Великий князь Николай Николаевич, когда-то сам увлекавшийся Распутиным, потом раскусил его, а теперь ненавидел его, как лжепророка, и, вследствие необыкновенного его влияния на царскую семью, как чрезвычайно страшного для государства человека.
Как уже упоминалось выше, в разговоре со мной у него однажды вырвались слова: «Представьте мой ужас: Распутин ведь прошел через мой дом!» Великий князь потом старался поправить дело, принимая все меры, чтобы вернуть Распутина на подобающее ему место. Но все его усилия не достигали цели: по авторитету и влиянию в царской семье Распутин теперь был сильнее великого князя. Так как главным приемником и проводником в государственную жизнь шедших через Распутина якобы откровений свыше была молодая императрица, то, естественно поэтому, что великий князь теперь ненавидел и императрицу.
– В ней всё зло. Посадить бы ее в монастырь, и всё пошло бы по-иному, и государь стал бы иным. А так приведет она всех к гибели.
Это не я один слышал от великого князя. В своих чувствах и к императрице, и к Распутину князь Орлов был солидарен с великим князем. Будучи самым преданным из всей свиты слугой государя, князь Орлов чрезвычайно скорбел из-за страшного несчастья, каким он считал влияние Распутина на царскую семью, и принимал все меры, чтобы ослабить такое влияние. Но все усилия князя Орлова привели лишь к тому, что царица, считавшая всех врагов Распутина своими личными врагами, возненавидела его, а царь, хоть наружно не изменял прежнего доброго отношения, но уже, под влиянием жены, был готов в каждую минуту отвернуться от него.
Вот о Распутине-то и о распутинском настроении царской семьи чаще всего и шли беседы у великого князя с князем Орловым.
Самая правоверная верноподданность того и другого в то время, – считаю я, – исключала всякую возможность обсуждения ими каких-либо насильственных в отношении государя мер. Я думаю, что в то время их намерения не шли далее желания раскрыть государю глаза на окружающую его катастрофическую обстановку и повернуть его на правый путь, ослабить, а если возможно, то и совсем парализовать влияние императрицы на него. Умные люди – и великий князь, и князь Орлов – задавались, однако, явно неосуществимой целью. Зная безволие и податливость государя, истеричную настойчивость и непреклонность императрицы, они должны были понимать, что безгранично привязанный к своей жене император не оторвется от ее влияния и не выйдет из послушания ей, пока она будет около него, пока она будет оставаться царицей на троне.
Временами и великий князь, и князь Орлов в беседах со мною проговаривались, что они так именно понимают создавшуюся обстановку и что единственный способ поправить дело – это заточить царицу в монастырь. Но осуществить такую меру можно было бы только посредством применения известного рода насилия не только над царицей, но и над царем. А на такой акт в то время оба они были не способны: оба они были идеально верноподданны. Поэтому их разговоры в то время и не шли далее разговоров. Но оба князя забывали, что в царских дворцах и ставках и стены имеют уши. Поэтому их благонамеренные беседы оказались небезопасными. Нет никакого сомнения, что в ставке вообще, а во время пребывания государя в особенности, за великим князем, как и за князем Орловым, присматривали; следили за каждым их шагом, ловили каждое их слово. Аккуратные, ежедневные, продолжительные, тянувшиеся иногда за полночь, посещения князем Орловым великого князя, конечно, не могли остаться не замеченными и не проверенными агентами противников великого князя. (Письмо императрицы от 16 июня 1915 г. подтверждает это: за вел. князем и кн. В.Н. Орловым всё время следил ген. Воейков.)
Несмотря на очевидную для всякого не слепого и мало-мальски порядочного человека гнусность и опасность всей распутинской истории, в свите государя далеко не все были противниками Распутина, а готовых вступить в борьбу с ним и совсем почти не было.
Всех лиц свиты по их отношению к злополучному «старцу» надо разделить на три категории. Одни – верили ль они, или не верили в Распутина, как в «святого», – об этом трудно сказать, но наружно они стояли на его стороне. Другие ненавидели его и, в большей или меньшей степени, боролись с ним. Третьи просто сторонились и от дружбы, и от вражды с ним, учитывая ли слабость своих сил или дрожа за свое положение.
Первая категория была малочисленна. Возглавлялась она лицом из свиты императрицы – фрейлиной Анной Александровной Вырубовой, или Аней, как ее звала императрица. Аннушкой, как ее называл Распутин, а за ним и свитские.
Генерал-адъютант адмирал Нилов и лейб-медик профессор С.П. Федоров неоднократно предупреждали меня, что к этой же категории принадлежат: флигель-адъютант кап. I ранга Н.П. Саблин и лейб-медик Е.П. Боткин. Сюда же причисляли и генерала Воейкова.
Если Саблин и Боткин действительно были распутинцами, то, зная духовный облик того и другого, я готов думать, что Боткин поклонялся Распутину, искренно веря в его избранничество, а Саблин – потому что Распутину кланялись царь и царица.
