Лечение в Одессе пошло мне на пользу, и в конце сентября 1915 года я вернулся на фронт и застал русские армии на Серете и Днестре, сражающимися за последний рубеж Галиции. Это требовалось сделать, выражаясь привычными словами, «любой ценой». Речь шла о том, чтобы помешать врагу проникнуть в Бессарабию, поскольку это могло бы повлиять на политику Румынии. Атаки и контратаки следовали одна за другой на всем протяжении между границами Подолии и Серета. В начале этого этапа я командовал 2-м кавалерийским корпусом, который перебрасывали туда, где возникал кризис. Так продолжалось до декабря, когда армии перешли к позиционной войне. Затем 12-я кавалерийская дивизия была размещена в окрестностях Гусятина.
После короткого отдыха был отдан приказ пройти маршем около 120 миль на север к востоку от Луцка, где сосредоточивались войска для крупномасштабного весеннего наступления.
После крупных успехов, достигнутых осенью 1915 года, противник сократил свои силы на востоке и вместо этого усилил фронт укреплениями, щедро оснастив их колючей проволокой и бетоном. Предстоящее наступление должно было стать первым наступлением русской армии на укрепленную линию. На основе опыта, накопленного на французском фронте, была проведена методическая подготовка. Были приложены огромные усилия, чтобы сосредоточить действительно эффективное количество артиллерии в точке, выбранной для прорыва. Основной удар должен был быть нанесен в секторе Луцка, где также было сосредоточено несколько кавалерийских дивизий, задачей которых после прорыва было перерезать коммуникации противника, особенно на таких узлах, как Ковель и Владимир-Волынский. Среди этих войск была и моя уже отдохнувшая дивизия.
Артиллерийская подготовка началась 1 июня 1916 года. Была проделана хорошая работа, и позиции противника полностью разгромлены. 4 июня наступление началось раньше, чем ожидалось, однако события показали, что действия штаба армии отставали от графика. В ночь на 4 июня я вместе со своей дивизией покинул наш лагерь в Ровно и маршем прошел двенадцать миль до деревни Варковичи, где должен был ожидать приказа о нашем участии в прорыве. Во второй половине дня мне сообщили, что это уже произошло к северу от Дубно. Поэтому мне приказали форсированным маршем ввести дивизию в прорыв. Моя задача, с которой я уже был знаком, состояла в том, чтобы форсировать реку южнее Луцка и перерезать коммуникации противника с Владимиром-Волынским. Но подходящий момент для ввода в бой кавалерии был упущен.
Оседлать лошадей и тронуться в путь не заняло много времени, но расстояние было большим, а дорога тяжелой, так что мы прибыли на место только после захода солнца. Перебираться в темноте через наши собственные и австрийские глубокие траншеи, разбитые вдребезги и обнесенные колючей проволокой, было и опасно, и долго. После того как я с авангардом прошел через лабиринт, возникла новая трудность. Между местностью и нашими картами не было ничего общего. Деревни сровняли с землей, одни дороги исчезли, другие были построены, так что ориентироваться стало очень сложно. Только к следующему утру полки были собраны на месте встречи. В отсутствие каких-либо сообщений о положении я продолжил движение в западном направлении. Утром мы вступили в контакт с австрийским арьергардом, который в течение дня отступил за Стырь. Ввиду их сильных позиций на другом берегу переправа казалась безнадежной, но я намеревался предпринять попытку у брода близ деревни Торговица, в нескольких милях южнее. Этот брод я знал по имперским маневрам двадцатипятилетней давности.
На следующую ночь ни о каком отдыхе не могло быть и речи, и к рассвету 7 июня я стоял в Торговице с Ахтырским гусарским полком, составлявшим авангард.
Ожидая прибытия других полков, я приказал артиллерии занять позиции и открыть огонь. Вскоре противник на крутом противоположном берегу обнаружил мощные батареи и позиции пехоты, построенные в два яруса. Было ясно, что форсировать Стырь без ожесточенных боев невозможно, что повлекло бы за собой такие потери, которые не позволили бы мне выполнить мою задачу, и поэтому я решил присоединить свою дивизию к армейскому корпусу, который собирался начать какую-то операцию немного южнее, и поехал туда, чтобы принять необходимые для этого меры. Однако после того, как подготовительная артиллерийская дуэль, в которой принимали участие мои батареи, продолжалась около часа, поступил приказ прекратить боевые действия.
Со штабом армии по-прежнему не было никакой связи. Мне доложили, что город Луцк, расположенный в 25 милях к северу, пал, и я решил переправиться через реку там. Это был наш четвертый ночной переход подряд, утром мы прибыли в Луцк и обнаружили, что город удерживают русские войска. Генерал Деникин, принимавший участие во взятии города во главе своей стрелковой дивизии, насколько мог, объяснил мне положение. К западу от Луцка все еще продолжались бои с арьергардами противника.
