– Что я могу сделать? Вы же знаете: я просил государя, государь обещал. Я отлично понимаю, что от их воссоединений, кроме неприятностей и осложнений, ничего нет. Обождем еще.
По поводу же заявленной военными священниками просьбы я 17 или 18 февраля обратился в Св. Синод с таким рапортом:
«Военные священники просят у меня указаний, как им поступать, когда оставшиеся без своих священников галицийские униаты обращаются к ним с просьбами о совершении треб и богослужения. Если отказывать униатам в их просьбах, то они пойдут к римско-католическим ксендзам, после чего навсегда будут потеряны для православия; если же требовать от них торжественного присоединения и торжественно присоединять их к православной церкви, то, в случае обратного занятия австрийцами галицийской территории, воссоединенные будут обвинены в государственной измене и подвергнутся казни. Так как основные пункты, отличающие унию от православия – догматы о filioque и о главенстве папы – для простого униатского народа – пустой звук, и так как простецы-униаты считают себя заодно с православными, то не следует ли самый факт обращения их к православному священнику считать за воссоединение и без шуму и всяких предварительных торжественных формальностей не отказывать им, при отсутствии у них своего священника, ни в совершении богослужения, ни в исполнении треб. Прошу дать мне соответствующие указания».
Ответа на рапорт я не получил. В ноябре 1915 г., когда я был присутствующим в Св. Синоде, во время одного из вечерних заседаний Синода я увидел на столе большое дело о Галицийском воссоединении. Взяв его, я разыскал свой рапорт. Мой рапорт был пришит к делу. На левой стороне его рукою управляющего Канцелярией Св. Синода была сделана приписка: «Г. обер-прокурор приказал настоящего рапорта Св. Синоду не докладывать». Г. синодальный прокурор всё мог…
В начале апреля в Ставке стало известно, что государь посетит Львов и Перемышль. Верховный был против этой поездки – это я слышал из уст самого Верховного, – опасаясь, между прочим, покушения на жизнь государя. Другие находили поездку преждевременной, так как еще нельзя было считать Галицию прочно закрепленной за нами. Кажется, сам государь настоял на поездке.
4 апреля Верховный поручил мне заблаговременно выехать во Львов, чтобы к царскому приезду наладить церковную сторону встречи.
– А то напутают Бог весть, как. Передайте архиепископу Евлогию мою просьбу, – добавил великий князь, – чтобы встречная речь его была коротка и не касалась политических вопросов.
Накануне приезда государя я прибыл во Львов и прежде всего направился к архиеп. Евлогию. Беседа наша была очень согласной, пока мы устанавливали разные подробности церемониала встречи, но архиепископ обиделся, когда я передал ему просьбу великого князя.
– Как же это можно, чтобы речь была короткой?.. Разве можно тут обойти политику? Разве не могу я, например, сказать: «Ты вступаешь сюда как державный хозяин этой земли?» – волновался архиепископ.
– Я думаю, – ответил я, – что нельзя так сказать, так как война еще не кончена и никому, кроме Бога, не известно, будет ли наш государь хозяином этой земли. Пока она – только временно занятая нашими войсками.
– Ну как же это? – настаивал архиепископ.
– Я вам передал просьбу великого князя, а дальше, владыка, ваше дело, – ответил я.
Государь прибыл во Львов в 5 ч. вечера. Духовенство и масса народа долго ждали его в храме. При встрече государя архиеп. Евлогий произнес длинную политическую речь. Государь слушал спокойно. Великий князь всё время волновался, кусая губы, переминаясь с ноги на ногу, по временам как-то странно взглядывая на меня.
В 8-м часу вечера в великолепном дворце наместника Галиции был очень многолюдный обед: из духовенства были приглашены архиеп. Евлогий и я.
Архиепископ Евлогий прибыл во дворец в приподнятом настроении, волнуясь, должен ли он ехать в Перемышль для встречи государя.
– Я спрошу у великого князя, – предложил я ему и направился к стоящему недалеко от нас Верховному. Великий князь нервничал.
– Встреча хороша, но речь-то? – обратился он ко мне прежде, чем я успел сказать ему слово.
– Я передал архиепископу Евлогию просьбу вашего высочества, – сказал я.
– Верю, но разве можно что-либо с ним сделать? – ответил мне великий князь.
– Архиепископ Евлогий недоумевает: нужно ли ему ехать в Перемышль для встречи государя, – обратился я.
– Нечего ему там делать. Вы встретите, – был ответ великого князя.
По пути в Перемышль государь задержался на смотру VIII армии. После смотра командующий армией генерал Брусилов был пожалован званием генерал-адъютанта. Рассказывали, что, принимая от государя генерал-адъютантские погоны и аксельбанты, Брусилов на глазах у всех поцеловал руку государя.
В Перемышле, после встречи государя, также был парадный обед в крепостном военном собрании. Общее внимание тут привлекала преждевременно заготовленная для памятника «победителю» статуя коменданта крепости Перемышль генерала Кусманека.
На другой день государь с великим князем и большой свитой осматривал форты крепости Перемышль, а затем на автомобиле отбыл во Львов и в тот же день поездом – из Львова обратно в Россию.
