретаршей АА. В глазах женщины светились ужас и потрясение.
– Тревога! Нас атаковали! – воскликнула она.
– А если точнее? – потребовала АА.
– Они ввели в строй первый наблюдательный пункт космической системы раннего предупреждения, и тот сразу же обнаружил фотоид!
– В каком направлении? Насколько далеко?
– Не знаю. Я ничего не знаю! Все, что мне известно…
– О нападении сообщили официально? – хладнокровно спросила Чэн Синь.
– Кажется, нет. Но это транслируют по всем каналам. Уверена, это правда! Надо бежать в космопорт и попытаться спастись!
Окно закрылось.
Чэнь Синь и АА двинулись сквозь тесное скопление инфоокон к прозрачной стене конференц-зала. Внизу, в городе, поднималась волна паники. Воздух заполнился мириадами летающих автомобилей, и каждый стремился на полной скорости протолкаться сквозь пробку, что еще больше усиливало хаос. Один из автомобилей врезался в дерево-небоскреб и превратился в огненный шар. Вскоре огонь вспыхнул в двух других местах города, поднялись клубы дыма…
АА выбрала несколько инфоокон и внимательно следила за происходящим. Чэн Синь в это время пыталась дозвониться до кого-нибудь из КРИ. Почти все телефоны там были заняты, так что ей удалось поговорить только с двумя членами Комитета. Один, подобно Чэн Синь и АА, ничего не знал. Другой, служащий Совета обороны планеты, подтвердил, что наблюдательный пункт № 1 космической системы раннего предупреждения обнаружил какую-то значительную аномалию, но подробностей чиновник из СОП не знал. Он подтвердил также, что Конгресс Флотов и ООН не объявили об атаке «темного леса» официально, но настроен чиновник был пессимистически.
– Есть два варианта, почему они не объявили тревогу. Первый: ничего не случилось. Второй: фотоид так близко, что объявляй – не объявляй, все бесполезно.
АА удалось выудить из инфоокон только одну конкретную деталь: фотоид движется в плоскости эклиптики. Сообщения о его траектории и расстоянии до Солнца противоречили друг другу; прогнозы о том, когда он ударит в Солнце, тоже значительно различались: одни утверждали, что у мира есть еще месяц, другие – что только несколько часов.
– Пора бежать на «Ореол», – заключила АА.
– А успеем?
«Ореол» – так назывался космический корабль, собственность концерна «Гало». В этот самый момент он был пристыкован к базе компании на геосинхронной орбите. Если тревога настоящая, то их единственная надежда – лететь к Юпитеру и спрятаться за газовым гигантом до того, как фотоид нанесет удар. Юпитер находился в противостоянии, то есть сейчас он ближе всего к Земле. Значит, «Ореолу» потребуется двадцать пять – тридцать дней, чтобы долететь туда, что едва умещалось во временные рамки самого оптимистичного прогноза. Впрочем, правдоподобность этого прогноза выглядела весьма сомнительной: система раннего предупреждения еще только строилась и дать столь заблаговременное оповещение не могла.
– Надо что-то делать, а не торчать здесь и ждать смерти! – выпалила АА и потащила Чэн Синь из зала. На парковке у верхушки дерева подруги уселись в летающий автомобиль, но тут АА, похоже, о чем-то вспомнила и выскочила из машины. Через несколько минут она вернулась, держа в руках нечто, напоминающее скрипичный футляр. АА открыла его, вынула какой-то предмет и пошла с ним к автомобилю, отбросив футляр в сторону.
Чэн Синь всмотрелась и узнала: в руках подруга держала винтовку, стреляющую лазерными импульсами вместо пуль.
– Зачем это? – осведомилась Чэн Синь.
– В космопорте наверняка народу – не протолкнешься. Кто знает, что там может стрястись. – АА бросила винтовку на заднее сиденье и рванула автомобиль с места.
В каждом городе имелся космопорт, обслуживающий маленькие космические корабли, – что-то вроде аэропорта в старину.
Автомобиль влился в мощный поток воздушного движения. Все бесчисленные, как саранча, машины неслись к космопорту. По земле бежали струящиеся тени, словно кровь в артериях города.
Впереди в небо поднималось около десятка белых полос – следов, оставленных космическими кораблями. Они взлетали прямо вверх, затем поворачивали на восток и растворялись в вышине. За ними беспрерывно взмывали с земли новые белые столбы; на вершине каждого полыхал огненный шар ярче солнца – факел термоядерных двигателей.
Инфоокно в автомобиле передавало прямой репортаж с околоземной орбиты. Белые полосы то и дело возникали на светло-коричневом фоне материка и тянулись вверх. Они становились все многочисленнее, все гуще, как будто Земля начала обрастать седой шевелюрой. Огненные шары на концах белых полос походили на рой улетающих в небо светлячков. На глазах Чэн Синь происходило величайшее в истории массовое бегство землян в космос.
Их машина зависла над космопортом. Внизу возвышалось около сотни кораблей, и еще больше выдвигалось из огромного ангара неподалеку. Космопланы давно уже вышли из употребления; современные челноки взлетали вертикально. В отличие от странных летательных аппаратов, которые Чэн Синь видела на станции при терминале космического лифта, эти корабли были обтекаемой формы, с тремя или четырьмя хвостовыми плавниками-стабилизаторами. Сейчас они стояли на летном поле космопорта безо всякого порядка, будто металлический лес.
АА заранее позвонила в ангар с просьбой отбуксировать один из челноков концерна «Гало» на летное поле. Она с ходу распознала нужный корабль и приземлилась поблизости.
Чэн Синь окинула взглядом стоящие вокруг челноки. Все были разного размера. Те, что поменьше, зачастую насчитывали всего несколько метров в высоту, напоминая орудийные снаряды-переростки. Не укладывалось в голове, что эти малютки способны преодолеть земное тяготение. Корабли побольше иногда достигали размера старинного авиалайнера. Челнок концерна «Гало» высотой метров десять, покрытый отражающим слоем металла, придающим ему сходство с трисолярианскими «каплями», принадлежал к среднему классу. Суденышко стояло на колесном шасси, позволявшем быстро и легко передвинуть его на стартовую площадку. Этот корабль и доставит подруг на орбиту, к «Ореолу».
С пусковой зоны донесся грохот, до удивления напоминавший рев Москстраумена. Земля задрожала. Ноги у Чэн Синь стали как ватные. Пусковая зона озарилась ярким светом, и ввысь, опираясь на огненный шар, пошел очередной челнок. Вытянулся еще один дымный столб. Огромные клубы белого тумана накатили на подруг, неся с собой непривычный запах гари. Туман исходил не из двигателя взлетевшего челнока – это вскипала вода охладительного бассейна под стартовой площадкой. По мере того как пусковую зону и корабли все плотнее и плотнее заволакивало горячим, удушливым паром, людьми вокруг овладевали все большее возбуждение и страх.
АА и Чэн Синь взбежали по узкому трапу к люку челнока. Туман немного рассеялся, и Чэн Синь увидела неподалеку группу детей в школьной форме. На вид им было меньше десяти лет – видимо, ученики начальной школы. Рядом с ними растерянно озиралась по сторонам молодая учительница. Ее длинные волосы трепал ветер.
– У нас есть немного времени? – спросила Чэн Синь.
АА взглянула на детей и поняла, о чем думает подруга.
– Хорошо. Иди. Нам все равно еще ждать своей очереди на стартовой площадке. Еще не скоро.
В принципе, челнок мог стартовать с любого ровного места. Однако чтобы избежать разрушительного воздействия нагретой до сверхвысоких температур плазмы, вырабатываемой двигателями, челноки взлетали со стартовых площадок, оборудованных охладительными бассейнами и каналами для безопасного отвода раскаленных газов.
Учительница заметила идущую к ним Чэн Синь, подбежала и схватила за руку.
– Это ваш челнок, правда? Пожалуйста, пожалуйста, спасите детей! – Лицо ее было мокро от слез и пара, пряди волос прилипли ко лбу. Учительница смотрела на Чэн Синь так, будто хотела удержать ее на месте силой своего взгляда. Дети сгрудились вокруг, в их глазах светилась надежда. – Они собирались в космический лагерь и как раз должны были лететь на орбиту. А тут тревога, и нас все гонят, а наши места отдали другим!
– Где ваш корабль? – спросила подошедшая АА.
– Улетел! Пожалуйста, пожалуйста!
– Заберем их, – сказала Чэн Синь подруге.
АА несколько мгновений смотрела на нее молча. «На Земле миллиарды людей. Неужели ты думаешь, что можешь спасти всех?»
Но Чэн Синь ответила таким же упрямым взглядом.
АА покачала головой:
– Мы можем взять только троих.
– Но челнок рассчитан на восемнадцать человек!
