Добрым взглядом он окинул мое измученное и несчастное лицо и сказал:
— Вы много страдали, но теперь это продлится недолго.
И, повернувшись к группе, сказал:
— А теперь посмотрите, так бывает, когда всё в порядке, — он осторожно положил руки мне на живот. — Головка здесь, всё так, как должно быть.
В этот момент началась безумная боль и я застонала. Врач быстро убрал руки с моего живота, последний раз посмотрел на меня ободряюще и, прежде чем выйти из комнаты, отдал строгое распоряжение старшей сестре:
— Не оставляйте ее одну, ребенок может родиться в любую минуту.
Дверь закрылась, а акушерка засуетилась, принося тазы, наливая горячую воду, разбавляя ее холодной, раскладывая чистые полотенца и так далее. Я сказала:
— Не думаю, что выживу на этот раз.
Она посмотрела на меня и ответила:
— Еще как выживешь, с тобой всё в порядке.
Добрый доктор был прав. Когда все приготовления были закончены, родилась девочка. Акушерка все время стояла рядом и направляла мои усилия. Она была очень опытной, быстро сделала всё, что нужно для малышки, и положила ее рядом со мной, чтобы я могла на нее посмотреть.
Потом меня положили на носилки и перенесли в палату, где лежали остальные женщины. Было немного больше 8 часов вечера, когда меня уложили в постель. Я была очень голодной, так как не ела с самого утра, но ужин был уже закончен, и не было никакой надежды поесть. Одна из женщин отломила кусок хлеба и протянула его мне. Я съела его с большим удовольствием. Позже я узнала, что милый старый доктор, демонстрировавший меня студентам, был очень важным человеком. Он был профессором и главным врачом этой больницы. Я узнала также, что в это время больница находилась в очень плохом состоянии. Не хватало персонала, и она не могла содержаться в должной чистоте. Как раз в это время ее должны были закрыть для чистки и дезинфекции, кроме того, было необходимо сделать некоторые перестройки. Поэтому пациентов выписывали, как только температура становилась нормальной, и Ники забрал меня домой уже на третий день.
Я себя хорошо чувствовала, но у меня всё время чесалась голова. Скоро я, к своему ужасу, поняла, что у меня вши. Спустя несколько дней оказалось, что на правой стороне шеи сзади у меня появилось пятно, которое зудело. Я начала расчесывать его, и через несколько дней оно стало больше и выглядело как нарыв. При этом температура у меня поднялась, и Ники решил позвать нашего профессора, посмотреть меня. Я лежала в кровати, а новорожденная рядом на стуле.
Появившись, доктор посмотрел на меня и сказал:
— Когда вы приходили ко мне восемь месяцев назад, я вас предупреждал. Эта воспаленная опухоль у вас на шее туберкулезного происхождения, и вы приобрели ее из-за того, что не прервали беременность, теперь у вас туберкулез.
— Разве его нельзя вылечить? — спросила я, чувствуя, что задела его чувства непослушанием.
— Попробуем, что можно будет сделать, но ваше состояние не очень хорошо, и лечение займет много времени. Туберкулез — это надолго.
Он едва взглянул на ребенка, но прописал лекарства и мази, объяснил, как мазать вокруг воспаленного места и ненадолго остался, чтобы поговорить с мужем. Как только я получила лекарство и мазь, я стала делать всё, что было прописано, но, несмотря на это, опухоль не только не уменьшалась, но, наоборот, росла всё больше и больше. Обширнее становилась и область покраснения кожи. Боль тоже усиливалась, и дошло до того, что я не могла пошевельнуть шеей. От вечера к вечеру росла температура, и было ясно, что лечение не приносит мне облегчения. Муж решил позвать специалиста. Тот был в ужасе от моего состояния.
Оказалось, что мне был прописан совершенно неправильный курс лечения и что моя опухоль ни в малейшей степени не была туберкулезной. Это был опасный вид абсцесса, который нужно было вскрыть не откладывая, иначе последствия могли быть фатальными. Прописанная мазь способствовала его развитию. Женщина, которая помогала нам в то время, помогла мне добраться до клиники, но мы не смогли увидеть нужного человека, и ничего не было сделано. На следующий день Ники повел меня сам. На этот раз меня сразу взяли в операционную. Я нервничала, потому что слышала о недостатке анестетиков и о том, что они не дают их людям вроде нас. Но мне дали хлороформ, операция была сделана. Я проснулась с большим чувством облегчения — боли не было.
Несколько дней спустя пришло письмо из Лондона. В нем были слова: «…Появилась новая идея, и, на этот раз, она может удасться». Эта волшебная фраза была как первая ласточка, как начало чего-то большого.
Всё шло хорошо. Рана на шее прекрасно заживала, вскоре должны были снять повязку, и я снова смогла бы вести нормальную жизнь. Ребенок совершенно не создавал мне никаких трудностей, у меня был много молока. Двое старших были в порядке.
