Сделавшись в 1890 г. ректором академии, когда ему было всего 27 лет, и скорбя об оскудении ученого монашества, он принялся стричь направо и налево, не считаясь ни с возрастом, ни с дарованиями, ни с настроением, ни с прошлым, ни с настоящим студента. Скороспелость пострижении часто давала о себе знать. Постриженники Антония, студенты Казанской духовной академии: монах Пахомий, увлекшись подвигом умерщвления плоти, выжег себе на свечке глаза; талантливый иеромонах Тарасий, отчаявшись, покончил самоубийством; некоторые сняли сан и монашество; другие, не снимая того и другого, распоясались вовсю, оправдывая свои похождения разными софизмами, вроде: это не блуд, а удовлетворение плоти; монаху нельзя любить, ибо это было бы изменой Богу; удовлетворять же плоть – это естественная потребность и т. д.
Оригинально, что указанное направление разрослось в пору обер-прокурорства всесильного К.П. Победоносцева. Можно подумать, что К.П. был сторонником такого направления. Ничего подобного!
Близко стоявший к Победоносцеву тайный советник, директор канцелярии обер-прокурора Св. Синода Виктор Ив. Яцкевич рассказывал мне, что Победоносцев, тонко разбиравшийся в людях и явлениях, с ужасом смотрел на размножение «ученого» монашества и не раз повторял: «Ох уж эти монахи! Погубят они Церковь!» К большинству ученых монахов он относился в лучшем случае – с недоверием, в худшем – с пренебрежением и даже с презрением. Естественно возникает вопрос: как же К.П. Победоносцев не поставил границ, своей всесильной рукой не остановил явления, которому он не сочувствовал?
Для знавших К.П. ответ на этот вопрос был ясен.
К.П. Победоносцев был оригинальной личностью, не замечавшей своих противоречий.
Выдающийся ученый юрист, человек огромного государственного ума, необыкновенной эрудиции и убийственного анализа, создавших ему славу всеразрушающего оппонента и в Совете Министров, и в Государственном Совете, К.П. Победоносцев своим острым умом сразу проникал в глубь явления, замечал его слабые стороны, прозревал могущие произойти от него последствия. Но, чтобы решительной рукой остановить оказавшееся негодным и опасным и вместо него создать новое, лучшее, – для этого у него часто недоставало творческого синтеза или воли, – вернее, того и другого.
И он примирялся со злом и даже своей пассивностью попустительствовал тому, что сам отрицал. В данном же случае ему приходилось бороться не только с самым явлением, но и с постоянным натиском его ближайшего сотрудника, товарища обер-прокурора Св. Синода, Саблера, постоянного покровителя и безудержного и ловкого защитника «ученого» монашества. И К.П. Победоносцев уклонился от борьбы, оставив за собой роль стороннего наблюдателя и беспощадного критика. Но одной критики было недостаточно, чтобы остановить всё более разраставшееся явление.
Вернемся опять к митрополиту Антонию.
Если митрополит Антоний влиял на многих ореолом своего авторитета и обаянием своей личности, в которых ему в прежнее время нельзя было отказать, то его менее разумные и менее обаятельные подражатели действовали проще и грубее. Вот несколько фактических примеров:
В 1903 или 1904 г. один студент Петербургской духовной академии (Померанцев), по успехам слабый, по натуре подлый, по поведению развратный, был уличен в какой-то сверхординарной гадости. Студенты выбросили его кровать из своей спальни, отказавшись иметь с ним что-либо общее. Факт в студенческой жизни беспримерный. Померанцев бросился к ректору: что делать? «Принимайте монашество!», – был ответ ректора. В 1906 г. этот Померанцев, с именем Иерофея, был архимандритом, ректором семинарии. Сейчас он – архиереем – живоцерковным митрополитом.
В 90-х годах прошлого столетия, однажды зимою, под вечер, в саду Московской духовной академии гуляли инспектор академии, архимандрит, и студент академии, честный и способный юноша. Архимандрит убеждал юношу постричься в монахи. Юноша упорно отказывался.
– Ох вы! Не понимаете, от чего отказываетесь! Окончите вы академию, пойдете на службу… Что ожидает вас? До смерти будете ходить в подбитом ветром пальто. А посмотрите-ка на меня! Я еще молодой человек и не архиерей, а вот вам!
И о. архимандрит отвернул полу своей новой богатой хорьковой рясы.
Однажды, поднявшись по лестнице на площадку, второго этажа богатого обер-прокурорского дома на Литейном, куда я был приглашен на концерт, я встретил разговаривавших ректора Петербургской духовной академии епископа Анастасия (Александрова) и студента этой академии, П.Д. Шуваева, б. офицера лейб-гвардии Финляндского полка, сына военного министра.
– Помогите мне уговорить его постричься в монахи! – обратился ко мне, здороваясь, епископ Анастасий. – Да идите же вы, Петр Дмитриевич, в монахи. У меня уже и митра для вас приготовлена, – вдруг, не дождавшись моего ответа, обратился он к Шуваеву.