Что касается Воейкова, то он, несомненно, знал настоящую цену Распутину, презирал его и при других условиях не без удовольствия придушил бы его, но тут, ввиду характера императрицы, он считал борьбу безнадежной в смысле успеха и совсем невыгодной лично для себя по последствиям. Гнушаясь Распутиным, как корявым и грязным мужиком, он особенной опасности от его влияния, к сожалению, не только для государя, но и для царской семьи не предвидел и потому действовал так, чтобы, по поговорке, – «капитал приобрести и невинность соблюсти»: с Распутиным он не якшался, но и не мешал ему ни в чем.
О Вырубовой в обществе шла определенная слава, что она живет со «старцем». Слухи были так распространенны и настойчивы, что, как я уже упоминал, в 1914 г., кажется, в мае, устроив нарочито свидание со мной, она пыталась найти у меня защиту против таких слухов. Раньше относившаяся ко мне с большим вниманием, после того разговора она как будто круто переменилась в отношении ко мне.
Что заставляло ее благоговеть перед «старцем»: разврат ли, как утверждали одни, глупость ли или безумие, как считали другие, или что-либо иное, – судить не берусь. Убежден, однако, что не разврат. Но несомненно, что до конца дней «старца» она была самой ярой его поклонницей. Скорее всего, благоговение царя и царицы перед «старцем» оказывало наибольшее давление на ее небогатую психику.
Чем, в свою очередь, объяснить влияние Вырубовой на императрицу, на многое смотревшую ее глазами и позволявшую ей распоряжаться по-царски, это для меня представляется еще большей загадкой. Императрице всё же, несмотря на все особенности ее духовного склада, нельзя было отказать в уме. А Вырубову все знавшие ее не без основания называли дурой. И, однако, она была всё для императрицы.
Ее слово было всемогуще. В последнее время она часто говорила: «Мы», «мы не позволим», «мы не допустим», разумея под этим «мы» не только себя, но и царя, и царицу, ибо только от них зависело то, что «мы» собирались не позволять или не допускать. Одно остается добавить, что более бесталанной и неудачной «соправительницы», чем Вырубова, царь и царица не могли выбрать.
Ко второй категории принадлежали: князь Орлов, открыто и, пожалуй, слишком прямолинейно ведший борьбу. Затем помощник князя Орлова по походной Канцелярии, флигель-адъютант, полк. А.А. Дрентельн, как и первый, очень близкий к государю, бесконечно преданный последнему, добрый, честный и умный человек. Он не столь открыто, но всегда боролся с влиянием «старца», не упуская случая, чтобы посеять в душе государя недоверие к нему. Сюда же надо отнести и адмирала К.Д. Нилова. Он ни пред кем, не исключая и государя, не скрывал своей ненависти к Распутину. Когда в 1914 г. в Севастополе, при поездке государя в Ливадию, Распутин нахально явился на императорскую яхту прежде, чем туда прибыла царская семья, адмирал Нилов грубо прогнал его. Пользы, однако, от всего этого не было. Адмирал Нилов впал в немилость императрицы, а государь смотрел сквозь пальцы на все «выходки» адмирала, здорово выпивавшего и всегда вышучивавшегося генералом Воейковым.
К этой же группе принадлежал благородный и честный, горячо любивший Россию и всецело преданный царю, 78-летний старик, министр двора, гр. Фредерикс. Его коробил самый факт близости грязного и развратного мужика к царской семье. Он несколько раз настойчиво говорил с царем о Распутине. Но и его заявления, и его протесты не могли иметь никакого успеха. Влияние Распутина и началось, и развивалось на религиозной почве, а гр. Фредерикс был протестантом. Естественно поэтому, что царь и царица рассуждали так: «Ну что он смыслит в наших религиозных делах?»… Это – во-первых. А во-вторых, с мнениями и рассуждениями престарелого министра двора теперь вообще мало считались, ибо он уже переживал пору старческого маразма – всё забывал и всё путал. Будучи с государем в Ревеле и воображая, что они на берегу Черного моря, он, рассказывали, самым серьезным образом спрашивал: «А далеко отсюда Евпатория?»
Живя в Могилеве в губернаторском дворце, он однажды запутался в крохотном коридорчике и никак не мог различить, какая же из четырех дверей ведет в его комнату. Увидев идущего проф. Федорова, он обратился к нему: «Профессор, не знаете ли, где тут моя каюта?» Как-то, в феврале 1916 г., он спрашивал у поднесшего ему на тарелке грушу лакея: «Это яблоко или груша?» К нему привыкли, его ценили, как ценят старую, дорогую по воспоминаниям вещь, расстаться с ним не хотели, но считаться с ним, особенно в серьезных вопросах, не желали, да и не могли.
Из прочих лиц свиты не могу не упомянуть об обер-гофмаршале двора графе Бенкендорфе, умном и честном человеке, сознававшем весь ужас распутинской истории и страдавшем по поводу ее. К несчастью, Бенкендорф был католик по религии и немец по происхождению. И то и другое заставляло его держаться в стороне и молчать, когда следовало говорить.
Затем, о лейб-медике, профессоре С.П. Федорове – человеке с большим, трезвым умом, далеком от мистических увлечений. Он здраво смотрел на распутинство и возмущался им. Мне казалось, что, как весьма авторитетный и любимый врач, он мог бы оказать влияние на государя. Но, к сожалению, он так определял свое положение: «Я врач, мое дело лечить, а прочее – их дело».