Я была так уверена в своих рассуждениях, что решила подать Бхагавану простоквашу без его разрешения. На следующий день, когда он ел рис с расамом, я подошла к нему с миской пахты в одной руке и с миской простокваши в другой. Я невозмутимо навалила простокваши на его рис и ждала, как обычно, чтобы налить пахты в его сложенные ладони.
Он дотронулся пальцами до простокваши, поднял голову и посмотрел на меня. Этот взгляд обжег меня до самой глубины души!
Вечером, прежде чем уйти в город, мы прощались с ним, но от меня он отвернулся. Невозможно описать, как я страдала! Только он один это знает. На следующее утро он сказал Тенамме, чтобы она больше не давала ему пахты.
«Почему, Свами?» – спросила она.
«Ради меня пахта превращается в простоквашу», – ответил он.
Я тоже отказалась от пахты, что было нелегко, так как с самого детства ела ее каждый день. Но как я могла есть ее теперь, когда из-за моей ошибки от нее отказался мой Учитель? Бхагаван был добр ко мне, как обычно, но у меня не было ни одного шанса вымолить у него прощение.
На четвертый день готовили блюдо из овощей и простокваши, и Бхагаван стоял рядом, давая инструкции. Когда пришло время вливать простоквашу в кипящие овощи, я упала к его ногам и вскричала: «Мой Бог, я согрешила против вас, дайте мне мудрости, чтобы я никогда больше не наносила вам оскорбления! Мне очень плохо, и мне не станет лучше, пока вы снова не начнете есть пахту!»
«Нет, нет, ты напрасно беспокоишься! Я подхватил простуду, разве можно простуженному есть пахту?»
В тот же день Эчамма принесла простокваши, и Бхагаван сказал ей: «Скажи Суббалакшми, чтобы она больше не страдала. Я буду есть пахту».
Был еще один случай, когда из-за меня Бхагаван отказался от привычной для него пищи. Когда раздавали еду, я наливала расам, но в тот раз Бхагаван не сложил ладони лодочкой, как обычно. Я подумала, что чем-то обидела его и попросила Шантамму выяснить причину.
Бхагаван сказал ей: «Когда она подает мне еду, она заставляет ждать всех остальных».
Он не любил, когда ему отдают предпочтение в какой бы то ни было форме.
Когда представился случай, я сказала ему: «Простите меня, Бхагаван, я не буду заставлять других ждать. Но если вы не будете есть расам, я буду чувствовать себя виноватой».
«Почему ты должна чувствовать себя виноватой? Мне не нужно так много расама».
«Ну что мне сказать? Вы раньше ели много расама. Теперь вы говорите, что он вам не нужен. Хорошо, я буду подавать вам столько, сколько вы хотите».
«Почему ты думаешь, что я доволен только тогда, когда до отвала наемся расама? И почему ты так беспокоишься? Разве моя милость прямо пропорциональна количеству расама, которое я съедаю?»
Никогда с тех пор он не принимал расам в ладони. Он хотел, чтобы мы хорошо усвоили этот урок – что Бог присутствует в каждом живом существе во всей своей славе и полноте, и что всем формам Бога следует оказывать одинаковое почтение. Он неустанно вбивал этот урок в наши головы и сердца и безжалостно приносил в жертву те мелкие утехи, которые мы с такой радостью обеспечивали ему, когда замечал хотя бы намек на то, что с ним обращаются лучше, чем с другими.
В наших с ним отношениях самым главным было правило: к тому, что с чем невозможно поделиться, нельзя прикасаться.
Чувство разделенности – причина «я» и поэтому самое большое препятствие к осознанию единого. Неудивительно, что он так упорно и неумолимо искоренял в нас это чувство.
Могу привести еще один пример. Каждый раз, когда жарили папад (сухие лепешки из гороховой муки), мы не смели выбирать для него самый большой. Если мы делали это, он всегда отказывался есть папад в этот день. Мы были к нему особенно внимательны, потому что любили его. Мы были в растерянности, разрываясь между привязанностью и послушанием. Когда наш Бог хотел, чтобы мы обращались с ним так же, как с самыми смиренными и убогими, мы сами чувствовали себя таковыми.
В начале 1940-х гг. Бхагаван заболел желтухой. Ему следовало бы сидеть на фруктовой диете, но он не ел фрукты, если их не раздавали всем, причем поровну! Мы не могли добыть такое огромное количество фруктов, но он был непреклонен, оставляя нетронутой свою порцию фруктов, если не убеждался воочию, что каждый получил столько же. Если кто-то скажет, что больному нужна особая диета и он не должен думать о других, он не понял главного: Бхагаван не был болен, это его тело болело желтухой. Он хотел убедить нас в том, что никто, включая его самого, ни при каких условиях не должен получать больше, чем другие. То, что мы усвоили этот урок, было для него важнее, чем вылечиться.
Никакое лечение не могло излечить желтуху, так как невозможно было обеспечить необходимую диету. Однако через некоторое время один старик принес Бхагавану два кислых лайма. Он сказал, что ему приснился сон, в котором говорилось, что Бхагавану нужно давать сок лайма с медом и сахаром. Один прием этого сока излечил Бхагавана от болезни. Без сомнения, он заболел желтухой, чтобы преподать нам урок, и когда болезнь была больше не нужна, он исцелил себя кислым лаймом!