– Дело не в челноке, а в «Ореоле». Если лететь с максимальным ускорением, «Ореол» может вместить всего пятерых – на нем только пять капсул глубокого погружения. Все, кто не в капсуле, превратятся в мясной фарш!
Этот ответ удивил Чэн Синь. Капсулами для состояния погружения оборудовали только звездолеты. А она всегда думала, что «Ореол» – межпланетный корабль, не способный к полету за пределы Солнечной системы.
– Пусть так! Заберите хотя бы троих! – Учительница, страшась потерять этот единственный шанс, бросила Чэн Синь и вцепилась в АА.
– Тогда выберите их, – сказала та.
Учительница отпустила АА и уставилась на нее с еще бо!льшим ужасом, чем прежде на Чэн Синь.
– Как это – выбрать?.. Как я могу… – Она беспомощно отвернулась, не смея встретиться взглядом с детьми. Судя по ее виду, девушка испытывала страшные мучения, словно глаза детей прожигали ее насквозь.
– Ладно. Тогда я выберу, – промолвила АА. Она с улыбкой обратилась к детям: – Слушайте внимательно. Я задам вам три вопроса. Кто первым даст правильный ответ, отправится с нами. – АА подняла палец, игнорируя ошеломленные взгляды Чэн Синь и учительницы. – Первый. У нас есть неисправный фонарик. Через минуту он мигнет. Еще через полминуты он мигнет снова. В третий раз он мигнет через пятнадцать секунд. И так далее – он будет мигать с интервалом вдвое короче предыдущего. Я хочу знать, сколько раз мигнет фонарик по истечении двух минут.
– Сто! – выпалил кто-то.
АА качнула головой:
– Неверно.
– Тысячу!
– Нет. Подумайте как следует.
После долгого молчания прозвучал робкий голосок. Говорила застенчивая маленькая девочка, и ее трудно было расслышать за грохотом космодрома.
– Бесконечное число раз.
– Иди сюда, – махнула ей АА. Когда та подошла, АА поставила ее позади себя. – Второй вопрос. У нас есть веревка, толщина которой неодинакова. На то, чтобы она сгорела от одного конца до другого, требуется час. Как, используя эту веревку, отмерить пятнадцать минут? Помните – толщина у веревки разная!
На этот раз дети не торопились отвечать – они глубоко задумались. Вскоре поднял руку мальчик:
– Надо сложить веревку пополам и поджечь ее одновременно с двух концов.
АА кивнула:
– Иди сюда, – и поставила мальчика позади себя рядом с первой девочкой. – Третий вопрос: восемьдесят два, пятьдесят, двадцать шесть. Какое следующее число?
– Десять! – выкрикнула какая-то девочка.
АА подняла вверх большой палец.
– Молодец! Иди сюда. – Она кивнула Чэн Синь и, забрав троих детей, направилась к челноку.
Чэн Синь проводила их до корабля. У трапа она оглянулась. Оставшиеся дети и учительница смотрели на нее как на солнце, которое больше никогда не взойдет. Слезы выступили на глазах Чэн Синь и заволокли эту сцену туманом. Поднимаясь по ступенькам, она ощущала на себе их полные отчаяния взгляды, и словно десять тысяч стрел пронзили ее сердце. Знакомое чувство. То же самое она чувствовала в последние мгновения своей короткой карьеры Держателя Меча, а позже в Австралии, когда Томоко провозгласила план уничтожения человеческой расы. Это мучение было хуже смерти.
Кабина челнока была просторной, восемнадцать кресел располагались в ней двумя рядами. Поскольку салон вытянулся вертикально, словно колодец, каждому пришлось взбираться к своему сиденью по лесенке с перекладинами. У Чэн Синь возникло то же впечатление, что и в сферической шлюпке, в которой она летела на свидание с Тяньмином: корабль показался ей пустой скорлупой без двигателя или систем контроля. Вспомнились ракеты на химическом топливе времен Общей Эры, высоченные, как небоскребы, а полезного груза – лишь крохотный отсек у самого носа…
Панели управления отсутствовали; в воздухе плавало только несколько информационных окон. Искусственный интеллект челнока распознал АА. Как только та вошла в кабину, окна собрались вокруг нее и плавали следом, пока она перебиралась от кресла к креслу, затягивая ремни безопасности на детях и Чэн Синь.
– И не смотри на меня так! – прошипела ей АА. – Я дала им шанс. Чтобы выжить, надо бороться!
– Тетя, а они там, на поверхности, умрут? – спросил мальчик.
– Мы все умрем. Вопрос только когда. – АА уселась рядом с Чэн Синь. Не пристегиваясь, она продолжала всматриваться в инфоокна. – Черт. Мы тридцатые в очереди на старт.
Космопорт был оснащен восемью стартовыми площадками. После каждого пуска платформе требовалось десять минут на остывание и смену воды в бассейне охлаждения.
Ожидание, в общем-то, не было для них вопросом жизни или смерти. Полет на Юпитер займет месяц. Если удар «темного леса» последует раньше, то какая разница, где они – на Земле или в космосе. Вот только возникла новая проблема: чем дольше они ждали, тем больше возрастала вероятность, что они не взлетят вообще.
Человечество провалилось в глубины ада. Движимые инстинктом самосохранения, жители города – более десяти миллионов человек – кинулись к космопорту. Челноки, подобно пассажирским самолетам былого, за короткий промежуток времени могли забрать только небольшое количество людей. Собственный космический корабль был все равно что частный самолет в Общую Эру – недостижимая мечта для большинства населения. Даже используя космический лифт, в течение недели подняться на околоземную орбиту могло не больше одного процента землян. И лишь одна десятая этого процента сумела бы добраться до Юпитера.
В челноке отсутствовали иллюминаторы, но инфоокна показывали происходящее снаружи. Чэн Синь видела, как безумная толпа наводняет космодром. Люди толпятся вокруг челноков, кричат, воздев кулаки, пытаются пролезть внутрь… Некоторые автомобили, приземлившиеся за пределами космопорта, снова взмывают вверх. Все они пусты, хозяева управляют ими дистанционно в попытке остановить очередные старты. В воздухе собирается все больше летающих машин, и вот они уже образуют темное плотное облако над стартовыми площадками. Скоро уже ни один корабль не сможет взлететь.
Чэн Синь уменьшила инфоокно и повернулась в кресле, чтобы успокоить сидящих сзади детей. И тут раздался крик АА. Чэн Синь повернулась обратно и увидела, что одно из окон расширилось на всю кабину. Оно показывало страшное: ослепительный огненный шар запылал среди леса челноков.
Кто-то взлетел, несмотря на окружающую челнок толпу, прямо с летного поля!
Плазма, выбрасываемая термоядерными двигателями, была в десятки раз жарче, чем выхлоп древних химических ракет. При пуске с обычной ровной площадки плазма растекалась во всех направлениях и расплавляла поверхностный слой, который спекался в корку. В радиусе тридцати метров не оставалось ничего живого.
В инфоокне множество черных точек брызнули во все стороны от огненного шара. Одна из них врезалась в соседний челнок и оставила черную отметину – обгоревшее тело. Несколько кораблей, стоявших вокруг, повалились на землю – по-видимому, их шасси расплавились.
Толпа притихла. Задрав головы, люди следили за челноком-убийцей. Тот, грохоча и изрыгая белый дым, ввинчивался в воздух, а затем повернул на восток. Люди отказывались верить своим глазам. Еще через несколько секунд с летного поля стартовал другой корабль, стоявший еще ближе к челноку «Гало». Гром, пламя и волны раскаленного воздуха окончательно повергли потрясенную толпу в панику. Затем взлетели третий, четвертый… Челноки один за другим покидали летное поле. Среди огненных шаров в воздухе носились обгоревшие останки тел. Космодром превратился в крематорий.
АА смотрела на эту ужасающую сцену, закусив губу. Затем она взмахом руки убрала окно и начала что-то печатать в другом, поменьше.
– Что ты делаешь? – спросила Чэн Синь.
– Мы стартуем.
– Нет!
– Взгляни! – АА перебросила Чэн Синь другое небольшое окно, показывавшее соседние корабли. Их хвостовые стабилизаторы охватывали петли системы охлаждения, предназначенные для сброса тепла из термоядерного реактора. Чэн Синь увидела, что охлаждающие петли соседних челноков начали тлеть красным. Это значило, что реакторы включены и корабли готовятся к старту.
– Лучше нам взлететь до того, как это сделают они, – проговорила АА.
Если какой-то из этих челноков взлетит, его плазма расплавит шасси стоящих рядом кораблей, и они повалятся на спекшуюся землю.
– Нет! Стоп! – Голос Чэн Синь звучал ровно, но непоколебимо. На своем веку она испытала катастрофы и похуже. И сейчас будет вести себя спокойно и с достоинством.
