удьба поставила его у кормила церкви в самую серьезную пору жизни русского народа, когда начавший чрезвычайно быстро развиваться народный организм требовал особенного ухода и попечения со стороны своей матери-церкви.
В.К., насколько я понял его, не обладал необходимыми для крупного государственного деятеля качествами: глубиною, серьезностью и прозорливостью. Он на всё смотрел как-то легко и просто: пусть будет книга самая пустая, но лишь бы в красивой обертке; пусть совсем загниет жизнь в монастыре, но лишь бы там красиво служили; пусть «святой» отец будет с пустыми головой и сердцем, но лишь бы вид его был «ипостасен»: важен на вид, сановит – в церковном смысле, непременно при длинной бороде и таких же волосах; будь что будет с галицийскими униатами, но лишь бы присоединить их, а главное: «получить два-три домика около Св. Юра» и т. п. Это был какой-то не то шутник, не то – искатель приключений на высоком посту обер-прокурора Св. Синода.
Характерна еще одна особенность В.К. Саблера.
Казалось, где найти большего благодетеля для архиереев и всего духовного чина, чем Саблер? Когда только и как только ни целовал он владык и «честных отцов»! И, несмотря на это, даже во времена деспотично-властного Протасова и отдельные владыки на своих кафедрах, и все чины Св. Синода за синодальным столом были более независимы и безопасны, чем в «царствование» Саблера. Никогда – ни раньше, ни позже – не было столько архиерейских перемещений и, кажется, даже увольнений на покой, как при нем.
Время пребывания Саблера у власти ознаменовалось: а) страшным упадком во всех отношениях, кроме количественного, так называемого «ученого» монашества, широко открывавшего двери для всяких искателей приключений; б) понижением умственного и нравственного уровня в архиерействе; в) расстройством и упадком духовно-учебных заведений, в особенности духовных семинарий и академий; г) омирщением монастырей; д) огромным понижением образовательного, при огромном повышении общего образования в России, – уровня в среде сельского белого духовенства – развитием «фельдшеризма» в пастырстве вместо «докторства»; е) общей отсталостью церковной жизни и работы; ж) совершенным неиспользованием огромных монастырских и других церковных богатств, всё время остававшихся под спудом, пока не разграбили их большевики.
Сторонники Саблера укажут на его добрые дела, наиболее видное из которых – учреждение издательства при Св. Синоде. Я совсем не хочу отрицать ни некоторых добрых качеств, ни добрых дел Саблера, но считаю, что положительное, сделанное им для церкви, было столь мелко и ничтожно в сравнении с тем, что можно и должно было сделать при наличии тех сил и средств, которыми тогда располагала церковь, что об этом положительном и говорить не стоит. Самое же главное в том, что тон, взятый Саблером, самый характер его работы были разрушительны для церкви.
Учитывая всё это, я имел основание желать, чтобы скорее кончилось «благодетельное» правление его: пора ему и кончить, раз сделано им столько, что история уже не может забыть его. Вспоминался мне думский эпизод. В конце 1913-го или в начале 1914 г. присутствовал я на думском заседании, когда там обсуждались церковные дела. Среди других ораторов выступил Пуришкевич с громовою, как всегда, речью. В разгаре речи он вдруг обратился к крайним левым.
– Вот кому вы должны поставить памятник – Владимиру Карловичу Саблеру!.. – И при этом он указал рукой на сидевшего в министерских рядах В.К. Саблера. – Он один сделал для вас больше, чем все вы.
Мне тогда было искренно жаль Саблера. Уж слишком жестоко было слово.
14 июня 1915 г. в воскресенье в Ставке под председательством государя состоялось заседание Совета Министров. Сюда прибыли почти все министры с И.Л. Горемыкиным во главе. В числе прибывших были два новых министра: внутренних дел князь Н.Б. Щербатов и военный генерал А.А. Поливанов. Отсутствовал почему-то один только обер-прокурор Св. Синода Саблер. Вакансия министра юстиции после увольнения Щегловитова еще не была замещена. Совет Министров, под председательством государя, должен был обсудить создавшееся после неудач на фронте положение.
Накануне заседания ко мне заходили министры Кривошеий и Поливанов. Первый более всего интересовался генералом Янушкевичем и Даниловым, их отношением к делу, отношением к ним армии и пр. Была у нас речь и о Саблере. Выслушав мое мнение, Кривошеий сказал:
– Что касается моего мнения, то оно определенно; уже то одно, что он Карлович, делает недопустимым дальнейшее его пребывание в должности обер-прокурора Св. Синода.
С генералом Поливановым мы говорили о Сухомлинове.
– Я считаю Владимира Александровича (Сухомлинова) очень хорошим человеком, – сказал между прочим Поливанов, – но он слабохарактерен и как-то легкомысленен. Вот он и стал жертвой слабохарактерности и оптимизма.
При прощании я благословил генерала Поливанова образом архистр. Михаила.
– Всюду буду носить с собою этот образок, – сказал Поливанов, принимая благословение.
После обедни, за которою в храме был государь, великий князь и некоторые из министров, великий князь говорит мне:
– С вами хочет переговорить Горемыкин, – вы ориентируйте его.
Идучи к высочайшему завтраку, я встретил князя Орлова, который сообщил мне, что вчера вечером и сегодня утром он успел побывать у всех министров и переговорить с ними о Саблере; они все согласны, что нужен другой обер-прокурор.
