Так что пришлось мне ехать на аэродром, чтобы не перечить мужу, – эдакая молчаливая, благонравная жена, только слишком уж погруженная в себя. Тонио был сама любезность.
– До свидания, дорогой, не забудь, я положила в твою корзинку с едой свежие овощи, помидоры. Я хорошо их завернула, но достань их, как только прилетишь, иначе они испортятся на жаре. Салат, огурцы и редиску, как приедешь, сразу же положи в воду. Их хватит на неделю, даже если будешь делиться с товарищами. Они порадуются разнообразию после консервов.
Я была единственной женой, которая закупала продукты и набивала свертками пустые канистры из-под топлива… Тонио не любил холодное молоко, но я наполняла несколько термосов сливочным мороженым. Свежее мясо, обложенное кусочками льда, термосы с куриным супом – все было помечено этикетками. Муж был счастлив, раздавая еду товарищам. Сам он вполне мог обойтись хлебом и сыром. Готовка отнимала у меня много времени. В этом был смысл моей жизни: я поставляю ему энергию, которую он тратит в ночных полетах. Кофе должен был быть очень крепким. Я набивала его карманы шоколадом и мятными пастилками. Он постоянно отказывался: «Дорогая, мне ничего не нужно, правда». Но, возвращаясь, неизменно привозил мне подарки от других пилотов, которые ели мой суп и овощи. Они в свою очередь заботились, чтобы Тонио всегда был сыт. «Иначе, – говорили они, – мадам де Сент-Экс перестанет посылать нам еду, которая так скрашивает наш убогий рацион».
В тот день, когда я отказывалась везти его на летное поле, Тонио краем глаза следил за мной. Я хотела уехать до того, как самолет взлетит.
– Дорогой, я немного устала, слишком шумно и пахнет топливом, жарко, я хочу принять прохладную ванну… Потом я пойду в парикмахерскую. Потом в гости к мадам С.
– Ах, прошу вас, когда вы хотите сделать что-то втайне от меня, не надо придумывать столько разных предлогов, одного вполне достаточно, иначе я стану вас подозревать…
Я вернулась домой спокойная. Он уехал. Я занялась делом. Работала весь день. Когда – совершенно неожиданно – наступила ночь, я еще не закончила. Я отправила Ахмеда и служанок по домам и заснула в огромной ванной комнате на массажной кушетке. Я была в полном изнеможении.
Посреди ночи послышались осторожные шаги по мозаичному полу… легкие шаги, шаги вора… Я ужасно испугалась… Как опрометчиво я отослала слуг! Только повариха спала напротив кухни. Шаги раздавались то тут, то там, я затаила дыхание. Кто-то ходил по моей квартире, как по своей собственной… Ночной гость зажег свет. Я задрожала. Мои драгоценности… Я стянула кольца с пальцев и спряталась в бельевую корзину. Вору не придет в голову заглянуть сюда. Я умирала от страха, у меня не было никакого оружия. Вор, никого не встретив, осмелел и продолжил обход пустых комнат. Ведь все вещи я велела отнести в комнаты слуг, чтобы отмыть стены и поклеить новые обои, переставить мебель… В этом-то и состоял мой план… Наконец вор с фонарем в руках добрался до ванной комнаты и преспокойно воспользовался нашим туалетом. Из корзины мне была видна его голова… Это оказался мой муж! Я зашевелилась, и белье, которым я укрывалась, угрожающе поднялось над краем корзины. Тонио по-настоящему испугался. Я закричала: «На помощь, спасите, я задыхаюсь».
Он застыл, не в силах двинуться от ужаса после того, как обнаружил пустые комнаты, услышал мои крики и увидел меня, борющуюся с обвившимися вокруг шеи рубашками. Наконец я сама выбралась из корзины. Ему показалось, что среди рубашек дерутся двое… Он побледнел и с трудом переводил дыхание. Я обиделась:
– Ты пугаешь меня среди ночи и даже не можешь помочь мне выбраться, я могла бы задохнуться внутри… Я думала, к нам залез вор… Сбросила кольца в корзину. Мои часики наверняка сломались. Какой ты гадкий!
– Глупышка, девочка моя, ты разве не видишь, что я задыхаюсь еще больше, чем ты? Я вернулся. Поехал домой. Я подумал: «Консуэло больше не любит меня. И она права. Она всегда одна. А когда я дома, я размышляю или пишу. Я плохой спутник жизни. Но лучше сказать все сразу, все узнать, все устроить, я не хочу причинять ей боль. Она должна быть с тем, кого любит. Я не могу больше оставлять ее вот так», – и я никуда не улетел. Я попросил Герреро, который сейчас в отпуске, но случайно оказался на аэродроме, лететь за меня, а сам провел весь день, рыская по городу. Сначала я хотел написать тебе, вместо того чтобы идти самому. Но потом подумал: «Она же не выглядела холодной, равнодушной». Я помолился и решил: «Ладно, пойду и выложу ей все начистоту». Вот почему я здесь. Когда я не увидел мебели – ни в нашей спальне, ни в гостиной, нигде, я действительно испугался. Решил, что ты забрала все и уехала навсегда. Все, думаю, завтра же улетаю в Китай. Я искал записку, какой-нибудь след, но ничего не нашел. А ты сидишь себе в корзине! Что ты тут делаешь?
– Ах, Тонио, и ты еще говоришь, что ты не ревнивый? Дурачок!
– Но скажи мне, где вся мебель?