– Почему? – АА говорила так же ровно, как ее подруга.
– Потому что вокруг люди.
АА прекратила печатать и повернулась к Чэн Синь.
– Скоро и от тебя, и от меня, и от всех этих людей, да и от самой Земли только клочья полетят! И как ты отличишь тогда, кто из этих клочьев святой, а кто подонок?
– Наши ценности остаются ценностями – во всяком случае, пока. Я президент концерна «Гало». Этот челнок принадлежит компании, а ты в ней наемный служащий. Я обладаю всей полнотой власти, чтобы принять такое решение.
АА несколько мгновений пристально смотрела в глаза Чэн Синь, затем кивнула и закрыла окно управления. Она выключила также и все другие инфоокна, изолировав кабину от обезумевшего мира.
– Спасибо, – сказала Чэн Синь.
АА ничего не ответила. И вдруг подскочила, как будто внезапно что-то вспомнив. Схватив лежащую на одном из свободных кресел лазерную винтовку, она полезла вниз по лестнице.
– Не отстегивайте ремни! Посудина может опрокинуться в любой момент! – крикнула она.
– Ты что задумала? – встревожилась Чэн Синь.
– Если мы не полетим, они тоже не полетят. А вот хрен им по всему рылу!
АА открыла наружный люк, вышла и немедленно заперла его за собой, чтобы никто не смог прорваться в челнок. Затем спустилась по трапу и выстрелила в хвостовой стабилизатор ближайшего корабля. От стабилизатора поднялось облачко дыма, а в обшивке образовалось маленькое отверстие размером с палец. Этого достаточно. Система управления челнока обнаружит неисправность, и бортовой искин откажется начать предстартовую циклограмму. Эту меру предосторожности не мог отменить никто.
Охлаждающий контур начал тускнеть – значит, реактор остановлен. Поворачиваясь вокруг себя, АА проделала аккуратные дырки в хвостах всех восьми соседних кораблей. В обстановке царящей паники, среди клубов горячей пыли и дыма никто не заметил, чем она занимается.
Люк одного из челноков распахнулся, и по трапу сбежала элегантно одетая женщина. Обойдя вокруг корабля, она обнаружила дырку. Женщина зашлась в истерическом плаче, затем упала и принялась кататься по земле и биться головой о шасси. Но никто не обращал на нее внимания. Все, что заботило толпу, – это люк челнока, оставшийся открытым. Люди устремились вверх по трапу и попытались протиснуться внутрь корабля, который больше не мог летать…
АА взбежала по ступеням и затолкала обратно Чэн Синь, которая как раз высунула голову из люка, после чего сама влетела в кабину и захлопнула за собой люк. Ее тут же вырвало.
– Там такой запах… – выдавила АА, когда рвота поутихла, – как на пикнике с шашлыками…
– Мы умрем? – спросила одна из девочек, выглядывая в проход между креслами над головами подруг.
– Мы станем свидетелями события вселенского масштаба, – заверила ее АА, напустив на себя таинственный вид.
– Какого события?
– Это самое впечатляющее зрелище на свете. Солнце обратится в гигантский фейерверк!
– А потом?
– Потом? Ничего. Что может быть там, где ничего нет? – АА вскарабкалась по лестнице и по очереди погладила каждого из детей по голове. Она не собиралась лгать им. Если они сумели ответить на ее вопросы, наверняка они достаточно сообразительны, чтобы понять ситуацию.
И снова АА и Чэн Синь сидели рядом друг с другом. Чэн Синь накрыла своей ладонью руку АА.
– Мне очень жаль…
АА улыбнулась в ответ. Какая знакомая улыбка… В глазах Чэн Синь ее подруга всегда оставалась юной и бодрой, темная сторона мира не так сильно изглодала ее. Чэн Синь чувствовала себя более зрелой, чем АА, но и более слабой.
– Да ладно, не парься, – вздохнула АА. – Все суета. Сколько ни дергайся, результат один. Теперь, по крайней мере, можно расслабиться.
Если «Ореол» и правда относится к звездному классу, он достигнет Юпитера гораздо быстрее ожидаемого. Хотя расстояние между Землей и Юпитером слишком мало, чтобы развить максимальную скорость, на полет потребовалось бы всего около двух недель…
Похоже, АА поняла ход мыслей подруги.
– Даже если бы система раннего предупреждения работала на полную катушку, мы получили бы от нее сигнал максимум за сутки до события. Так что, по здравом размышлении, я думаю, это ложная тревога, – проговорила она.
Вот, значит, почему АА так легко подчинилась решению Чэн Синь!
Правота АА довольно скоро подтвердилась. Чиновник из Совета обороны планеты, который одновременно являлся и членом КРИ, позвонил Чэн Синь и сообщил, что Конгресс Флотов и ООН выпустили совместное заявление, в котором объявляли тревогу ложной. Не было обнаружено ни малейших признаков атаки «темного леса». АА открыла несколько окон – почти все они передавали одно и то же. Самочинные старты прекратились. Все еще царил хаос, но во всяком случае ситуация не ухудшалась.
Как только снаружи все немного улеглось, Чэн Синь и АА вышли из челнока. Их глазам предстало настоящее побоище. Всюду лежали черные, обуглившиеся тела, некоторые еще пылали. Значительная часть кораблей повалилась на землю, другие покосились, опираясь друг на друга. В общей сложности со стоянки взлетело девять челноков; в небе все еще были ясно различимы их следы – словно кто-то расцарапал небосклон. Толпа больше не неистовствовала. Одни люди сидели на земле, другие стояли недвижно, будто столбы, третьи бесцельно шатались вокруг, и никто, казалось, не мог понять: происшедшее – это реальность или кошмар наяву? Прибывали стражи порядка, подтягивались спасательные команды.
– Следующая тревога может оказаться настоящей, – произнесла АА. – Поехали со мной на Юпитер! По ту сторону Юпитера наш концерн строит космоград.
Вместо ответа Чэн Синь спросила:
– А что это за странные дела с «Ореолом»?
– Я говорила не о первоначальном корабле с тем же именем, а о новом мини-звездолете. При межпланетном путешествии он может взять на борт двадцать пассажиров, при межзвездном – пять. Совет директоров решил построить его для тебя. Ты можешь пользоваться им как мобильным офисом около Юпитера.
Разница между планетолетом и звездолетом та же, что между одновесельным речным паромом и океанским контейнеровозом водоизмещением в десятки тысяч тонн. Разумеется, дело тут не в размерах – существовали и маленькие звездолеты. В сравнении с межпланетниками звездолеты обладали более совершенными двигателями; их оснащали замкнутыми экосистемами, причем у каждой из подсистем было три или четыре резервных. Если Чэн Синь и в самом деле отправится к Юпитеру на новом «Ореоле», то, что бы ни случилось, корабль обеспечит ее всем необходимым до конца ее дней.
Чэн Синь покачала головой.
– Лети без меня. Возьми «Ореол». Я все равно не принимаю участия в текущих делах концерна, так что вполне могу остаться на Земле.
– Ты просто не хочешь оказаться среди тех немногих, кто выживет!
– Я буду здесь вместе с миллиардами людей. Что бы ни произошло, когда с тобой это разделяют миллиарды других, становится не так страшно.
– Я волнуюсь за тебя, – проговорила АА и положила руки на плечи Чэн Синь. – Меня беспокоит не то, что ты погибнешь вместе со всеми остальными, а что тебе доведется испытать что-нибудь похуже смерти!
– Я это уже проходила.
– Если ты продолжишь мечтать о световом корабле, тебе придется пройти это еще не раз. Уверена, что выдержишь?
Ложная тревога привела к самым бурным социальным потрясениям со времен Великой пади. Быстро закончившись и причинив лишь ограниченный ущерб, они все же нанесли общественному сознанию глубокую травму.
Почти во всех космопортах планеты (а их было несколько тысяч) произошли старты челноков, окруженных людьми. В пламени термоядерных двигателей сгорело больше десяти тысяч человек. У наземных терминалов космических лифтов вспыхнули вооруженные столкновения, и эти конфликты имели международный характер. Некоторые страны попытались захватить интернациональные терминалы в тропических водах, и только своевременное сообщение о ложной тревоге предотвратило полномасштабную войну. На орбитах Земли и даже на Марсе люди дрались за места в космических кораблях.
Вдобавок к выродкам, пошедшим на убийство ради собственного спасения, еще один факт вызвал резкое порицание общественности: выяснилось, что на геосинхронной орбите и на обратной стороне Луны тайно строятся десятки маленьких кораблей звездного и квазизвездного класса. Последние оснащались замкнутой экосистемой – такой же, как у звездолетов, но их двигатели годились только для межпланетных путешествий. Часть этих роскошных яхт принадлежала большим корпорациям, остальные – богачам. Они отличались небольшими размерами, и их системы жизнеобеспечения были рассчитаны на малое количество пассажиров. Яхты имели лишь одно предназначение: долгое ожидание под защитой планет-гигантов.