Гвардейский офицер, к тому же сын высокопоставленного генерала, не потерял голову от посуленной ему митры. Но какое впечатление могло произвести подобное предложение на сына какого-нибудь дьячка или дьякона, до поступления в академию мечтавшего, как об особенном счастье, о сане священника, а на митру смотревшего, как на венец славы!
В IV веке, по поводу устремления в клир разных недостойных лиц, Св. Григорий Великий иронически восклицал:
– Никто не останавливайся вдали от священства: земледелец ли, или плотник, или зверолов, или кузнец, – никто не ищи себе другого вождя, т. е. пастыря над собой! Лучше властвовать, т. е. священствовать, чем покоряться властвующему. Брось из рук, кто большую секиру, кто рукоять плуга, кто мехи, кто дрова, кто щипцы, и всякий иди сюда: все теснитесь около Божественной трапезы!
Что сказал бы Великий учитель Церкви нашим постригателям, которые постригали всякого студента, не исключая бездарных, развратных, преступных, движимых на этот путь одним лишь своекорыстием и славолюбием, – хотя и знали они, что, постригая, они предназначают постригаемых к служению в высшем архиерейском звании?
Можно с уверенностью сказать, что в прежнее время даже самые неразумные господа с большей осторожностью выбирали себе лакеев, горничных, кухарок, чем в Церкви нашей избирали будущих архипастырей, святителей, кормчих великого церковного корабля. Там обращали внимание на аттестацию, на знания, на уменье, на характер, на внешний вид, – тут требовалось только одно – согласие постричься; тут постригали и тем самым ставили в число кандидатов на епископское звание каждого, кто либо поддавался убеждениям монахофилов-совратителей, либо, учтя все безграничные выгоды епископского положения, сам заявлял о своем желании приобщиться к «ангельскому чину». Ревность постригателей часто доходила до безрассудства, которое граничило с кощунством, когда постригали еще не проспавшихся алкоголиков, явно опустившихся бездельников, или определенно преступных типов, наивно думая, или лицемерно себя и других убеждая, что благодать монашества всё исцелит и исправит. Что это было именно так, можно было бы подтвердить множеством примеров. Укажу один.
В 1911 г. в ведомстве протопресвитера военного и морского духовенства возникло громкое и сложное дело о протоиерее 19-го Архангелогородского драгунского полка Анатолии Замараеве по обвинению его в длинном ряде самых грубых подлогов при совершении браков. Тут были подчистки документов, взлом печатей, подделка подписей, повенчания состоящих в браке или в самом близком родстве, похищение чужой книги розысков. Сам Замараев, кандидат Московской духовной академии, представлял в это время тип совершенно опустившегося человека. Дело, вследствие сложности и серьезности преступлений, попало в руки прокурора Гражданского суда. Жестокая кара висела над головой Замараева. Не растерявшись, последний, однако, нашел выход. Явившись к архиепископу Антонию, впоследствии киевскому митрополиту, он заявил о своем желании принять пострижение.
Тот, конечно, немедленно постриг Замараева, а вслед за этим Замараев был возведен в сан архимандрита и назначен на должность смотрителя одного из духовных училищ Олонецкой епархии. Как и Иерофей, он сейчас живоцерковный митрополит. Останься Замараев в белом духовенстве, – он был бы расстрижен и, наверное, если не сослан на каторгу, то посажен в тюрьму. Принял монашество – сразу стал архимандритом.
Такая сумбурная, с точки зрения здравого смысла совершенно необъяснимая, система вербовки кандидатов архиерейства была бы все же не столь гибельной, если бы она не соединялась с полной бессистемностью в отношении дальнейшей подготовки их к намеченному для них великому служению.
Гении родятся веками, у обыкновенных же людей мудрость вырабатывается выучкой, опытом, трудом, под руководством опытных и мудрых начальников и воспитателей. Сначала школа учебная, потом школа служебная. Для правильного развития субъекта ему, как в той, так и в другой, не позволяют шагать через три-четыре класса. Такие азбучные истины помнились у нас везде, только не в монашестве. Эта, якобы сверх всякой меры наделенная божественной благодатью, каста стояла вне всяких законов человеческой логики, порядка и жизни.
Талантливые, блестяще закончившие курс академий, честные и чистые светские студенты назначались преподавателями духовных училищ и семинарий; инспекторские и смотрительские должности представляли для них мечту, которая часто не сбывалась до самой их смерти. «Ученые» же монахи, сплошь и рядом самые слабые по успехам в науках, сразу занимали места инспекторов семинарий, смотрителей духовных училищ, через два-три года становились ректорами семинарий, настоятелями богатых монастырей. Это тоже была одна из нелепостей, когда не проходившему никакого послушания, даже не жившему в монастырях, чуждому монашеского духа и уклада, «ученому» монаху поручалось управление монастырем. А еще через 8—10 лет уже святительски благословляли не только своих честных и талантливых товарищей, но и своих семинарских учителей и академических профессоров.
На протяжении всего своего, наружно почетного, духовно убогого жития «ученый» монах – инспектор, ректор, настоятель монастыря, наконец, владыка – только властвовал. У нас не хотели как будто понять, что, дабы уметь властвовать, надо научить