Он сказал: «Мне нужен был повод, чтобы перестать употреблять пан, и вот он появился. Я ничего не имею против Мадхавы. На самом деле он не виноват. Так должно было случиться. Всё, что случается, – во благо. Вы говорите, что сами хотите отказаться от пана – так откажитесь от него. Я буду только рад переменам».
С того дня Шри Бхагаван ни разу не прикоснулся к листьям бетеля.
В тот раз я услышал от Суббалакшми Аммы рассказ об одном случае, также иллюстрирующем несгибаемую твердость Бхагавана в принципиальных вопросах.
Я заметил, что Шри Бхагаван никогда не поднимал руку, чтобы в нее налили расам и пахту, когда их раздавали в столовой[135]. Кажется, однажды, за много лет до этого, Суббалакшми Амма, медленно наливая пахту в руку Шри Бхагавана, чуть замешкалась над его листом. Шри Бхагаван заметил это и сказал: «Ты одинаково долго наливаешь на каждый лист? Если нет, то почему мне такое предпочтение?»
С того момента, несмотря на мольбы Суббалакшми Аммы и остальных, Шри Бхагаван никогда больше не выставлял руку, чтобы что-то получить во время трапезы.
Летом 1941 г. я приехал в ашрам и сразу же с порога меня ошарашили новостью, что Шри Бхагаван перестал работать на кухне. Кажется, работники кухни не выполнили распоряжение Шри Бхагавана, касающееся лишней пахты, и ее выбросили[136]. С того самого дня Шри Бхагаван перестал работать на кухне и никогда больше туда не заходил, несмотря на извинения и отчаянные мольбы. Эта новость стала для меня сокрушительным ударом – ведь это означало, что я лишаюсь редкой привилегии. Я сел и написал стихотворение на телугу под названием «Пакасала-вилапам» («Стенания богини очага»). Сюжет был таким: рано утром поэт входит в кухню, чтобы приступить к своей обычной работе. Он обнаруживает, что там темно и пусто. Опечаленный, он оглядывается по сторонам, и ему является видение богини очага, которая говорит ему, что она преданная Шри Раманы. Она вспоминает, какой славой и привилегиями она пользовалась, когда Бог ежедневно оказывал ей честь, приходя к ней. Теперь, проливая слезы, она скорбит о том, что в одночасье лишилась милости Шри Раманы.
Чатни, самбар, соления и другие блюда стали невкусными. Пропал интерес к нарезке овощей и другим делам. Жизнь покинула ее, несмотря на то, что внешне она выглядит так же, как раньше. Она все еще надеется, что однажды сердце Шри Раманы смягчится и он вновь дарует ей свое благословенное присутствие.
Похоже, Шри Бхагавану необычайно понравилось стихотворение. Он не только прочитал его вслух и разъяснил его смысл, но еще и разыграл эту сцену в лицах для работников кухни. Однако оно никак не повлияло на его решение, как и стихотворение про пан.
Когда я поинтересовался, не лучше ли будет, если Шри Бхагаван откликнется на эти стихи на практике, чем хвалить их в теории, он засмеялся и сказал: «Всё идёт так, как должно идти, и тут уж ничего не поделать. И ваша, и моя работа окончены, в этом нет сомнений. Теперь мы можем наслаждаться покоем. Всё к лучшему. Этим людям не нужно все время опираться на меня. Одни должны научиться действовать самостоятельно. Так что не беспокойся об этом».
Когда я писал подобные стихи, Шри Бхагаван редко предлагал исправления. Однако когда я пытался переводить его учения или его собственные стихи на телугу, он тщательнейшим образом проверял каждое слово и часто предлагал изменения и улучшения, которые, разумеется, я всегда принимал и сразу же вносил в текст. Когда я принес ему на проверку свой перевод «Улладу Нарпаду», он прочитал ее очень внимательно и предложил несколько исправлений. Седьмая строфа звучала так:
Совершенство, являющееся причиной рождений и исчезновения мира и сознания, сияющее, не рождаясь и не исчезая, – и есть та Реальность.
Шри Бхагаван вычеркнул слово «та», сказав, что реальность невозможно никак охарактеризовать.
Мой перевод двадцатой строфы звучал так: «Если бы не было Бога, как могла бы существовать Самость»? Бхагаван изменил ее следующим образом: «Поскольку Самость – это не что иное, как Бог».
Строфу 32 я перевел так: «Когда человек думает „я есть То“, „я не есть это“, он тем самым демонстрирует полное отсутствие силы ума». Шри Бхагаван убрал слово «полное», сказав, что это избыточность при констатации факта.
В стихе 12, прочитав предложение «То, что свободно от знания и невежества, – истинное знание», Шри Бхагаван сказал, что Наяна (Шри Кавьякантха Ганапати Муни) вначале не согласился с этим утверждением. Затем Шри Бхагаван указал ему на «Упадеша-Сарам», стих 27: «То, что свободно от знания и невежества, – истинное знание. Существует ли еще что-то, что нужно было бы познать?»
Сам Наяна растолковал это в своем комментарии к этому труду, согласившись с этим утверждением. Показав это Наяне, Шри Бхагаван убедил его.
Рассказывая эту историю, Шри Бхагаван заметил: «Сила майи такова, что иногда она сбивает с толку даже самых образованных людей».