Система заблаговременного предупреждения пока еще только строилась и могла объявить тревогу не ранее чем за сутки до удара. Если бы атака «темного леса» случилась на самом деле, ни у кого не хватило бы времени долететь до Юпитера, ближайшей планеты-экрана. По сути, Земля раскачивалась на тоненьком волоске над морем смерти. Разумом это осознавали все; отвратительные же бесчинства, разразившиеся во время ложной тревоги, были вызваны не чем иным, как массовым помешательством. Инстинкт самосохранения одержал верх над рациональным мышлением.
В настоящий момент в районе Юпитера проживало пятьдесят тысяч человек; большинство из них – служащие космических сил с юпитерианской военной базы, остальные – разработчики проекта космических убежищ. У этих людей были причины, чтобы находиться около Юпитера, и публика не имела к ним никаких претензий. Но богатые владельцы мини-звездолетов – о, это совсем другое дело! Как только они достроят свои яхты, они смогут вечно укрываться «за спиной» огромной планеты.
С точки зрения закона – по крайней мере, до нынешнего момента – ни международных, ни внутренних запретов на строительство звездолетов организациями или частными лицами не существовало, а ожидание за газовыми гигантами – не то же самое, что эскапизм. И все же обнаружившееся неравенство стали рассматривать как величайшую несправедливость в истории человечества: неравенство в смерти.
В истории человечества неравенство по большей части проявлялось в экономической и социальной сферах, но перед смертью все были равны. Следует признать, что и тут есть нюансы: например, услуги медицины доступны не всем в одинаковой мере; люди обеспеченные выходят из природных катастроф с меньшими потерями, чем бедняки; у солдат и у гражданских разные шансы уцелеть в войне, и тому подобное. Но никогда еще в истории не возникала ситуация, когда лишь одна десятитысячная населения могла отправиться в безопасное укрытие, бросив миллиарды погибать на Земле.
Даже в древние времена не стали бы терпеть такую несправедливость, а о нынешних и говорить нечего.
Все это прямиком привело к тому, что на планете воцарилось весьма скептическое отношение к светолетам.
Хотя корабли, скрывшиеся за щитом Юпитера и Сатурна, сумели бы переждать атаку «темного леса», жизни на них не позавидуешь. Как бы ни старались системы жизнеобеспечения создать на борту комфорт, пассажирам все это время пришлось бы прозябать в холодных, пустынных регионах космоса в полной изоляции. Однако, как показали наблюдения Второго Трисолярианского флота, звездолет на искривительной тяге мог достичь скорости света почти мгновенно. Такой корабль долетел бы от Земли до Юпитера за один час, и для него сигнал от системы предупреждения был бы более чем достаточным.
Значит, владельцы светолетов, люди богатые и обладающие властью, могли спокойно наслаждаться жизнью на Земле и покинуть ее в самое последнее мгновение, бросив миллиарды на произвол судьбы. Терпеть такое положение общество не собиралось. Нагоняющие ужас картины паники во время ложной тревоги не меркли в сознании людей, и большинство склонялось к мысли, что появление световых кораблей приведет к мировому хаосу. Вот почему план создания искривительного привода столкнулся с невиданным доселе сопротивлением.
Паника во время ложной тревоги была результатом взрывной реакции гиперинформационного общества на сведения, затрагивавшие особо чувствительные зоны общественного сознания. Толчком к панике послужило обнаружение системой раннего предупреждения некой аномалии. Аномалия действительно существовала, но к фотоидам не имела никакого отношения.
В прошлом Земля наблюдала фотоиды лишь дважды: при уничтожении звезды 187J3X1 и при гибели Трисоляриса. Поэтому сведения о данном феномене были довольно ограниченными. Ученые знали только, что фотоид двигался со скоростью, близкой к скорости света, но ни об объеме, ни о массе покоя или релятивистской массе объекта они не имели никаких данных. Фотоид, по всей вероятности, являлся самым примитивным оружием для разрушения звезд, потому что расчет шел только на его неимоверную кинетическую энергию, порожденную релятивистской массой. Как только цивилизация овладевала технологией разгона объектов до околосветовых скоростей, она могла придать «пуле» с крохотной массой невероятную разрушительную силу. Атаку с помощью столь малого снаряда и впрямь можно назвать «малозатратной».
Наиболее ценные сведения о фотоидах были получены непосредственно перед гибелью системы Трисоляриса. Ученые сделали важное открытие: фотоид, движущийся на сверхвысокой скорости и сталкивающийся с редкими рассеянными в космосе атомами и частицами межзвездной пыли, испускает мощное излучение в диапазоне от видимого света до гамма-лучей. Это излучение обладает определенными параметрами. Поскольку фотоиды очень малы, наблюдать их напрямую невозможно. А вот характерная радиация поддается обнаружению.
На первый взгляд, заблаговременно предупредить о приближении фотоида невозможно, потому что он движется с околосветовой скоростью, то есть почти так же быстро, как и порождаемое им излучение. Оба – и фотоид, и его излучение – достигают цели практически одновременно. Иными словами, наблюдатель находится вне светового конуса событий.
Но в реальности дело обстоит немного сложнее. Любой объект, обладающий массой покоя, не может лететь со скоростью света. Хотя скорость фотоида и приближается к скорости света, она все-таки немного меньше. Эта разница означает, что излучение фотоида движется чуть быстрее его самого. Чем большее расстояние преодолевает фотоид, тем значительнее становится разница. К тому же его траектория не представляет собой абсолютно прямую линию. Поскольку фотоид имеет массу покоя, он не может избежать отклоняющего воздействия небесных тел; поэтому его путь к цели всегда слегка искривлен, и эта кривизна намного больше кривизны, которую приобретает луч света в том же поле тяготения. Чтобы фотоид точно попал в цель, необходимо принять в расчет этот эффект. Путь, который пройдет фотоид, будет длиннее, чем путь его излучения.
По этим двум причинам радиация фотоида достигнет Солнечной системы раньше его самого. Приблизительный период предупреждения в двадцать четыре часа был рассчитан исходя из максимального расстояния, на котором можно будет заметить приходящее от фотоида излучение. К тому моменту, как оно достигнет Земли, сам фотоид будет находиться на расстоянии примерно 180 а. е.
Но это в лучшем случае. Если фотоид выпустят с пролетающего поблизости звездолета – как в случае с Трисолярисом, – заблаговременно подать сигнал тревоги не получится.
Всего в Солнечной системе планировали построить тридцать пять наблюдательных пунктов. В поисках фотоидов они станут следить за небом во всех направлениях.
Эра Космической Передачи, год 8-йСудьбоносный выбор
За два дня до ложной тревоги; наблюдательный пункт № 1
Наблюдательным постом № 1 был фактически телескоп Ринье-Фицроя, сооруженный в конце Эры Кризиса. Более семидесяти лет назад именно эта станция первой обнаружила зонды сильного ядерного взаимодействия – трисолярианские «капли». Станция по-прежнему располагалась у внешнего края пояса астероидов, но все ее оборудование заменили на новое. Взять, например, оптический телескоп. Его линзы увеличили: диаметр самой большой из них вырос с тысячи двухсот до двух тысяч метров – на ней мог бы разместиться небольшой городок. Эти огромные линзы изготовили из материалов, добытых непосредственно в поясе астероидов. Первой произвели линзу среднего размера – диаметром пятьсот метров. Потом с ее помощью фокусировали солнечный свет и направляли его на астероиды. Из расплавленного камня делали чистейшее стекло, из которого затем изготовляли следующие линзы. В общей сложности в космосе на значительном расстоянии друг от друга плавало шесть линз, выстроившихся в десятикилометровую колонну. Сама станция наблюдения располагалась у конца колонны, и персонала на ней было всего два человека.
Эта команда по-прежнему состояла из одного ученого и одного военного. Офицер следил за возможными эмиссиями фотоидов, а ученый занимался астрономическими и космологическими исследованиями. Таким образом, заложенная триста лет назад традиция яростных споров, кому и сколько работать с телескопом, жила и процветала.
После того как испытания самого большого в истории телескопа завершились и он успешно сделал свой первый снимок – фотографию звезды в сорока семи световых годах от Солнца, – Видналл, астроном, испытал такую радость, как если бы у него родился сын. Людям несведущим было невдомек, что до сих пор телескопы только усиливали яркость света, приходящего от звезд, но не могли показать их форму. В самых мощных телескопах звезды выглядели как крохотные точки, просто чуть ярче, чем в оптических приборах послабее. Но сейчас на снимке, сделанном с помощью нового супертелескопа, впервые стало возможно разглядеть диск звезды! Пусть он совсем маленький – как шарик для пинг-понга с расстояния в десять метров – и никаких подробностей не различить, все равно это было эпохальное событие в истории древней науки – оптической астрономии.
– Из глаз астрономии удалили катаракту! – экзальтированно воскликнул Видналл и утер набежавшую слезу.
Но младший лейтенант Василенко не впечатлился.
– Вы бы лучше не забывали, зачем мы здесь. Мы часовые. В старину мы стояли бы во весь рост на деревянной наблюдательной вышке где-нибудь на дальнем пограничье, в пустыне или в снегах, на ветрах и на морозе, и следили, не покажется ли противник. И завидев на горизонте танки или всадников на лошадях, тотчас позвонили бы по телефону, или подали дымовой сигнал, или еще что – словом, информировали бы родину, что началось вражеское вторжение… Вот как надо мыслить! Тут вам не обсерватория!
Видналл оторвался от терминала с изображением далекой звезды и выглянул в иллюминатор. Неподалеку парило несколько бесформенных камней – остатки астероидов, из которых выплавили стекло. Камни, медленно вращавшиеся в холодных лучах Солнца, казалось, еще больше подчеркивали пустоту и одиночество космоса. Картина и впрямь настраивала на образ мышления, о котором говорил младший лейтенант.
– Если мы действительно обнаружим фотоид, – вздохнул Видналл, – то лучше бы тогда вообще не подавать сигнал тревоги, все равно толку с него чуть. Умереть внезапно, не осознав, что, собственно, с тобой случилось, – в общем-то счастливый жребий. Но вы бы предпочли, чтобы несколько миллиардов человек мучились целые сутки. Да это самое настоящее преступление против человечества!
– Ну тогда мы с вами – самые большие неудачники в мире, потому что узна!ем о своем жребии раньше всех остальных.
Станция наблюдения получила новый приказ от Командования Флотами: настроить телескоп на наблюдение за останками системы Трисоляриса. На этот раз Видналл не стал затевать с Василенко спор, потому что у него самого разрушенный мир вызывал живейший интерес.
Из сопел плазменных маневровых двигателей, расположенных по периметру линз, вырвалось голубое пламя. Линзы задвигались, занимая нужную позицию. Только сейчас, когда пламя корректирующих двигателей обозначило контуры телескопа, стало возможно различить самые отдаленные из линз. Десятикилометровая колонна медленно повернулась и остановилась, направив глаз телескопа на систему Трисоляриса. Линзы заскользили вверх и вниз вдоль оптической оси, подстраивая фокус. Наконец пламя почти везде погасло, только время от времени кое-где поблескивали светлячки: шла тонкая настройка.
На необработанной картинке система Трисоляриса выглядела совсем непримечательно: белесое пятно, похожее на перышко, едва различимое на черном фоне космоса. Но после обработки и увеличения перед глазами исследователей возникла колоссальная туманность, заняв собой весь экран. С момента трагедии прошло семь лет; значит, сейчас наблюдатели видели то, что происходило через три года после катастрофы. Под влиянием тяготения и углового момента погибшей звезды пучок резких, расходящихся из одной точки лучей превратился в мягко светящееся плоское облако, которое под действием центробежной силы закрутилось в спираль. Над облаком виднелись два оставшихся солнца: одно – как диск, другое, более отдаленное – как световая точка, распознать которую среди других таких же точек-звезд можно было только по ее перемещению на их фоне.
Пережившие катастрофу звезды образовали то, о чем мечтали многие поколения трисоляриан – стабильную двойную систему. Но некому было насладиться их светом, потому что около этих звезд не осталось больше ни единого живого существа. Теперь стало предельно ясно, что удар «темного леса» уничтожил лишь одну звезду из трех не только из соображений «экономии», но и преследуя куда более страшную цель: до тех пор, пока в системе присутствуют одна или две звезды, они будут постоянно поглощать материал «облака», при этом испуская мощное излучение. Система Трисоляриса представляла собой сейчас радиационную топку – царство смерти, где невозможны ни жизнь, ни цивилизация. Именно благодаря свечению под действием этой радиации туманность и была так хорошо видна в телескоп.
– Напоминает вид с горы Эмэйшань, – произнес Василенко. – Это в Китае. Луна с ее вершины – просто что-то невероятное. В ту ночь, когда я был там, гора возвышалась над бескрайним морем облаков, которые в свете луны сияли чистым серебром. Очень похоже на эту картину.
Вид серебристого кладбища в сорока триллионах километров от Земли настроил Видналла на философский лад:
– С точки зрения науки, «уничтожение» – не совсем точный термин. Ведь ничто не исчезло. Вся материя, которая там была, там и осталась. То же самое относится и к угловому моменту. Нарушена только организация материи, как при перетасовке карт. Но жизнь – она как стрит-флеш[169]: стоит только перемешать колоду – и прости-прощай выигрыш.
Видналл опять внимательно всмотрелся в картинку на экране и вдруг…
– А это еще что такое?! – Он ткнул пальцем в пятнышко на некотором расстоянии от «облака». Согласно масштабу, оно находилось в 30 а. е. от центра туманности.
Василенко уставился в экран. Он не обладал цепким глазом астронома и не мог с ходу разглядеть неладное. Но, присмотревшись, он различил на угольно-черном фоне еле заметную окружность, похожую на мыльный пузырь в космосе.
– Да он огромный! Диаметр примерно… примерно десять астрономических единиц. Это что – пыль?
– Какая там пыль! Пыль выглядит совершенно иначе.
– А раньше вы его не видели?
– Раньше этого никто на свете не мог видеть. Но что бы это ни было, оно прозрачное, с еле заметной границей. До сегодняшнего дня самые большие телескопы не были бы в состоянии высмотреть это образование.
Видналл немного уменьшил масштаб, чтобы получить более точное представление о позиции странного нового объекта относительно двойной звезды, и попробовал оценить вращение «облака», которое снова превратилось в маленькое белое пятно на фоне черной пропасти космоса.
На расстоянии около 6000 а. е. от системы Трисоляриса он обнаружил еще один «мыльный пузырь» – гораздо больший, чем первый, диаметром примерно 50 а. е.
– Боже мой! – воскликнул Василенко. – Вы знаете, что это такое?!
Видналл еще какое-то время всматривался в экран, а затем задумчиво произнес:
– На этом самом месте Второй Трисолярианский флот перешел на скорость света, не так ли?
– Именно!
– Вы уверены?
– Моя прежняя работа состояла в том, чтобы наблюдать за этой частью пространства. Я знаю его как свои пять пальцев!
Вывод был неизбежен: при переходе на скорость света корабли оставили за собой следы, которые со временем, видимо, не исчезли, а разрослись, изменив физическую природу окружающего пространства.
Первый, маленький, пузырь находился внутри системы Трисоляриса. Возможны несколько объяснений. Либо поначалу трисоляриане не знали, что двигатель, искривляющий пространство, оставит за собой такой след, и пузырь возник в ходе испытаний; либо знали, но оставили следы внутри своей звездной системы нечаянно, по ошибке. Одно было ясно: трисоляриане старались по возможности не «пачкать», где не надо. Одиннадцать лет назад Второй Трисолярианский флот целый год шел на обычной тяге, и только удалившись на 6 тысяч астрономических единиц от дома, включил световые двигатели. Цель: оставить следы как можно дальше от родного мира. Хотя было уже поздно.
В то время поведение Второго флота казалось людям непонятным. Самое убедительное объяснение состояло в том, что трисоляриане хотели уберечь родную планету от негативного воздействия перехода четырехсот пятнадцати кораблей на скорость света. Но сейчас стало ясно: они пытались не наследить поблизости от дома. По той же причине флот вышел из режима полета со скоростью света за 6 тысяч астрономических единиц до Солнечной системы.
Видналл с Василенко уставились друг на друга. В глазах обоих исследователей горел страх. Они одновременно пришли к одному и тому же выводу.
– Нужно немедленно доложить об этом! – воскликнул Видналл.
– Но мы должны докладывать по расписанию, а время еще не наступило. Экстренный рапорт все воспримут как сигнал тревоги.
– Да это и есть тревога! Мы обязаны послать предупреждение, не то выставим себя врагу напоказ!
– Ну, у страха глаза велики. Исследования в области световых кораблей только-только начались. Дай нам бог построить один такой где-то через полвека!
– Да, но что, если даже начальные испытания оставят след наподобие этого? Кто знает, может, где-нибудь в Солнечной системе уже идут такие эксперименты?!
Итак, пучок нейтрино понес информацию с грифом «высокий уровень опасности» в Объединенное командование флотами. Затем рапорт ушел в СОП. А там произошла утечка; рапорт истолковали как предупреждение о фотоиде, что и привело через два дня к глобальной панике.
