Подобная повествовательная структура определяется рядом исследователей как "рамочная композиция", а ее появление связывается с формированием особого, внутреннего текстового пространства произведений. Как известно, именно образование границ и формирование внутреннего пространства произведения помогают прояснить, как происходит переход от мира реального к миру изображаемому.
Как отмечалось во введении, современные литературоведы часто предлагают изучать текст или текстовое пространство произведений. С подобной точкой зрения мы встречаемся, например, и в исследовании Ю.Лотмана "Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера — история". Значимость подобного подхода обуславливается, в частности, такой мыслью автора: "В пределах одной и той же эпохи существуют разные жанры текстов, и каждый из них, как правило, имеет кодовую специфику: то, что разрешено в одном жанре, — запрещено в другом". _
Вероятно, подобный подход возник потому, что писатель создает в любом художественном произведении особый мир и населяет его персонажами. Поэтому и существует мнение о произведении как о замкнутой системе со своими законами организации пространственно — временной системы. Подобная моделированность повествования и обуславливает необходимость изучения текстового пространства произведения.
Анализ содержательной стороны мемуаров писателей ХХ века позволяет прийти к следующему выводу: разные по творческим установкам и стилевым особенностям авторы обращаются к одним и тем же событиям, в их произведениях встречается описание сходных переживаний и настроений. В частности, при описании одного из значимых явлений ХХ века — октябрьской революции 1917 года — используется практически однородный образный ряд.
Сравним некоторые высказывания: "Вихрь событий и — неподвижность. Все рушится, летит к черту и — нет жизни. Нет того, что делает жизнь: элемента борьбы". Гиппиус, 395. Или у Ремизова: "Нет, не в воле тут и не в земле, и не в рыви, и не в хапе, а такое время, это верно, вздвиг и въерш, решительное, редчайшее в истории время, эпоха, вздвиг всей русскую земли России". Ремизов, с.71.
Возникающий в разных воспоминаниях художественный образ стихии образует семантическое поле. Разные авторы обозначают его как вихрь (Гиппиус), переворот (Шагал), лавина (Каверин), шквал страстей (Кетлинская), вихрь и вздвиг (Ремизов). Отметим, что все элементы показанного семантического поля связаны системой определенных отношений. Передавая, в частности, романтическое восприятие событий, Каверин и Кетлинская стремятся к развенчиванию иллюзий своего героя. Иначе организуют свое художественное пространство Гиппиус и Ремизов, стремясь к обобщениям и комментариям описываемого.
Описание сходного психологического состояния встречается прежде всего отмечаются у авторов, относящихся к одному поколению и социальному окружению, получивших образование в одно и то же время, волею обстоятельств ставших свидетелями одинаковых событий. Чаще других описываются события первой мировой войны, революций, периодов восстановления хозяйства, социалистического строительства, репрессии 20–30 — х годов.
Комментируя свое отношение к явлениям времени, писатели нередко превращают повествование в летопись определенного периода, где реакция автора на события и описания его психологического состояния разворачиваются на широком историческом, социальном или культурном фоне. Так в «Эпилоге» (1989) В.Каверина главы, посвященные конкретным событиям ("Первый съезд", "Один день 1937 года", "Блокада. Допрос") перемежаются автобиографическим главами с общим названием "О себе".
В написанной несколькими десятилетиями ранее книге О.Мандельштама "Шум времени" (1928) точками отсчета времени становятся события культурной и личной жизни, что находит отражение и в названиях глав — "Музыка в Павловске", "Концерты Гофмана и Кубелика", «Комиссаржевская», "Бунты и французы".
В последней из приведенных глав Мандельштам описывает массовые события: дни студенческих бунтов, похороны Александра III. Он пишет: "Мрачные толпы народа на улицах были моим первым сознательным и ярким восприятием. Мне было четыре года".
Поскольку речь идет о восприятии, а не об оценке и осмыслении увиденного, описание строится на основе ассоциативных рядов, возникающих на основе вкусовых ассоциаций: "Проходил я раз с няней своей и мамой по улице Мойки мимо шоколадного здания Итальянского польства. Вдруг — там двери распахнуты и всех свободно впускают, и пахнет оттуда смолой, ладаном и чем — то сладким и приятным. Черный бархат глушил вход и стены, обставленные серебром и тропическими растениями; очень высоко лежал набальзамированный итальянский посланник".
Описание начинается с авторской ремарки: "Даже смерть мне явилась впервые в соврешенно неестественном пышном, парадном виде" и завершается небольшим комментарием: "Какое мне было дело до всего этого? Не знаю, но это были сильные и яркие впечатления, и я ими дорожу по сегодняшний день". Мандельштам, с. 51, 52.