Утром 12 апреля оба поезда, царский и великокняжеский, остановились на ст. Броды. Было воскресенье. Я с доктором великого князя Маламой отправились к литургии в униатскую церковь. Церковь в общем имела совсем православный вид: трехъярусный иконостас, нашего письма иконы. Служил православный русский священник; пели по-униатски; большинство песнопений пелись всей церковью. Меня особенно удивили песнопения: «Ангел вопияше» и «Отче наш», исполненные всей церковью особым вычурным напевом, чрезвычайно красиво и стройно. Многие из молящихся, особенно женщины, стояли с молитвенниками, по которым следили за богослужением. Церковь была полна народу. Порядок был образцовый. Вся обстановка службы создавала торжественное молитвенное настроение.
– И наши хотят еще учить их, когда нам надо от них учиться? – обратился ко мне доктор, когда мы выходили из церкви.
На паперти храма мы остановились.
– Где же ваш униатский священник? – спросил я у одной средних лет женщины.
– Тикае до Вены, – отвечала она.
– Что ж, вы привыкли к новому священнику?
– А чего не привыкнуть?
– Да он же не похож на вашего прежнего: он с длинными волосами, бородой и в рясе.
– Так что ж? Наш, як папа, а этот як Христос…
– Кого же они – Евлогий и др. – присоединяют? Зачем, от чего присоединяют? – волновался доктор, давно возмущавшийся воссоединительными операциями архиепископа Евлогия. Я молчал.
Когда мы подходили к поездам, там на площадке около них стояли: государь, беседовавший с великим князем Петром Николаевичем, а невдалеке от него великий князь Николай Николаевич с свитским генералом Б.М. Петрово-Соловово, только что вернувшимся из поездки по Галиции. Великий князь, увидев меня, подозвал к себе.
– Вы говорили с Петрово-Соловово? – спросил он меня.
– Нет, ваше высочество. После возвращения Б.М. из поездки я только сейчас его вижу, – ответил я.
– Удивительно! Петрово-Соловово объехал всю Галицию и везде интересовался ходом воссоединения. Теперь он рассказывает мне о воссоединении точь-в-точь то, что вы уже не раз мне докладывали. Вот что… Сейчас я скажу государю, чтобы он поговорил с вами. Вы ему скажите всю правду.
Сказав это, великий князь быстро повернулся и подошел к государю. Минуты через две великий князь позвал меня. Я подошел.
– Вот, ваше величество, о. Георгий пусть доложит вам, – сказал великий князь.
– Пойдемте, – обратился ко мне государь. Мы вдвоем пошли по перрону вокзала.
– Скажите мне откровенно ваше мнение о воссоединении униатов в Галиции, – сказал мне государь.
Я начал с того, что я раньше научно изучил униатский вопрос и, поэтому, мне, может быть, лучше, чем другим, видны ошибки и промахи в этом деле. Дальше я подробно разъяснил государю, что и на родной территории и в мирное время такие ошибки приводили к бунтам и вооруженным столкновениям и что тем более они опасны теперь – в военное время, и совсем нежелательны ввиду международных отношений, так как союзники наши французы и италианцы – католики. Затем я постарался раскрыть, в чем именно ошибочно производящееся воссоединение: тактически оно ведется неправильно; по настоящей военной поре оно совсем несвоевременно; для воссоединяемых крайне опасно, ввиду возможности перехода территории опять в руки австрийцев; для церкви оно может оказаться бесславным. Сказал я государю и о том, что, насколько мне известно, и Верховное командование, и военачальники, и духовенство военное с еп. Трифоном во главе, и гражданская власть края – в лице генерал-губернатора единодушно считают происходящее воссоединение и несвоевременным, и опасным. Я говорил с жаром, с увлечением. Государь напряженно слушал меня. Мы несколько раз взад и вперед прошлись по перрону.
– Что же, по-вашему надо сделать? – спросил меня государь, когда я кончил свою речь.
– Архиепископ Евлогий достойнейший человек, но в данном случае он взял неверный курс, которого он не хочет изменить, так как, кажется, он крепко верит в правоту принятого им направления. Его поэтому надо вернуть в Волынскую епархию, которая, кстати, очень нуждается в личном присутствии своего архипастыря, а униатское дело поручить другому, – ответил я.
– Кому же? – спросил государь.
– Я не смею указывать определенное лицо. Но, может быть, с этим делом справился бы трудящийся теперь в армии, тут в Галиции, еп. Трифон. Он ориентирован в местной обстановке и, по моему мнению, держится совершенно правильного взгляда на здешнее униатство, – ответил я.
– Отлично! Заряженный вашим докладом, я поеду в Петроград и там сделаю, как сказали вы, – были последние слова государя. На этом мы расстались.
От государя я подошел к Верховному, который в это время разговаривал с генералом Г.А. Бобринским, генерал-губернатором Галиции. Я подробно рассказал о беседе с царем. «Отлично!» – сказал великий князь, а граф Бобринский чуть не со слезами обнял меня. «Вы разрешили самый тяжелый и запутанный вопрос в галицийском управлении», – сказал он мне.