Чтобы выполнить свой приказ перерезать коммуникации противника с Владимиром-Волынским, я решил в качестве первого шага занять узел дорог под Торчином, примерно в 12 милях от Луцка, рассчитывая таким образом перекрыть дорогу для арьергарда и транспорта противника. Однако обнаружить брешь во вражеском фронте, которая позволила бы проникнуть вглубь, оказалось невозможным, и ожесточенные бои продолжались весь день и следующую ночь. Это была пятая ночь, когда подразделение не расседлывало лошадей, и едва ли было время покормить их, не говоря уже о сне. После полудневного отдыха началась атака на Торчин, которая продолжалась всю ночь.
Это была попытка глубокого проникновения к важному узлу Владимир-Волынский, и утром 11 июня, перед падением Торчина, я направил свои основные силы к деревне Затурцы, примерно в шести милях к западу, в то время как Торчин был взят с севера и запада. К тому времени вражеские колонны деревню уже миновали. У деревни Затурцы дивизии удалось прорваться и продолжить наступление параллельно ведущему на Владимир-Волынский шоссе, пока не приблизилась к городу на расстояние 12 миль. Эти бои продолжались три дня.
Тем временем австрийцы смогли подтянуть свои резервы, и наступление достигло своего апогея. Я получил приказ передвинуть дивизию к западу от деревни Киселин, чтобы прикрыть перегруппировку пехоты, но с усталыми лошадьми было нелегко собрать дивизию и быстро перебросить ее в другом направлении.
Дивизия теперь стояла по обе стороны дороги на Ковель. Недалеко от моего участка было несколько высот, представлявших интерес главным образом для генерала Деникина, дивизия которого располагалась по диагонали позади меня. Поскольку он не позаботился о том, чтобы занять их, я сделал это по собственной инициативе, но едва я это сделал, как разгорелись бои за них. По словам пленных, нас атаковали немецкие войска, которые были стянуты в Ковель. Было ясно, что немецкие резервы на подходе, и я позвонил генералу Деникину с просьбой сменить меня в течение дня, если он не желает видеть высоты занятыми противником. Его ответ был «Нет». Он сказал, что занят перегруппировкой и сам отбил бы их, если бы это было необходимо. Я ответил, что позже, возможно, будет трудно вышвырнуть немцев. «Где вы видите немцев, генерал? Здесь нет немцев!» – воскликнул Деникин, на что я сухо ответил, что у меня больше шансов их увидеть, поскольку они прямо передо мной.
Для него было характерно по-русски преуменьшать важность того или иного факта, потому что тот по какой-то причине не соответствовал его представлениям. Во всяком случае, когда ближе к вечеру я отвел свои войска, чтобы выступить в качестве резерва корпуса, высоты были быстро заняты немцами, и значение этого вскоре стало ясно генералу Деникину.
Генерал Деникин должен был атаковать утром, и приказ заключался в том, что конная дивизия должна была развить его успех. Я сам разговаривал по телефону с командующим генералом Кашталинским, проигравшим битву при Ялу в ходе Маньчжурской кампании, и выразил опасение, что вместо этого немцы со своими отдохнувшими войсками будут развивать свой успех против генерала Деникина. Я даже осмелился предложить, чтобы моя дивизия расположилась на южной оконечности треугольного болота между деревнями Киселин и Ворончин, откуда она могла бы действовать в любом направлении. Генерал Кашталинский коротко ответил: «Вы слышали мой приказ? Тогда исполняйте!»
На рассвете я поскакал с передовым отрядом к горящему Киселину, который немцы удерживали под огнем своей тяжелой артиллерии. Снаряды рвались с оглушительным грохотом. Со стороны Ворончина тоже была слышна сильная артиллерийская канонада. Недалеко от Киселина ко мне прискакал ординарец с приказом командира корпуса в связи с изменением обстановки немедленно занять позицию слева от Ворончина, где противник яростно атаковал левое крыло 39-го армейского корпуса, и я не мог сдержать улыбки при воспоминании о резком приказе генерала Кашталинского: «Тогда исполняйте!» Болото перейти было невозможно, а это означало, что марш займет целый день.
Чтобы прикрыть наступление и поддерживать связь с войсками на обоих флангах, я выслал вперед четыре разведывательных эскадрона. К вечеру я добрался до своего нового сектора, где открытая местность то тут, то там перемежалась с сосновыми рощицами. Местность передо мной была свободна от противника, но справа слышалась сильная стрельба. Я взобрался на артиллерийский наблюдательный пункт – ветряную мельницу, которая была соединена по телефону с другой, где расположился командир артиллерии. Он рассказывал мне, что видел: «Наши люди отступают… Они в панике, и их преследуют немцы… Наши люди бросают оружие и сапоги. Они спасаются бегством. Сотни людей попали в плен… Правый фланг немцев миновал рощу… Я вижу лошадей на опушке леса… Похоже, мы готовимся к атаке… Мы атакуем немцев с фланга и тыла… Полный успех… Они обратились в бегство».
Некоторое время спустя я тоже увидел, что немцы отступают. Это было результатом хорошо подготовленной атаки, проведенной одной из моих казачьих сотен под командованием подполковника Смирнова. К сожалению, развить наш успех не удалось, потому что, когда мой первый полк прибыл туда, было уже темно.