Отграничение авторского и детского мировосприятия проводится с помощью повествовательной интонации и инверсии — "проходил я раз с няней своей и мамой". Резкий выход из привычного ограниченного мира ("Обычная жизнь города была бедна и однообразна") и включение в мир взрослых отношений рождает процесс воспоминаний, одна смерть (Александра III) вызывает в памяти другую (итальянского посланника).
Отбираемые события мемуаристами становятся своеобразными точками отсчета. Выстраивая тексты воспоминаний ХХ века в хронологической последовательности по упоминаемых авторами наиболее значительным явлениям, можно восстановить историю развития общества на протяжении определенного исторического периода. Так практически и складывается цельный текст, в котором представлены различные стороны жизни людей, живших в одно и то же время.
Однако, сходные повествовательные структуры, построенные по общей модели, встречаются и у авторов, не относящихся к одному поколению. В известном смысле можно даже говорить о том, что практически все воспоминания писателей строятся по одной и той же сюжетной схеме, где в заданной последовательности, направленной обычно из прошлого в настоящее, но с разной степенью полноты воспроизводятся те или иные периоды биографии или этапы жизни автора, прежде всего события, относящиеся к детству, отрочеству, юности или занятиям литературной деятельности (зрелости). Один из исследователей, например, замечает: "Мемуары «консервативны»: при вариантах и разночтениях они повторяют одну устойчивую схему — детство, отрочество, юность, зрелость". _
Дополним только замечание В.Лаврова следующим рассуждением: в зависимости от избранной писателем формы представленная модель реконструируется полностью или частично. Так в повести о детстве воспроизводится только один, начальный этап из жизни автора. В мемуарно-биографическом романе подобная схема представлена полностью.
Сами авторы подчеркивают значимость такой структуры. Как замечает один из мемуаристов: "…Почти все здесь будет обо мне самой, о моем детстве, молодости, о зрелых годах, о моих отношениях с другими людьми — таков замысел этой книги". Берберова, с.28.
В литературном портрете события из жизни автора раскрываются в связи с его встречами с конкретными лицами, в той или иной степени связанными с автором воспоминаний и входящими в общую образную систему.
Рассмотрим обозначенную выше проблему организации текстового пространства на примере анализа так называемых общих мест — зачинов и узловых точек (наиболее сюжетно значимых описаний) произведений различных авторов. _
Большинство мемуарных произведений начинается с размышления о том, почему автор решил написать свои воспоминания. Приведем несколько подобных высказываний: "…и такого рода частные свидетельства и размышления одного из людей моего поколения смогут когда-нибудь представить известный интерес для будущих историков нашего времени". Симонов, с.25. "Но — кто его знает? — может быть, то, что живет в памяти человека среднего, можно сравнить с такой домовой бухгалтерской записью, особенно если в ней, в памяти этой, отражается не обычное время, а великий переломный период истории — живая половина нашего века? Так, может быть, все-таки — "ту райт"? Успенский, с.5.
Ряд автором выделяют подобные вступления не только как внесюжетные элементы, но и в отдельные главы — "Вместо предисловия" (М.Слоним "Воспоминания"), "Трудная профессия. Вместо предисловия" (Г.Мунблит "Давние времена").
Иногда повествования начинается с своеобразного представления автора содержания своего произведения, того, о чем он хочет рассказать своему читателю. Вот как начинает "Курсив мой" Н.Берберова: "Эта книга — не воспоминания. Эта книга — история моей жизни, попытка рассказать эту жизнь в хронологическом порядке и раскрыть ее смысл". Берберова, с.28.
Некоторые произведения открываются сообщением автора, в котором даются предварительные сведения о той среде, о которой пойдет речь в основном повествовании. Одновременно в начальных главах прописывается исторический, социальный или культурологический фон. Обычно подобное повествование предваряют главы, посвященные истории рода или семьи. Не случайно М.Осоргин иронически замечает: "Сколько ни читал я воспоминаний о детстве, у всех кроткая мать и строгий умный отец: от отца мозг, от матери сердце… Так это, вероятно, полагается". Осоргин, с.18.
По характеру подачи конструируемых событий вводные части обычно представляют собой хроникальное повествование, составленное на основе многочисленных сведений, как собранных автором различных воспоминаний, так и собственно документальных материалов, разнообразных справок, исторических фактов. Так построена, например, глава "Комментарии к метрике" в воспоминаниях В.Шефнера "Имя для птицы, или чаепитие на желтой веранде".
В ней автор приводит выписку из метрической книги, цитату из книги "Метрический корабль "Красный вымпел", выдержки из послужного списка своего деда. Одновременно он комментирует брачные записи своих предков и воспроизводит рассказ своей матери об обстоятельствах собственного рождения. Автор полагает: "Документы — это протезы памяти". Шефнер, с.47. Поэтому он и строит свое повествование как комментарий к документам.