На приобретенной же земле в 1916 г. начато было устройство духовного поселка для престарелых и немощных священников и приюта для увечных воинов. Поселок должен был состоять из 30–40 отдельных домиков, с двумя квартирами, по четыре комнаты в каждом. При всякой квартире полагался небольшой участок земли для сада и огорода. В центре поселка предполагалось соорудить церковь и большой инвалидный дом для увечных воинов, с большим садом, огородом, пасекой, скотным двором, школой для солдатских детей и разными мастерскими. Каждому священнику предназначалась особая квартира. Желавшим трудиться предоставлялась полная возможность.
В 1916 г. началась постройка дома.
Узнав об этом начинании, для полного своего осуществления требовавшем огромным средств, генерал Алексеев посоветовал мне ознакомить государя и спросить у него разрешения обратиться ко всем воинским частям и учреждениям фронта с просьбою сделать отчисление из хозяйственных сумм на это начинание. Государь чрезвычайно заинтересовался моим докладом и поручил мне обратиться от его имени. Я просил его разрешить мне сделать это в конце войны.
В 1916 г. на театре военных действий находилось более 5000 частей и учреждений. Каждое из них располагало большими хозяйственными суммами. У некоторых полков такие суммы превышали миллионный размер. Обращение от имени государя побудило бы всех щедро откликнуться. Да и дело могло заинтересовать.
Я уверен, что некоторые полки выделили бы по 50, а может быть и по 100 тысяч.
Я думал, что в моем распоряжении окажется не менее 15–20 миллионов рублей, на которые я смогу не только возвести поселок, но и устроить ведомственную типографию, книжное издательство и даже основать свою собственную военно-духовную школу, с особым специальным курсом, которая подготовляла бы достойных пастырей для армии и флота.
Действительность разбила все мои предположения.
Глава ХХVСлучайные разговоры и встречи
Для будущих поколений и для истории может оказаться интересным и ценным каждый штрих, всякая мелочь, касающаяся предшествовавшей революции эпохи и в особенности личности государя. Поэтому я сделаю несколько набросков из пережитого, запечатлевшихся в моей памяти.
Перед самой войной начал завоевывать огромные симпатии широкой публики кинематограф. Это замечательное изобретение могло бы служить самым высоким задачам общественной и государственной жизни. К сожалению, оно оказалось в руках торгашей, которые, преследуя одну цель – наживу, сделали его орудием для игры на самых низменных чувствах толпы. Результат получился печальный: вместо того, чтобы образовывать, развивать и возвышать зрителей, кинематограф возбуждал и обострял у них низкие инстинкты и пошлые чувства; вместо того, чтобы быть подлинной культурной школой, кинематограф стал школой разврата. Мне казалось, что государственная власть должна была обратить самое серьезное внимание на это и так или иначе пресечь развращающее влияния кинематографа. Я решил свои мысли изложить государю, что и сделал, когда последний после одного из завтраков сам подошел ко мне. Это было летом 1916 г.
Выслушав меня, государь дополнил мой доклад:
– Это совершенно верно! Кинематограф, показывая по большей части сцены грабежа, воровства, убийств и разврата, особенно вредное влияние оказывает на нашу молодежь. В Царском Селе недавно был такой случай: у генерала Н. служит уже много лет лакей, у которого имеется четырнадцатилетний сын. Этот мальчик тоже иногда прислуживал генералу. Недавно со стола в кабинете генерала начали пропадать вещи. У генерала явилось подозрение относительно мальчика, так как в честности самого лакея он не сомневался. Прежде, чем удалось генералу проверить свое подозрение, произошел такой случай. К его кабинету примыкал длинный коридор, у стенки которого стоял большой, с крышкой ящик для мусора. Однажды, проходя по этому коридору, генерал заметил, что приподнялась крышка мусорного ящика. Генерал совсем открыл ее и увидел в ящике притаившегося с ножом в руке лакейского сына.
Оказалось: насмотревшись разных кинематографических картин, мальчик решил напасть на генерала и прикончить его.
– Я с вами совершенно согласен, – закончил государь, – что в отношении кинематографа надо что-то предпринять. Я подумаю об этом.
Однако, прошло после этого разговора более месяца, но о мерах для обуздания кинематографа не было слышно. Тогда я попросил профессора Федорова, чтобы он во время прогулки с государем навел разговор на кинематограф, чтобы узнать его мнение. На другой день профессор сообщил мне, что он исполнил мою просьбу, и посоветовал мне еще раз побеседовать с государем.
Когда я опять напомнил государю, тот прервал меня:
– Отлично помню о нашем с вами разговоре и много думал по поводу его. Когда приедет ко мне с докладом министр финансов, я посоветуюсь с ним, и тогда примем нужные меры.
Беседовал ли государь с министром финансов, – этого не знаю. Но никаких мер в отношении кинематографа до начала революции принято не было.