«Пузыри» появлялись, когда корабли переходили на скорость света, подобно тому, как взлетающий челнок оставляет на пусковой платформе выжженные пятна. После перехода звездолеты продолжали двигаться со скоростью света по инерции и больше следов не оставляли. Разумно предположить, что и при переходе со скорости света на обычный режим появятся такие же «пузыри». Длительность их существования оставалась, однако, неизвестной. Ученые высказали догадку, что «пузыри» – это некое искажение пространства, случившееся под действием релятивистских двигателей, и существовать оно может очень долго, а возможно, даже вечно.
Наверно, Томоко, утверждавшая, что космическим наблюдателям Трисолярис представляется гораздо более опасным, чем Солнечная система, как раз и имела в виду «пузырь» размером в 10 а. е., оставленный внутри системы Трисоляриса. Скорее всего, именно поэтому удар «темного леса» последовал так быстро. След и переданные на всю Вселенную координаты этого мира послужили взаимным подтверждением, и рейтинг опасности Трисоляриса резко вырос.
В последующие месяцы наблюдательный пункт № 1 открыл еще шесть следов от световых двигателей в различных участках космоса. Все они были шарообразной формы, хотя размеры варьировались очень широко: от 15 до 200 а. е. Засекли и «пузырь» в 6 тысячах астрономических единиц от Солнца – по-видимому, след Второго Трисолярианского флота, перешедшего на обычную скорость. А вот другие «пузыри», похоже, не имели никакого отношения ко Второму флоту. Это подтверждало, что подобное явление во Вселенной не редкость.
После открытий, сделанных «Синим космосом» и «Гравитацией» в четырехмерном фрагменте, наблюдения станции Ринье-Фицроя стали еще одним прямым доказательством того, что в космосе существует большое количество высокоразвитых цивилизаций.
Один из следов обнаружили всего лишь в 1,4 светового года от Солнца, поблизости от облака Оорта. По-видимому, там некоторое время находился какой-то корабль, который затем ушел с места со скоростью света. Когда это случилось, никто не знал.
Открытие следов, оставляемых двигателями, искривляющими пространство, окончательно поставило крест на полетах со скоростью света, к которым и без того относились с огромным скепсисом. Конгресс Флотов и ООН быстро приняли законодательный акт, запрещающий любые разработки в данной области, и национальные государства сразу же приняли такие же. Этот запрет стал самой строгой из мер, направленных против развития технологии, со времен договора о нераспространении ядерного оружия триста лет назад.
У человечества оставались теперь только две альтернативы: космические города-убежища и черный домен.
На первый взгляд, работы над технологией полета со скоростью света были прекращены по очевидным причинам: требовалось избежать разоблачения перед возможным противником и предотвратить рост рейтинга опасности Земли в глазах наблюдателей из космоса. Любой из этих факторов мог привести к скорой атаке «темного леса». Но существовали и другие, более глубинные причины.
Со времен Общей Эры и до конца Эры Кризиса человечество взирало на звезды с надеждой. Но первые же его шаги в этом направлении обернулись горем и страданием. Трагическая битва Судного дня показала, насколько уязвим человек в космосе, а междоусобная война Тьмы нанесла духу землян тяжелейшую травму. События более позднего времени, такие как осуждение «Бронзового века» и захват «Гравитации» «Синим космосом», закончившийся Космической Передачей, еще больше углубили эти раны, а пережитая боль выросла до философского, мировоззренческого уровня.
Собственно говоря, большинство рядовых членов общества мало интересовалось световыми кораблями. Обыватели считали, что, даже если подобные корабли и появятся при их жизни, у простого народа не будет ни малейшего шанса ими воспользоваться.
Людей намного больше занимал проект космоградов-убежищ – наиболее реалистичный способ выживания. Несомненно, план черного домена тоже вызывал интерес, потому что три века страха породили в человечестве жажду спокойной, мирной жизни, а черный домен как раз такую жизнь и обещал. Хотя люди и испытывали разочарование при мысли об изоляции от остальной Вселенной, Солнечная система достаточно велика, чтобы не сильно переживать по этому поводу. Народ больше интересовался проектом убежищ, а не планом черного домена, потому что даже неспециалистам было ясно: замедлить скорость света – запредельно сложная задача. Все соглашались, что человеку вряд ли под силу осуществить «Инженерный проект Господа Бога».
С другой стороны, идея световых кораблей занимала умы представителей высших классов общества, среди которых были как ее упорные противники, так и ярые сторонники.
Фракция, выступающая за путешествия со скоростью света, полагала, что для человечества самый надежный способ выжить – это выйти на просторы Млечного Пути и основать поселения у других звезд. В нашей бесчувственной Вселенной шанс на существование имеют только цивилизации, открытые космосу; изоляционизм ведет к гибели. Те, кто исповедовал эти убеждения, не противились проекту космических убежищ, но от всей души презирали план черного домена, считая, что с его помощью человечество само выроет себе могилу. Да, черный домен обеспечит землянам долговременное существование, но такая жизнь равнозначна смерти цивилизации.
В основе воззрений их противников лежали политические причины. Они считали, что человеческая цивилизация прошла через множество тяжелейших испытаний, прежде чем развиться в почти идеальное демократическое общество; но стоит людям выйти в космос – и в социальном плане они откатятся назад. Космос, словно кривое зеркало, во много раз усиливал темную сторону человечества. Девизом фракции стало высказывание на суде обвиняемого Себастьяна Шнайдера, члена экипажа «Бронзового века»:
«Людям, затерянным в космосе, нужно не более пяти минут, чтобы скатиться в тоталитаризм».
Противников выхода в широкий космос приводила в ужас мысль, что демократическая, цивилизованная Земля станет рассадником тоталитаризма и рассеет его семена по всему Млечному Пути.
Малышка – человеческая цивилизация – открыла дверь своего дома, выглянула наружу и увидела вечную ночь. Бескрайняя непроглядная темень так напугала ее, что она, задрожав с ног до головы, захлопнула дверь поплотнее.
Эра Космической Передачи, год 8-йТочка Лагранжа Земля – Солнце
И снова Чэн Синь вернулась в ту точку пространства, где силы тяготения Земли и Солнца уравниваются. Со дня ее свидания с Юнь Тяньмином прошел год. В этот раз она гораздо меньше волновалась перед поездкой. Чэн Синь вызвалась добровольцем на эксперимент для проекта космических убежищ.
Конгресс Флотов и ООН проводили это испытание совместно. Целью было проверить, насколько эффективным защитным барьером окажутся планеты – газовые гиганты – при взрыве Солнца.
Роль взрывающегося Солнца сыграет сверхмассивная водородная бомба. Мощность подобного оружия больше не измеряли в тротиловом эквиваленте, но эта бомба потянула бы примерно на триста мегатонн. Для более реалистичного моделирования физических условий бомбу заключили в толстую оболочку, призванную имитировать звездное вещество, которое будет выброшено при взрыве. В качестве моделей планет использовали фрагменты астероидов. Четыре из них, представлявшие планеты земной группы, достигали десяти метров в диаметре; те же, что имитировали газовые гиганты, были намного больше – около ста метров. Эти восемь каменных обломков располагались вокруг бомбы на расстояниях, пропорциональных расстояниям от Солнца до соответствующих планет, так что вся модель напоминала Солнечную систему в миниатюре. «Меркурий», самая близкая «планета», располагался в четырех километрах от «Солнца», а «Нептун» – самая дальняя – в трехстах. Испытание проводили в точке Лагранжа, чтобы свести к минимуму влияние тяготения Солнца и планет – тогда модель будет какое-то время сохранять относительную стабильность.
Вообще-то ученые считали этот эксперимент излишним. Компьютерная модель, построенная на реальных данных, давала более адекватные и заслуживающие доверия результаты. А если все же требовались физические измерения, их можно было бы провести в лаборатории. Неважно, что масштаб при этом был бы меньше: тщательно выверенная модель обеспечила бы достаточную точность. Как научный эксперимент предстоящее моделирование в космосе было не просто топорным – оно граничило с идиотизмом.
Дело в том, что конечной целью экспериментаторов, придумавших, запланировавших и осуществивших испытания, являлись вовсе не научные результаты. Этот дорогущий пропагандистский спектакль был призван укрепить веру землян в проект космических убежищ. Наглядность, зрелищность, эффектность – вот что требовалось для трансляции в прямом эфире.
