Несколько дней, проведенных в Аньси ради того, чтобы дать отдых нашим лошадям, позволили мне привести в порядок бумаги, после чего мы снова тронулись в путь в пронизывающую до костей даже сквозь меха и валенки бурю. Спустя восемь изнурительных дней, когда температура часто падала до минус 20 °C, мы прибыли в небольшой город-крепость Цзяюйгуань. Через могучие ворота в Великой стене я въехал собственно в Китай. К моему удивлению, Великая Китайская стена (во всяком случае, в этом месте) представляла собой незначительную глиняную стену с расположенными на равном расстоянии друг от друга башнями и в наши дни вряд ли могла вселить уверенность в способности защитить империю даже от китайцев. Этот участок Великой стены был построен около 100 года до нашей эры, когда китайцы завершили завоевание провинции Ганьсу. Возведение же основной части Великой стены, простирающейся от залива Джили к востоку от Пекина и до восточного Ганьсу, датируется 215—100 годами до нашей эры, когда основатель империи император Цинь Шихуанди соединил между собой ряд местных крепостей. Продолженная до того места, где я стою, Великая стена выросла до полутора тысяч миль в длину и исполнила свое предназначение – на века защитила империю от вторжений конных монгольских орд. Уже в начале XIII века стена два года удерживала Чингисхана к северу от Пекина, прежде чем он смог до него добраться. Говорят, за время строительства стены Цинь Шихуанди вызвал к себе такую ненависть, что после его смерти могилы публично вырыли во многих местах, что затрудняло осквернение места его подлинного захоронения.
Великая стена не утратила для китайцев и символического значения, поскольку, согласно поверью, когда путешественник входит в ворота Цзяюйгуань, его охватывает чувство радости, а когда выходит – он плачет.
Едва проехав ворота, мы услышали в тихом ночном воздухе длинную ноту вечерней зори, а потом пушку, возвещающую, что всем добропорядочным гражданам пора поспешить домой, и глухой звук задвигаемых и запираемых тяжелых городских ворот.
1 декабря мы въехали в Сучжоу, находящийся на полпути между Пекином и Кульджой, по прямой – расстояние почти в тысячу миль, но по дороге гораздо дальше. Мне сказали, что имперские курьеры преодолевали это расстояние за девять дней, но они часто умирали от напряжения. Говорят, для придания мышцам большей выносливости их плотно перевязывали. Посыльных сажали в седла, и они скакали на следующую почтовую станцию, где, едва вдали слышали колокольчик гонца, им седлали самую быструю лошадь. Эта организация была пережитком почтовой системы, введенной в XIII веке Хубилай-ханом. В ней было задействовано двести тысяч лошадей, а ее скорость восхищала Марко Поло.
В Сучжоу я чувствовал себя как в военном лагере, поскольку здесь множество новобранцев, муштруемых офицерами и унтер-офицерами модернизированной армии Юань Шикая. Впервые я увидел подлинные результаты военных реформ. Здесь я также имел удовольствие познакомиться с молодым голландским католическим священником, которому обязан массе ценной информации.
Вместо того чтобы следовать в Чжанъе по большой караванной дороге, я решил поехать через небольшой городок Цзинтао, расположенный в тридцати милях от Сучжоу. Здесь я познакомился с представителем нового Китая. Чэн был молодым мандарином, познакомившимся с Европой, приезжая к своему дяде-министру в Берлин. Мы говорили на немецком языке, на котором он изъяснялся очень скверно, хотя несколько лет спустя сдал академический экзамен по современным языкам с высокими оценками.
Он заверил меня, что через два-три года от старого порядка ничего не останется, ни одного мандарина в Синьцзяне. Японцы никогда не будут играть в Китае ведущую роль, сказал он, но сейчас они могут быть полезны в качестве учителей и инструкторов, и нанимавшимся до сих пор европейцам их предпочитают просто потому, что они дешевле. Китаем должны управлять китайцы, но китайцы западной культуры.
Когда Чэн увидел, что в выданном в Сучжоу пропуске мое имя написали так, чтобы выставить меня на посмешище, он на сотне карточек красивыми китайскими иероглифами написал: «Ученый финн Ма-ну-эрхей-ма». Первый слог можно было написать тремя разными иероглифами. Означающий лошадь, как уже упоминалось, он использовался на документе, выданном мне Кашгаре, однако завитушка, добавленная в бумаге, присланной из Пекина, меняла значение слова на почитаемый в Китае нефрит. Но третье значение слова «ма» было бранным, не употреблявшимся в приличном обществе, и именно его внесли в выданный Сучжоу пропуск.
Рождество я провел в Чжанъе. В качестве рождественского подарка получил от консула в Кульдже пачку газет за август.
В ходе экспедиций по окрестным горам я посетил два первобытных племени, сараджоегуров и шераджоегуров, о существовании которых было известно, но которые никогда не посещал ни один ученый. Результаты были очень интересными и ценными.
Из Чжанъе я по большой караванной дороге, идущей через заснеженные горы Нань-Шань справа и пустыню Гоби слева, направился в Лянчоу. Великая Китайская стена часто проходила рядом с дорогой.
В Лянчжоу стоял большой гарнизон, и в мою честь устроили военные учения со старомодной муштровкой и стрельбой по мишеням.