Завтрак был собран в палатке около царского поезда и на этот раз был очень многолюдным: кроме Свиты государя и старших чинов штаба, к нему были приглашены все министры. Ждали прихода государя. В это время подошел ко мне Горемыкин и, взяв меня под руку, приветливо сказал:
– Великий князь сказал мне, что вы можете ввести меня в курс дела. Я церковной жизни хорошо не знаю и потому не имею определенного взгляда на деятельность настоящего обер-прокурора. Скажите, пожалуйста, как вы смотрите на него.
Я ответил, что считаю В.К. Саблера очень добрым и милым человеком, но, по совести, не могу согласиться с его тактикой и направлением всей его церковной деятельности. Я думаю, что в настоящее время нужна для Церкви совсем иная, более широкая и серьезная работа, чем та, которую ведет Саблер. Руководимая им церковь не крепнет, а слабеет.
Свои слова я иллюстрировал фактами, указав и на Галицийское воссоединение.
– По совести скажу: избавьте Церковь от такого обер-прокурора! – закончил я свой ответ.
За завтраком я сидел между министрами: кн. Шаховским, министром торговли и промышленности, и Щербатовым. С последним мы часто разговаривали о текущих событиях. Когда речь зашла о Распутине, а потом о Саблере, и я, должно быть, увлекся, кн. Щербатов шепнул мне: «Тише! Нас уши слушают». Невдалеке от нас сидел генерал Воейков. Я подумал, что князь Щербатов имеет его в виду. Оказывается, Щербатов имел в виду министра Шаховского. 13 июня 1915 г. императрица писала государю: «Наш друг (т. е. Распутин) обедал опять с Шаховским».
После завтрака, пока государь около палатки разговаривал с приглашенными к столу, лакеи быстро убрали посуду с остатками завтрака, а столы покрыли сукном. Сейчас же началось заседание под председательством государя. Кроме министров в нем участвовали Верховный, начальник штаба и, кажется, генерал квартирмейстер.
И великий князь, и некоторые из министров думали, что на этом же заседании разрешится вопрос о Саблере. Но он теперь не был затронут. Вечером же стало известно, что, после беседы государя с великим князем и Горемыкиным, увольнение Саблера в принципе решено и намечен преемник – А.Д. Самарин, кандидатура которого была выдвинута великим князем и кн. Орловым. Вопрос теперь сводился к тому, согласится ли или не согласится Самарин принять должность обер-прокурора Св. Синода.
Сообщив мне эту новость, кн. В.Н. Орлов добавил: «Должны мы были выехать от вас завтра или послезавтра, но теперь задержимся недели две». – «Почему?» – спросил я. «К madame (т. е. к императрице Александре Федоровне) нельзя скоро на глаза показаться. Вы думаете, она простит отставку Саблера!»
Действительно, государь пробыл в Ставке еще около двух недель, ничего не делая, и в Петроград вернулся лишь 27 или 28 июня. (Хорошенько же Она Его наказала!) В это пребывание в Ставке, кажется, 15 июня, государь сообщил мне, что ее величество желает, чтобы в один из ближайших дней во всей России было устроено всенародное моление о победе, с крестными ходами. «Я думаю, – сказал государь, – хорошо бы сделать это 29 июня, в день св. ап. Петра и Павла». Я возразил: во-первых, Синод и епархиальные начальства не успеют сделать все нужные распоряжения и оповестить всех, а во-вторых – день св. ап. Петра и Павла не подходит для этого. Гораздо лучше 8 июля, день Казанской иконы Божией Матери. Русский человек во всех своих нуждах обращается прежде всего к Божией Матери. Государь согласился со мною, и 8 июля 1915 г. было назначено днем всенародного моления.
Теперь же стало известно о назначении министром юстиции члена Государственного Совета А.А. Хвостова, пользовавшегося репутацией умного, дельного, безукоризненно чистого человека.
Государь уехал из Ставки, чтобы в скором времени снова прибыть сюда. Тогда же должен был явиться в Ставку и Самарин.
Хотя, по-видимому, вопрос о Саблере был решен окончательно, однако в Ставке не были спокойны. Государь едет в Петроград, а там императрица, благоволение которой к Саблеру и нерасположенность к Самарину известны; там Распутин, покровитель Саблера…
Положим, при государе кн. Орлов, полк. Дрентельн, которые настороже… Но они бессильны перед влиянием императрицы. Кроме того, еще неизвестно, согласится ли Самарин принять назначение. При влиянии Распутина на царскую семью и на церковные дела для честного и благородного Самарина обер-прокурорская должность ничего, кроме трений, обещать не может. Такие сомнения очень беспокоили Ставку.
Между тем в первых числах июля я получил от одного из своих товарищей по Академии, очень близкого к синодальным сферам, А.Н. Гайдука, письмо. Он извещал меня, что в Петрограде ходят настойчивые слухи об увольнении В.К. Саблера от должности обер-прокурора, что он уже начал было готовиться к сдаче дел и перестал интересоваться текущими делами, но на днях, вернувшись из Царского Села, он объявил в Синоде, что все слухи об его отставке вздор: государь принял его чрезвычайно милостиво, был особенно любезен, об освобождении от должности и помину не было. Теперь Саблер опять весел и снова принялся за дело.