Вдруг в конце февраля, когда мы готовились мыть всех троих детей, дверь внезапно открылась, и в комнату вошла группа людей. У меня упало сердце. Я поняла, кто это, несмотря на их штатскую одежду. Они старались быть вежливыми и даже извинились, что побеспокоили нас, но для меня это не имело значения. Они забрали мужа с собой, и я понимала, куда. Когда они ушли, я закончила купанье и уложила детей. Потом села и заплакала. Зашла девушка-коммунистка, жившая наверху. Она дружила с гэпэушниками и, наверно, была послана, чтобы проверить мою реакцию. Я взяла себя в руки и предложила ей чаю.
Когда она ушла, я послала помогавшую нам женщину к друзьям, семье инженера, жившим совсем близко от нас, чтобы сообщить им о случившемся. Жена инженера прислала мне записочку, в которой просила, чтобы я ни при каких обстоятельствах не упоминала, что была с ними знакома. Я все хорошо поняла. Мне не к кому было обратиться. Но как я буду жить? Денег нет — в спешке Ники захватил свой кошелек, нет друзей, каждый боится признаться, что знает нас, и трое маленьких детей, которые остались на моем попечении.
Я вошла в детскую. Дети мирно спали. Я упала на колени перед Казанской иконой Божией Матери, которая висела в углу над моей кроватью, и взмолилась. Я просила ее спасти нас. Я просила: «Верни мне моего мужа, а потом вызволи нас отсюда, из этой страны. Я знаю, что безрассудно просить это, но я не могу больше переносить эти страдания. Молю тебя, Пресвятая Богородица, помоги нам». После этого я разделась и легла в постель. И, странно сказать, после этого на меня снизошло спокойствие. Совершенно спокойно я решила: первое, что я должна сделать завтра утром, — пойти к нашему профессору, он не откажет мне, и попросить денег взаймы в связи с тем, что у нас случилось. Потом я потушила свет и приготовилась спать.
Вдруг я услышала снаружи шаги по снегу, шаги моего мужа. Я слушала, не веря своим ушам, раздался знакомый стук в окно гостиной. В радостном исступлении я выскочила из кровати и подбежала прямо к окну. Он был там. Я помчалась открыть дверь и упала в его объятия. Нет слов, чтобы выразить то, что я чувствовала. Богоматерь выполнила первую часть моей молитвы.
Я сияла от счастья: мой Ники был со мной, это было всё, что мне нужно. Я прекрасно знала, где он провел эти последние четыре часа, и я знала также, что из этого места так скоро не возвращаются. Могли пройти месяцы, прежде чем он получил бы новый и такой же несправедливый приговор, и после этого много месяцев, а может быть, идет новой разлуки. Зная хорошо Ники, я не могла понять, почему он не разделяет моей радости. Он выглядел замученным и хоть и улыбался и старался казаться радостным, какая-то мрачная мысль, которой он не хотел поделиться со мной, не давала ему покоя. Я не пыталась заставить его объяснить причину беспокойства. В конце концов, кто может радоваться в тех обстоятельствах, в которых мы жили, зная, что в любое время они могут прийти и сделать с нами всё, что им заблагорассудится.
Ники более трезво смотрел на вещи, чем я. Я была на двадцать лет моложе и всё еще очень наивна. И хотя до женитьбы он никогда не беспокоился о том, что может с ним случиться, теперь, когда у него была семья, дело обстояло иначе. Обычно он делился со мною всем, что его беспокоило, теперь же он знал, что мне придется сделать (ему уже пришлось это сделать), и он знал, что я буду сопротивляться.
Он сказал мне, что, возможно, получит работу. Позже он сообщил, что нам предстоит пойти в «это место» вдвоем.
— Зачем? — спросила я.
— Не беспокойся, они просто хотят знать, что ты не работаешь против них.
— Но они знают, что я ненавижу их.
Ники улыбнулся и сказал:
— Не говори им этого, ты должна обдумывать каждое слово. Помни, что у тебя дети.
Несмотря на то, что Ники старался успокоить меня, я беспокоилась и решила поспешить с крещением. Ники всё организовал, и крещение прошло хорошо. У крестной матери был даже золотой крестик для ребенка. Она уж отчаялась его достать, ювелиры их не продавали, людям не разрешали их носить, могли осудить даже за рождественскую елку, как вдруг она нашла крестик на земле в саду друзей. Моя дочь Валентина до сих пор носит его.
Служба очень растрогала меня. Существовал такой полный любви, святой и милый мир, а тот, в котором мы были принуждены жить ежедневно, был жестоким, страшным и безобразным.
Наступил роковой день. При нашем появлении в ГПУ нас разделили. Меня провели в просторную комнату, где за письменным столом сидел человек. Глупый разговор затянулся на часы и часы. Нет смысла передавать его весь, настолько он был туп. Диалог шел примерно так:
Человек: Мы хотели бы дружить с вами. Поэтому мы попросили вас поговорить с нами. Я надеюсь, вы не возражаете?
Я: Я бы не возражала, если бы не была так занята. У меня очень много работы дома.
Человек: Я прекрасно понимаю. Домашняя хозяйка с семьей и детьми всегда очень занята. Тем не менее, всегда можно найти какое-то время и для другой деятельности.
Я: Какой деятельности? Я же говорю вам, я очень занятая женщина.
Человек: Пожалуйста, не торопитесь так. У меня есть еще несколько вопросов, которые я хотел бы задать вам. Мне хотелось бы выяснить некоторые ваши взгляды.