После окончательного отказа от дальнейших исследований светового полета обстановка на Земле стала походить на ту, что была в начале Эры Кризиса. Тогда глобальная защита от вторжения трисоляриан включала в себя два компонента: первый – основной – план предусматривал создание комплексной обороны Солнечной системы; вторым был проект «Отвернувшиеся». Сейчас основной прицел взяли на космические города-убежища. План черного домена, как и проект «Отвернувшиеся», был рискованной игрой со многими неизвестными. Оба плана осуществлялись параллельно, но поскольку черный домен до поры до времени предполагал только теоретические исследования, он не требовал слишком больших вложений. Зато проект космоградов затрагивал ресурсы всего общества, и следовало всеми силами обеспечить ему всенародную поддержку.
Чтобы протестировать защитный эффект «газовых гигантов», достаточно было установить за соответствующими астероидами наблюдательную аппаратуру или, возможно, даже поместить туда животных. Но организаторы хотели вызвать сенсацию и потому решили задействовать в эксперименте людей. По всей планете объявили о наборе добровольцев.
艾 АА надоумила Чэн Синь послать заявку. Это же бесплатная реклама! Какая великолепная возможность обеспечить «Гало» популярность у публики как раз тогда, когда концерн собирается присоединиться к проекту космоградов! Обе подруги понимали, что эксперимент подготовлен очень тщательно. Он, может, и выглядит жутковато, но опасности на самом деле нет.
Шлюпка Чэн Синь пряталась в тени камня, имитирующего Юпитер. Формой он походил на картофелину, примерно 110 метров в длину, средняя ширина около 70 метров. В течение двух месяцев астероид буксировали сюда с его «родины» – из пояса астероидов. Во время транспортировки какой-то артистически настроенный и томившийся от безделья инженер намалевал на булыжнике разноцветные полосы, наподобие юпитерианских, не забыв и Большое Красное Пятно. Впрочем, разрисованный астероид скорее походил не на Юпитер, а на космического циклопа с красным глазом.
Как и в предыдущий раз, шлюпка Чэн Синь летела навстречу сияющему Солнцу, но стоило ей только войти в тень астероида, все кругом мгновенно померкло – ведь в космосе нет воздуха, чтобы рассеивать солнечный свет. Так что Солнце по ту сторону астероида все равно что не существовало. У Чэн Синь возникло чувство, будто она стоит у подножия утеса в полночь.
Даже без заслона астероидов разглядеть бомбу-«Солнце» на расстоянии пятидесяти километров было невозможно. Но взглянув в другую сторону, Чэн Синь увидела «Сатурн». В соответствии с масштабом он находился в ста километрах от «Солнца» и в пятидесяти километрах от «Юпитера». Размер у этого астероида был примерно такой же; в солнечных лучах он несколько выделялся на фоне космоса, так что Чэн Синь с некоторым усилием могла различить его форму. В двухстах километрах отсюда висел «Уран» – блестящая точка, практически неотличимая от других звезд. Остальные «планеты» оставались невидимыми.
Помимо шлюпки Чэн Синь за «Юпитером» пристроились еще девятнадцать летательных аппаратов. Все вместе они изображали двадцать запланированных юпитерианских космоградов. Корабли выстроились в три ряда, шлюпка Чэн Синь находилась в переднем – примерно в десяти метрах от астероида. В остальных космолетах сидело больше сотни добровольцев. АА тоже собиралась отправиться вместе с подругой, но дела компании не позволили. Шлюпка Чэн Синь оказалась единственной за «Юпитером», в которой сидел лишь один пассажир.
Участники эксперимента видели ярко-голубую Землю, до которой было около полутора миллионов километров. Свыше трех миллиардов жителей планеты смотрели сейчас прямой репортаж из космоса.
Таймер принялся отсчитывать последние десять минут перед детонацией. Каналы связи затихли. И вдруг тишину нарушил мужской голос:
– Привет. Я рядом с тобой.
Чэн Синь вздрогнула – она узнала голос. Ее шлюпка была крайней в ряду из пяти космолетов. Взглянув направо, Чэн Синь увидела сферическую шлюпку, очень похожую на ту, в которой она летала сюда год назад. Почти половина обшивки была прозрачной, внутри пятеро пассажиров. Ближе всех сидел не кто иной, как Томас Уэйд, и махал ей рукой. Молодая женщина сразу узнала его: в отличие от остальных, на нем был не легкий скафандр, а черная кожаная куртка. Он как будто демонстрировал свое презрение к космосу. Один рукав пуст – значит, Уэйд не позаботился обзавестись протезом.
– Давай пристыкуемся, чтобы я мог перейти к тебе, – сказал Уэйд. Не ожидая согласия, он запустил стыковочную последовательность. Его аппарат включил маневровые двигатели и медленно приблизился к шлюпке Чэн Синь. Без особой охоты Чэн Синь тоже начала процедуру стыковки. С легким толчком шлюпки состыковались, и оба наружных люка бесшумно открылись. Уши у Чэн Синь слегка заложило от перепада давления.
Уэйд заплыл в ее шлюпку. Вряд ли он много летал в космос, но, как и Чэн Синь, вел себя так, будто родился на космическом корабле. Несмотря на то, что у Уэйда была только одна рука, все его движения в невесомости были уверенными и точными, словно при нормальной тяжести.
В кабине царили сумерки. Солнечные лучи, отразившиеся от поверхности Земли и затем вторично отразившиеся от «Юпитера» – вот и все освещение. Напрягая глаза, Чэн Синь всмотрелась в Уэйда и нашла, что прошедшие с их последней встречи восемь лет не сильно его изменили. Он выглядел примерно так же, как тогда, в Австралии.
– Что вы здесь делаете? – спросила Чэн Синь, стараясь говорить спокойно. Но как всегда ей с трудом удавалось сохранить хладнокровие в присутствии этого человека. Испытания последних лет закалили и отшлифовали ее сердце так, что оно стало гладким, как поверхность астероида перед шлюпкой. И лишь Уэйд торчал одиноким острым выступом.
– Мой срок закончился месяц назад. – Он вынул из кармана половинку сигары и сунул в рот, хотя закурить здесь не мог. – Скостили. Да, да, убийца вышел всего через одиннадцать лет. Понимаю, это несправедливо… по отношению к тебе.
– Мы все обязаны подчиняться закону. Не вижу в этом ничего несправедливого.
– Подчиняться закону? Во всем? А как насчет двигателя, искривляющего пространство?
Как и раньше, Уэйд без долгих церемоний перешел прямо к делу. Чэн Синь не ответила.
– Зачем тебе световые корабли? – задал вопрос Уэйд, беззастенчиво уставившись в глаза собеседницы.
– Затем, что только они сделают человечество великим, – ответила Чэн Синь, бесстрашно встречая взгляд бывшего начальника.
Уэйд кивнул и вынул сигару изо рта.
– Очень хорошо. Масштабно мыслишь.
Чэн Синь смотрела на него, и в глазах ее стоял невысказанный вопрос.
– Ты знаешь, что хорошо, что плохо, и у тебя есть смелость и чувство долга, чтобы сделать правильный выбор. Вот почему ты выдающаяся личность.
– Но?..
– Но у тебя не хватает ни воли, ни качеств, необходимых, чтобы осуществить это намерение. У нас с тобой общий идеал. Я тоже хочу увидеть, как строятся световые корабли.
– К чему вы клоните?
– Оставь это мне.
– Оставить вам что?
– Да все, что у тебя есть: свою компанию, свое богатство, авторитет, положение в обществе и, если сумеешь, свою репутацию и нимб вокруг головы. Я воспользуюсь всем этим, чтобы построить световые корабли – ради воплощения твоих идеалов и ради величия человеческого духа.
Снова включились маневровые двигатели шлюпки. Хотя сила притяжения астероида была очень мала, ее все же хватало, чтобы шлюпка потихоньку падала на «Юпитер». Двигатели отвели суденышко на прежнюю дистанцию. Их плазменный выхлоп осветил участок поверхности астероида, и намалеванное на нем красное пятно стало похоже на открывшийся глаз. Сердце Чэн Синь стеснилось непонятно от чего – то ли от этого зрелища, то ли от слов Уэйда. Уэйд уставился на гигантское око взглядом острым и холодным, с тлеющим в нем глумливым огоньком.
Чэн Синь молчала. Она не знала, что ответить.
– Не совершай одну и ту же ошибку дважды, – процедил Уэйд. Каждое его слово било прямо в сердце Чэн Синь, словно тяжелый молот.
Время пришло – звездно-водородная бомба взорвалась. Без атмосферного щита почти вся ее энергия ушла в излучение. На мониторах камер, ведущих прямой репортаж с расстояния в четыреста километров, рядом с Солнцем вспыхнул огненный шар. Вскоре он превзошел светило в яркости и размерах, и светофильтры камер быстро потемнели. Если бы кто-нибудь прямо взглянул на шар с этого расстояния, то потерял бы зрение мгновенно и навсегда. Когда поддельное «Солнце» достигло наибольшей яркости, камеры уже не показывали ничего, кроме ослепительной белизны. Казалось, пламя готово поглотить всю Вселенную.