Дорога из Лянчжоу в столицу провинции Ланьчжоу, резиденцию вице-короля Ганьсу и Синьцзяна, приближала нас к горам и возделываемым долинам. Она была извилистой и такой узкой, что только кое-где могли разъехаться две телеги. Казалось невероятным, что эта жалкая дорога на протяжении веков была единственной артерией, ведущей в западные части империи.
29 января 1908 года мы увидели Хуанхэ, Желтую реку, на берегах которой стоит Лянчжоу. Суета и движение на берегу большой широкой реки указывали на то, что мы приближаемся к важному городу. Понтонный мост ремонтировали, и в обе стороны сновали паромы, перевозившие массы людей в синем и черном.
Было очень приятно пройти через массивные городские ворота, услышать цоканье лошадиных подков по огромным булыжникам хорошо мощенной улицы и опять пробраться по кишащему людьми и транспортными средствами базару. Однако лучшее жилье, которое нам удалось найти, – четыре жалкие комнаты в караван-сарае у западных ворот, хотя у наших лошадей была хорошая конюшня, где они могли восстановиться после тягот марша.
Я плохо себя почувствовал и слег в постель, пролежав день или два. Когда снова смог передвигаться, то едва узнал город, поскольку наступил китайский Новый год. Магазины были закрыты, а колонны и двери украшали длинные узкие белые ленты с китайскими иероглифами, транспаранты и бумажные фонарики. Женщин не было видно, а группы мужчин двигались не спеша, улицы заполонили нарядные кареты, часто запряженные маленькими пухлыми мулами, чья металлическая сбруя блестела на солнце, а уздечки украшали бумажные цветы и яркие шелковые ленты. Сквозь маленькие окна карет виднелись одетые в шелка фигуры. Слуга, облаченный в лучшую ливрею, сидел на скамье и держал большой бархатный портфель с визитными карточками хозяина. Все, что не было новеньким, было надраено и отполировано.
В этой толпе людей, одетых в шуршащие шелка, было не узнать вчерашнего грязного китайца, если только не считать однообразия. От мандарина до уличного торговца все выглядели очень похожими: в одинаковой одежде, в похожих каретах и с теми же традиционными церемониями. Классовое различие в Китае, несомненно, куда менее разительно, чем в Европе, и, если не считать случайного появления синего, красного или зеленого мандаринского паланкина, перед которым шла толпа слуг с красными зонтиками, легко было поверить, что толпа состоит из мандаринов.
Празднование Нового года продолжалось две недели под аккомпанемент оглушительной китайской «музыки». Шли бесконечные процессии музыкантов-любителей, бьющих в барабаны и металлические тарелки, и одна группа взяла за привычку каждое утро собираться возле моей квартиры, где устраивала многочасовой концерт, участники вкладывали в любимое искусство всю душу. Не успевали они удалиться, как на всех улицах начинали с оглушительным грохотом рваться петарды. Минимум неделю празднования больной, с высокой температурой, раскалывающейся головой и ломотой в спине и конечностях, я был на грани нервного срыва.
Торжества завершились настоящей иллюминацией и военным парадом. Все дома и улицы были щедро украшены бумажными фонариками, и все население, включая женщин, вышло на улицу. В свете освещавших экипажи фонарей можно было разглядеть красивых женщин, сидевших в каретах, скрестив ноги, те же, кому судьба не улыбнулась, ковыляли на своих уродливых крошечных ножках.
Последним пунктом программы был военный парад на равнине за городом, и по дороге туда тянулся длинный поток экипажей с разодетыми красавицами, а для простых людей были организованы всевозможные развлечения.
Гарнизон демонстрировал доблесть, маршируя в напоминающих тюрбаны головных уборах, в мундирах с красными буквами на груди и желтыми бумажными цветами на штыках, батальон за батальоном проходили войска Лукуня, командиры в окружении развевающихся зеленых знамен, за ними следовали подразделения чупин в необычной форме, включавшей фартук. Время от времени раздавались монотонные звуки длинных труб. Арьергард состоял из двух отрядов кавалерии, во главе каждого всадник в сверкавших на ярком солнце старинных доспехах. Когда звуки трубы возвестили о прибытии вице-короля, войска отдали честь, и по рядам пронесли герб вице-короля. Но вице-короля не было – только исторические доспехи его превосходительства, величественно восседавшие на паланкине. На этом военном параде торжества закончились, и жизнь в городе вернулась в нормальное русло.
Вскоре вице-король принял меня с теми же церемониями и беседой, к которым я привык, посещая безвестных мандаринов на забытых окраинах огромной империи. Хотя Шэнь в молодости служил в китайской миссии в Петербурге, употреблял он те же стереотипные фразы, которые слетали с уст всех представителей великого класса мандаринов.
Из окружения Шэня самым интересным был дао-тай Пень. Он много лет прослужил в Мукдене как до, так и во время Русско-японской войны и имел возможность познакомиться как с русскими, так и с японцами, а также оценить западные методы. Он очень интересовался современным промышленным развитием и с энтузиазмом выступал за продление железной дороги до Ланьчжоу. Видя, как Маньчжурию разоряют две иностранные армии, он хорошо понимал, что Китаю нужна сильная армия. Похоже, он хорошо относился к русским, поведение которых в Маньчжурии выгодно отличалось от крайней жестокости японцев. Вскоре после вступления японцев в Мукден его посетил один из их генералов, лицо которого показалось ему знакомым. Оказалось, что ранее генерал содержал в городе бордель! Il n’y pas de sales metier, il n’y que de sales gens!