Во время своей поездки в октябре 1916 г. по Кавказскому фронту я в нескольких верстах за Эрзерумом, у самого Евфрата, встретил бивуак 1-й Кубанской пластунской бригады. Конечно, я должен был задержаться. По обычаю, сначала я помолился с ними, потом они радушно по-кавказски угостили меня, и не только хлебом с солью, но и залихватскими песнями и лихими казачьими танцами. Как сейчас вижу эту картину: два казака лихо под оркестр музыки отплясывали лезгинку, а остальные, образовав огромный круг, сидели на корточках и, ударяя в ладоши, отбивали такт. Тогда я впервые созерцал такую картину.
В самый разгар веселья, когда на минуту водворилась тишина, командир бригады, Генерального штаба генерал-майор И.И. Гулыга, вдруг обратился ко мне:
– Ваше высокопреподобие! Видите моих молодцов? Какие они в веселье, такие и в бою. Его величество в свой последний приезд сюда видел их, слышал об их боевой работе, похвалил и обещал отличить – дать шефство всем полкам. Мы все верим, что царское слово твердо, но батюшка-царь медлит. Наша к вам просьба: напомните ему о моих казаках и об его обещании.
Конечно, я пообещал исполнить просьбу и исполнил. При своем общем докладе о поездке по Кавказскому фронту, я доложил государю и о моей встрече с пластунами.
– Это отличные войска, – я видел их в свою последнюю поездку, – сказал государь.
– Они мне говорили об этом, – добавил я, – они не забыли о вашем обещании дать шефство полкам их бригады и ждут от вас такой милости.
Государю как будто не понравилось это.
– Какие они нетерпеливые! – как будто с неудовольствием сказал государь. Однако очень скоро вышел царский указ, коим, кажется, двум полкам 1-й Кубанской пластунской бригады назначались шефами дочери государя.
Одним из главных отделов Ставки было Управление военных сообщений, возглавлявшееся генералами сначала С.А. Ронжиным, потом H.M. Тихменевым и, наконец, В.Н. Кисляковым. В составе этого Управления находилось много инженеров путей сообщения. Вот эти инженеры летом 1916 г. задумали соорудить икону в память своей службы на фронте Великой войны. Представители инженеров в июле 1916 г. пришли ко мне за советом: какую и каким образом соорудить икону?
– Большинство из нас, – сказали они, – хочет приобрести какую-либо старинную икону св. Николая.
– Я понимаю вас, – ответил я, – что вы хотите оставить в память о вашей работе икону Небесного покровителя нашего государя – Верховного Главнокомандующего; но всё же я предпочел бы икону Спасителя, и притом не древнюю, а современную, написанную каким-либо знаменитым художником нашего времени, например, Васнецовым. А самое лучшее: хотите, я узнаю мнение государя по этому вопросу? – добавил я.
Депутация попросила у меня позволения переговорить с ее доверителями и на другой день сообщила мне, что инженеры согласны со мной. В тот же день я доложил государю. Государь намерение инженеров одобрил, но согласился со мною, что следует соорудить икону Спасителя и заказать ее Васнецову.
Оставалось приступить к осуществлению намерения. Инженеры сообщили мне, что денежная сторона не играет роли: они готовы израсходовать до десяти тысяч рублей. Я написал В.M. Васнецову письмо, в котором просил его принять, не стесняясь суммой, заказ, который делается с соизволения государя. Депутация с моим письмом отправилась в Москву. Васнецов в это время был очень занят какой-то спешной работой, но всё же он не захотел отказаться от заказа. Условились так, что он напишет большую икону Спасителя и грамоту в древнерусском стиле на пергаменте, а к грамоте соорудит в таком же стиле окованный серебром ларец. Инженеры обязались уплатить ему 5 или 6 тысяч, – точно не помню. Это было в августе 1916 г.
Проходили месяцы, но об иконе не было слышно. Один из инженеров в ноябре наведался к Васнецову, но тот ответил ему, что никак не может написать икону: не удается лик Спасителя. Наконец, в феврале 1917 г., за несколько дней до революции, прибыла в Ставку икона.
Как всё, вышедшее из под кисти Васнецова, заказ был исполнен чудесно. Но лик Спасителя отражал какую-то невообразимую скорбь. Жутко становилось, когда всмотришься в него.
– Не могу иначе икону написать, – пояснил В.M. Васнецов, передавая икону заказчикам. И это не было случайностью. У В.M. Васнецова, всё, начиная с его внешнего облика, кончая его творениями, было особенное, что приближало его к пророкам.
В июле 1918 г. я с генералом Петрово-Соловово навестил его в Москве, в его собственном доме, недалеко от Троицкого патриаршего подворья.
И дом у Васнецова был особенный: как древнебоярский терем с остроконечной крышей, узорчатыми окнами, расписными воротами. Но еще удивительнее был сам хозяин. Точно древний великий подвижник вырос предо мной: продолговатое, строгое, изможденное лицо, длинные волосы с прямым пробором, такой же строгий взгляд больших светящихся праведностью глаз, размеренная, яркая, образная и внушительная речь. Я в первый раз увидел Васнецова и сразу был поражен, точно сробел перед этим необыкновенным человеком.