Прячущиеся в тени огромного камня Чэн Синь и Уэйд ничего этого не наблюдали – телевизионная аппаратура в шлюпке была отключена. Зато они увидели, как позади внезапно вспыхнул «Сатурн». Затем мимо шлюпки полетела расплавленная лава, образовавшаяся на стороне «Юпитера», обращенной к «Солнцу». Капли, срывающиеся с краев астероида, багрово пылали, но когда они отдалялись на некоторое расстояние, отраженный свет термоядерного взрыва затмевал их собственное свечение, и брызги лавы сверкали, словно фейерверк. Зрелище из шлюпки походило на вид с вершины серебряного водопада, летящего к Земле. К этому времени четыре маленьких астероида, имитирующих планеты земной группы, обратились в золу, а четыре больших – «газовые гиганты» – стали похожи на шарики мороженого, нагретые с одного бока. Сторона, обращенная к месту взрыва, расплавилась и превратилась в гладкую полусферу. Каждая «планета» обзавелась сияющим лавовым хвостом. Примерно через десять секунд после того, как излучение достигло «Юпитера», имитация «звездного вещества» – разорванная оболочка бомбы – ударила в астероид, отчего тот дернулся и медленно поплыл прочь от «Солнца». Включившиеся маневровые двигатели шлюпки помогали ей сохранять прежнюю позицию по отношению к «Юпитеру».
Огненный шар горел около тридцати секунд, а затем потух – как будто в огромном зале внезапно выключили свет. Настоящее Солнце, примерно в одной астрономической единице отсюда, казалось блеклым. Как только пылающий шар исчез, багровое сияние раскаленной половины астероида стало видимым. Вначале оно было очень ярким, как будто камень горел, но космическая стужа быстро охладила его до тускло-красного тления. Лава по краям астероида застыла длинными сталактитами.
Пятьдесят укрывающихся за «газовыми гигантами» космических кораблей не понесли никакого урона.
Когда через пять секунд передача достигла Земли, мир возликовал. Надежда, что у человечества есть будущее, расцветала повсюду, словно космический фейерверк. Цель, ради которой затевался эксперимент, была достигнута.
– Не совершай одну и ту же ошибку дважды, – повторил Уэйд, как будто все только что произошедшее – лишь досадный шум, помешавший их беседе.
Чэн Синь взглянула на шлюпку, в которой сюда прилетел Уэйд. Четверо мужчин в скафандрах все это время неотрывно наблюдали за ее летательным аппаратом, не обращая внимания на только что разыгравшийся величественный спектакль. Чэн Синь знала, что заявки на участие подали десятки тысяч человек; из них выбрали лишь знаменитостей или важных персон. Хотя Уэйд только что вышел из тюрьмы, он уже приобрел себе могущественных сторонников – во всяком случае, эти четверо из таких – и корабль, по всей вероятности, принадлежит ему самому. Даже одиннадцать лет назад, когда Уэйд боролся за должность Держателя Меча, у него было много верных поклонников и еще больше сочувствующих. Ходили слухи, что он организовал тайное общество, которое, возможно, живо до сих пор. Этот человек был как ядерное топливо – даже заключенное в свинцовый контейнер, оно источает мощь и угрозу.
– Мне нужно подумать, – сказала Чэн Синь.
– Конечно, думай. – Уэйд кивнул и, не проронив больше ни слова, уплыл обратно в свою шлюпку. Люки плотно закрылись, и космолеты расстыковались.
Капли охладившейся лавы облаком серебряной пыли неспешно дрейфовали к Земле. Напряжение в душе Чэн Синь постепенно ослабевало, и она сама чувствовала себя пылинкой, парящей в безграничном космосе.
На обратном пути, когда шлюпка оказалась в трехстах тысячах километров от Земли, то есть связь шла практически без запаздывания, Чэн Синь позвонила АА и рассказала о встрече с Уэйдом.
– Делай, как он говорит, – не медля ни секунды, сказала АА. – Дай ему все, что он просит.
– Ты… – Чэн Синь остолбенела и лишь таращила глаза в инфоокно. А она-то думала, что АА станет самым большим препятствием!
– Он прав. Ты это дело не потянешь. Попытайся – и рассыплешься. А вот у него получится. Этот подонок, дьявол, убийца, карьерист, политический хулиган, сумасшедший технофил, – он это сделает! У него есть и навык, и воля, так что ему и карты в руки. Это адская работа. Отойди в сторонку, и пусть Уэйд вкалывает вместо тебя.
– А как же ты?
АА улыбнулась.
– Я, само собой, ни за что не стану работать под его руководством. С тех пор как на светолеты наложили запрет, мне тоже становится все страшнее и страшнее. Заберу-ка я свои вещички да займусь тем, что мне нравится. Надеюсь, ты поступишь так же.
Через два дня в прозрачном конференц-зале на вершине дерева – штаб-квартиры «Гало» – Чэн Синь встретилась с Уэйдом.
– Я дам вам все, о чем вы просили, – сказала Чэн Синь.
– А сама ляжешь в гибернацию, – ответил Уэйд. – Не будешь стоять над душой и мешать работе.
Чэн Синь кивнула.
– Да. Я так и собиралась сделать.
– Мы разбудим тебя в тот день, когда достигнем успеха, – это будет и твой успех тоже. Если световые корабли еще будут оставаться под запретом, мы возьмем всю ответственность на себя. А если мир обрадуется их появлению, то честь будет принадлежать тебе… Понадобится минимум полвека, а может, и больше. Мы состаримся, а ты будешь все такой же молодой.
– У меня одно условие.
– Выкладывай.
– Если этот проект хоть когда-нибудь, пусть только потенциально, сможет навредить человеческой расе, вы должны разбудить меня. Я оставляю за собой право окончательного решения и могу забрать обратно всю власть, которой наделю вас.
– Не пойдет.
– Тогда больше не о чем разговаривать. Я ничего вам не дам.
– Чэн Синь, ты же наверняка понимаешь, какой путь мы выбираем! Иногда человек должен…
– Забудьте. Наши пути расходятся.
Уэйд пристально смотрел на молодую женщину. В его глазах отражались редчайшие для этого человека состояния души: растерянность, даже беспомощность. Немыслимое зрелище, такое же, как вид горящей воды.
– Мне нужно подумать.
Он повернулся и зашагал к одной из прозрачных стен. Постоял, глядя на бескрайний лес великой метрополии. В такую же ночь триста лет назад на площади перед зданием ООН в Нью-Йорке Чэн Синь смотрела на силуэт этого человека, черневший на фоне городских огней…
Прошло две минуты, и Уэйд повернулся. Все так же стоя около прозрачной стены, он взглянул на Чэн Синь через всю комнату.
– Хорошо. Я принимаю твое условие.
Чэн Синь вспомнила, как триста лет назад он, повернувшись к ней, бросил: «Мы отправим только мозг». Эти слова изменили ход истории.
– Я не смогу проверить, как вы выполняете наш уговор. Придется положиться на ваше слово.
Усмешка – та самая, похожая на трещину во льду, – рассекла лицо Уэйда.
– Ты прекрасно знаешь, что, если я нарушу обещание, для тебя это станет благословением. Но, на твою беду, я его не нарушу.
Он подошел к ней и разгладил свою кожаную куртку, отчего на той появилось еще больше складок. Встав перед Чэн Синь, Уэйд торжественно сказал:
– Обещаю, что если во время исследований светового полета мы обнаружим что-то, способное повредить человечеству, независимо от формы этой опасности, мы разбудим тебя. Ты примешь окончательное решение и, если захочешь, заберешь у меня всю власть.
Выслушав рассказ подруги о встрече с Уэйдом, АА сказала:
– Тогда я лягу в гибернацию вместе с тобой. Надо быть готовыми в любой момент забрать «Гало» обратно.
– Ты веришь, что он сдержит обещание? – спросила Чэн Синь.
АА смотрела прямо перед собой, словно там реял призрак Уэйда.
– Верю. Я думаю, этот дьявол сделает, что обещает. Правда, как он сказал, это необязательно будет к добру для тебя. Ты могла бы спасти себя, Чэн Синь, но в конечном итоге ты этого не сделала.
Через десять дней Томас Уэйд стал президентом «Гало» и взял на себя управление всей компанией.
Чэн Синь и АА легли в гибернацию. Их сознание постепенно меркло, скованное морозом. Подруги словно долго-долго плыли по течению реки, а потом, утомившись, выкарабкались на берег, присели и стали смотреть, как вода, которая только что несла их на себе, убегает куда-то вдаль…
И пока они недолго отдыхали на берегу реки времени, история человечества продолжала свое течение.