Однажды один преданный из Неллора, Гриддалуру Нараяна Рао, почувствовал недомогание. По распоряжению Бхагавана я готовила для него на кухне специальную лечебную рисовую кашу. Сампурнамма рядом со мной готовила баклажаны. Она положила маленький кусочек баклажана на лист и дала его Бхагавану на пробу. Я позавидовала ее счастью, но, как только эта мысль пришла мне в голову, он попросил меня дать ему воды. Все мы знали, что он никогда не просил ни еды, ни воды. Он просто прочитал мои мысли и в своей бесконечной доброте попросил у меня стакан воды.
Бхагаван не всегда был таким добрым и мягким.
Однажды перед ним сидели пять или шесть преданных и пели гимн, воспевающий Гуру.
Он поднялся посреди гимна и вышел со словами: «Молитвы и восхваления далеко не уведут. Истинное знание дарует взгляд учителя, исполненный милости».
Я возликовала. Разве я не получала его исполненных милости взглядов? Однако мое счастье продлилось недолго.
На следующий день он сказал: «Пока человек не станет шестимесячным младенцем, нет ему надежды на знание Самости».
У меня сжалось сердце. Несмотря на то что я жила в присутствии самого Бога Аруначалы, я была далека от состояния младенца. Думаю, Бхагаван хотел, чтобы мы обладали невинностью, доверчивостью и верой детей.
Я поняла это, когда Бхагаван начал рассказывать нам истории из жизни известных преданных, живших много веков назад. Я задала ему вопрос об одной такой истории.
«В писании сказано, что Бог явился своему преданному и излил на него свою милость, пока тот находился в утробе матери. Возможно ли это?»
Бхагаван ответил: «Почему ты сомневаешься? Разве сомнение принесет тебе пользу? От этого лишь пострадает твоя преданность. Эти истории так же реальны, как если бы ты мне сказала, что ты сейчас находишься здесь».
Бхагаван любил пересказывать истории из древних классических религиозных текстов. Его лицо озарялось, когда он пересказывал эти удивительные жития святых, живших в стародавние времена. Мы также заметили, что его трогало чтение вслух их одухотворенной поэзии. Однажды я была в холле, когда он читал и разъяснял «Тируппугал» Аламелу Амме из Мадурая. Поскольку я не знала тамильского, то могла только наблюдать. Я увидела, как у Бхагавана изменилось лицо, как только он начал читать стихи. Изнутри полилось сияние, улыбка стала лучезарной, а глаза наполнились состраданием. Хотя я не понимала слов текста, о котором он говорил, его объяснения резонировали в моем уме, и я внезапно и глубоко прониклась ими. Все мое существо вознеслось вверх, несомое потоком странных вибраций. Память об этом переживании до сих пор жива в моем сердце. Огромная радость осталась со мной – радость от знания того, что мне посчастливилось сидеть у ног Божественного Существа.
С ним я всегда чувствовала себя так. Бхагаван всегда учитывал духовный уровень каждого из нас и адаптировал свои слова, жесты и даже интонации голоса в зависимости от того, кто перед ним стоял. Аламелу Амма страстно любила «Тируппугал» и Субраманьяна – божество, которое там воспевается. В этот день Бхагаван отразил и увеличил любовь, которую Аламелу Амма испытывала к этому произведению.
Общаясь с детьми, Бхагаван был их товарищем по играм; для семейных людей он был советчиком; для пандитов – кладезем знаний; для йогов – богом воли, богом победы. Взаимодействуя со всеми этими людьми, Бхагаван видел Себя в них, а они видели Себя в нем. Благодаря этому сердца всех этих людей проникались извечной любовью к нему, и люди оставались у его ног. Все, кто приходил к нему, оказывались под влиянием его любви и доброты, красоты и мудрости, переполняющего чувство единства, излучаемое им. Для меня он был подобен огню, непрерывно излучающему духовный жар. Некоторым он даровал особое видение того, что было невидимо для других. Кому-то он читал целые лекции. Вокруг него собирались толпы, и каждый видел его по-своему. Даже его фотографии различаются между собой. Посторонний может и не догадаться, что на них один и тот же человек.
Как-то днем одна женщина из Кумбаконама села рядом с Бхагаваном и воскликнула: «Как я рада, что встретила вас, Свами! Я так долго и так отчаянно хотела увидеть вас. Свами, Прошу вас, будьте добры ко мне, даруйте мне спасение! Я больше ничего на свете не желаю».
Сказав это, она поднялась и ушла.
Бхагаван от души посмеялся. «Посмотрите на нее! Она желает только спасения. Дайте ей спасения, она больше ничего не хочет!»
«Ведь все мы хотим того же, разве нет?» – спросила я.
Он ответил: «Неужели спасение – это то, что можно дать по просьбе? Можно подумать, я прячу у себя тюки со спасением и выдаю его, когда меня попросят. Она сказала: „Я не хочу ничего“. Если это правда, это само по себе спасение. Что у меня есть такого, что я мог бы дать и что они могли бы взять?»
Бхагаван сказал нечто подобное, когда ему однажды подарили колокольчик для