Когда я приехал в 1941 г. – в тот раз, когда обнаружил, что Шри Бхагаван больше не работает на кухне, – со мной приехали две мои дочери, девятилетняя Лалита и пятилетняя Индира. Лалита была давней любимицей Шри Бхагавана, а Индира оказалась в лучах его милости впервые. Как обычно, Шри Бхагаван попросил обеих девочек спеть и станцевать в холле. Индира сразу же послушалась, но Лалиту, которая уже подросла и начала превращаться в маленькую женщину, приходилось упрашивать.
Шри Бхагаван сказал: «Что такое, Лалита? Я никогда никого ни о чем не просил, но сейчас ты заставляешь меня добиваться твоей благосклонности. Посмотри на Индиру. Она хорошая девочка. Следуй ее примеру».
И обе девочки стали вместе петь и танцевать, а Шри Бхагаван сидел и смотрел на них, излучая милость и радость. Всё то недолгое время, пока мои дети были в ашраме, такие представления повторялись ежедневно.
Однажды Индира, листая только что отпечатанное новое издание «Упадеша-Сарам» на телугу, увидела первые слова, напечатанные жирным шрифтом. Это была первая из четырех строк стихотворения, написанного Шри Бхагаваном на санскрите. Она прочитала его: «Дехам-нахам-кохам-сохам». Всё это вместе означало: «Я не есть тело. Кто я? Я есть Он».
Шри Бхагаван услышал, как она читает, и воскликнул: «Очень хорошо! Пусть так и будет. Тебе не нужно читать остальные строки. То, что ты прочитала, – основа мудрости. Сделай это своей мантрой» [137].
Каждый раз, когда Индира попадалась на глаза Шри Бхагавану, он просил ее повторить мантру, и вскоре она знала ее наизусть.
Однажды вечером Лалита, рано поужинав, отправилась с женщинами в город. Индира, оставшись одна, обратилась ко мне и сказала, что голодна. Шри Бхагаван сразу же заметил это и сделал мне суровый выговор за то, что я забыл покормить ребенка.
Он сказал: «Какой толк от твоих медитаций, если ты плохо заботишься о ребенке?»
Как велика была его милость к детям! Когда две девочки пошли прощаться с Шри Бхагаваном, было утро, и Шри Бхагаван собирался идти на гору. Он погладил Индиру по голове и сказал, указывая на гору: «Ты иди к себе домой, а я пойду к себе».
Я привозил к Шри Бхагавану всех своих детей, и всем им он дарил свою необычайную милость. Я назвал дочь, которая родилась позже, Алагаммой в честь матери Шри Бхагавана. Шри Бхагавана это имя удивило и позабавило. Обращаясь к ней, он всегда называл ее Амма, что означает «мама». Приехав к Бхагавану в середине 1940-х гг., Алагамма задала ему по-детски наивный вопрос: зачем он носит палочку? Бхагаван шутя ответил, что это третья нога, которая вырастает у стариков. Затем, посреди всеобщего смеха, он спросил ее, зачем ей рога, имея в виду две косички, в которые были заплетены ее волосы. Потом он тихо добавил, что две косички нисколько не украшают детей. С тех пор Алагамме никогда не заплетали две косички.
В середине 1940-х гг. у самадхи матери [Раманы Махарши] была большая церемония. Собралась огромная толпа людей. Чтобы защитить Бхагавана от натиска толпы, вокруг места, где он сидел, поставили деревянное ограждение.
Усевшись, Шри Бхагаван прошептал из-за своего заграждения Алагамме, сидевшей на корточках рядом с ним: «Смотри, мама, они связали твоего сына и посадили в эту тюрьму!»
В тот раз, когда Шри Бхагаван дал Индире мантру, он спросил меня о здоровье моего зятя – он знал, что его здоровье беспокоит меня уже несколько месяцев. Я воспринял это как знак того, что я должен рассказать ему обо всех своих заботах и тревогах.
Шри Бхагаван посмотрел мне прямо в лицо, а потом с огромным состраданием и с нежностью в голосе сказал: «Почему ты не можешь быть как я? Ты же знаешь, как я жил, когда только пришел в Тируваннамалай. Было время, когда я ходил по всему городу и просил еды. Я тогда хранил молчание. Я проходил по улице, ненадолго останавливаясь перед домами. Я стоял и негромко хлопал в ладоши. Если никто не выходил, я шел дальше. Всю еду, которую мы добывали с моими товарищами, мы смешивали в одну массу и съедали каждый по порции. Мы ели раз в день. А теперь посмотри, как внешне всё изменилось, какие здания здесь построили. Вокруг меня вырос ашрам, но я остался таким же, как и был. Только солнце встает, а потом снова заходит. Для меня ничто больше не меняется. Так и ты – во всех превратностях судьбы, в счастье и в несчастье, будь как я, и каждый раз, когда тебя что-то гнетет или печалит, вспоминай обо мне».
Эти исполненные милости слова Шри Бхагавана с тех пор никогда не покидали меня. Они оберегают меня, как талисман, от всех жизненных невзгод.
Однажды утром Шри Бхагаван отметил, что ему понравился вкус канджи [138] (рисовой каши), которую преподнес ему преданный из Малабара. Шри Бхагаван добавил, что вкус канджи станет лучше, если есть ее с авьялом – блюдом из смеси овощей. Поскольку Шри Бхагаван сказал, что ему нравится это блюдо, я попросил