– Глупый, ты что, не видел у входа огромные ведра с краской? Завтра должны прийти маляры, я хотела сделать тебе сюрприз, а ты так меня напугал…
Я еще не оправилась от страха, я плакала, искала свои кольца, браслет… Тонио взял матрас и уснул прямо на полу одетый, сжимая в руках мою лодыжку – так он утешал меня и демонстрировал свою любовь.
Позже он так красиво сказал о моих слезах, об этой ночи, о моем браслете, о сломанных в корзине часиках, что я оплакивала не потерянный браслет, а смерть, которая лишит меня всех этих мелочей, меня, «дорогую маленькую смертную девочку».
10 Жена летчика
Я потеряла сон. Страх перед ночными полетами дважды в неделю не давал мне покоя. Когда Тонио проводил рядом со мной несколько дней подряд между двумя вылетами, я была к нему внимательна, старалась ему угодить. Он не такой, как все, уверяла я себя. Дитя, ангел, упавший с небес… Я не могла, как другие женщины, прогуливаться, выходить в свет, участвовать в праздниках… Меня интересовали только полеты. В них сосредоточилось все мое отчаяние.
Случалось, он уезжал около трех часов дня. Если все пойдет хорошо, он сделает три промежуточные посадки – Сиснерос, Порт-Этьенн, Кап-Джуби. Я просила радиста держать меня в курсе перемещений мужа. Другие пилоты запрашивали сведения. Он должен был вести их по небу. А тут постоянно названивает эта мадам Сент-Экс: «Мой муж уже приземлился на первой посадке? Да или нет, мне ничего больше не нужно».
Приходилось выжидать целый час, чтобы осмелиться снова задать тот же вопрос. «Вы слишком беспокоитесь, мадам. Сходите искупайтесь, сегодня хорошая погода. Я слежу за полетом вашего мужа. Жены других летчиков так не тревожатся».
На следующий день я снова начинала звонить. «Ваш муж добрался хорошо» или «У вашего мужа авария. Пытаемся починить». И это все. Я в лепешку расшиблась, чтобы поселиться рядом с радистом, и если я не звонила, то заглядывала к нему в комнату, с улыбкой просовывая голову и маша платочком сидевшим там пилотам. Они начинали нервничать: не любили, когда женщины приходят в контору, но я – другое дело, я их соседка. Я приглашала их к себе. У меня всегда была холодная вода, анчоусы из Парижа, жареный миндаль, и я обещала им, что мои самые красивые подруги из Касабланки присоединятся к нам на аперитив. Мне всегда удавалось заманить одного или двух пилотов. Я угощала их по-царски, они были моими ангелами, моими вестниками. Они приходили, уходили и наконец, не дожидаясь моих вопросов, сообщали: «Не беспокойтесь, ваш муж пропустил промежуточную посадку. Из-за ветра, тумана его снесло в глубь пустыни или к морю. Он рассчитывает скоро оказаться в Сиснеросе». И опять долгие часы ожидания. Летчики уходили от меня, обильно смочив глотки перно. «Ну, мадам де Сент-Экс, заходите в арабский ресторан… до скорого».
Ночью я узнавала, долетел ли он до Сиснероса. Иногда они ничего не говорили, просто были предупредительны и радушны. Летчики стали моими братьями.
«Ну же, мадам де Сент-Экс, не переживайте так. Сегодня вечером мы устроим царское угощение».
Господи, это было совсем не забавно, бары, женщины, запах табака и праздности, который источали все эти заведения. Если в полночь меня не отвозили домой, я понимала, что мой ангел в опасности. Однажды милейший добряк Герреро «отвез меня на природу». Остальные летчики предпочли улечься спать. «Поехать на природу» на нашем языке означало отправиться посмотреть радиограмму.
Ах, жены летчиков! Нам ничуть не легче, чем нашим мужьям. Они жалеют и любят нас. Им нужно было победить ночь, успеть на промежуточную посадку, потому что мы их ждали. Все остальное – усталость, долгие часы борьбы с непредсказуемой погодой, туман, идиотские приказы начальников из Парижа слить несколько литров бензина, чтобы облегчить работу двигателя, – ничто не имело значения. «Если бы мы могли приземлиться на четверть часа позже, мы были бы спасены», – написал один из пилотов, перед тем как рухнуть в море и утонуть. Но приходилось подчиняться приказам с земли. Они садились в машины, как роботы, которые отправляются на войну. На войну с ночью.
Возвращались они без громких слов. Ни о чем не говорили, просто продолжали жить. Через пять дней – новый полет. А сейчас – поедим и выпьем. Но Тонио в отличие от остальных хотел читать, писать. Так что мне приходилось становиться тише воды, ниже травы и сидеть молча. Я рисовала, но эти рисунки были ни на что не похожи. Если его это раздражало, я садилась вышивать. И на диване громоздились горы вышитых подушек. Ему нравилось, чтобы я оставалась с ним в комнате, когда он писал, и если ему не хватало идей, он просил меня послушать, читал мне по два-три раза только что написанные страницы и ждал моего приговора…
– Ну, о чем ты думаешь? Тебе это ничего не напоминает? Не интересно? Я их порву. Полный идиотизм, тут нет ни единой мысли!
И я выдумывала бог знает что, рылась в запасниках своих историй и часами рассуждала о странице, которую он только что сочинил.
Испытание заканчивается, и он – вновь счастливый – смотрит на меня: