[180]: «Даже если Германия и проиграла эту войну – честь ей и хвала! Она сделала все, что могла!»
Завоевание Баку
Грузинский военный министр[181] дал блестящий вечерний прием в саду в Тифлисе в честь Халила-паши. Под сенью деревьев зазвучали меланхоличные грузинские песни. Над густыми тонами хора возвышался ликующий и победоносный, светлый и лирический голос молодого священника. На великолепно иллюминированной площадке, на краю которой был установлен громадный роскошный стол, танцевали грузинские солдаты, за их мундирами время от времени мелькала закутанная в пелену нежная фигура грузинской княжны. В развевающихся черкесках, высоких бараньих шапках, лихо заломленных на ухо, их стройные и гибкие фигуры резкими ударами и плавными движениями взмывали над землей, они рвались вверх, кружили друг за другом, затем скрывались в стремительном вращении, мелькали размытыми фигурами и жгучими взглядами перед взором зрителей, резко обрывали самый бешеный ритм и скрывались в темноте.
Во время этого застолья Халил и получил депешу на турецком, которая явно его взволновала.
Он схватил пару карточек меню и начал спешно покрывать их какими-то размашистыми записями. Между тем переводчик перевел мне телеграмму, в которой брат Энвера Нури, основатель татарской республики, Азербайджана[182], сообщал о тяжелом поражении его войск под Баку[183]. Он просил своего дядю Халила о срочной помощи против английского отряда и генерала Бичерахова с его царскими войсками, которые не признавали Брест-Литовский мир[184].
И вот Халил бросил мне через стол свои записи. Я прочел: «Господин полковник! Pour ne pas perdre notre situation devant tout le monde, si vous etes d'accord, prenons toutes les forces turques de Batoum et les chasseurs allemans d'ici et partons nous aussi avec le general de Kress pour attaquer serieusement Bakou et apres avoir pris Bakou partons tous ensemble pour Alexandropol!»[185]
Но я не придал особенного значения этим хорошо мне известным импульсивным и фантастическим порывам Халила. Он и сам привык не воспринимать их достаточно серьезно, а, как правило, быстро о них забывал. Я вежливо напоминал ему, что войска под Батумом подчиняются Верховному Главнокомандованию, что железная дорога от Батума до Тифлиса находится под исключительным контролем грузинского правительства, а потому турецкие военные эшелоны по ней пока что проезжать не могут, и что генерал фон Кресс как дипломатический руководитель германской делегации на Кавказе не может использовать для этой цели егерский батальон без согласия на то германского правительства или Верховного Главнокомандования[186]. А потому я предложил ему лично переговорить с Нури-пашой, чтобы составить более ясное представление о поистине непростой обстановке под Баку.
На следующее утро мы выехали в Гянджу, бывший Елизаветполь, временную столицу татарской республики Азербайджан. Вокзал был весь увешан турецкими флагами. Когда мы только вышли из вагона, татарские слуги бросили к нашим ногам связанных телят и ягнят и тут же перерезали им глотки. Бурлящие потоки крови затопили перрон. Шейх-уль-ислам подал хлеб и соль. Таковы были древние обычаи приветствия у кочевников, которые предлагали гостям все самое ценное, что у них есть.
Тут же закатили роскошные празднества. Халил передал приветы от своего великого племянника Энвера и произнес зажигательную речь в адрес братьев на Кавказе и в Туркестане. Короткая поездка в горы в Аджикент, когда нас окружала конная кавалькада из нескольких сотен всадников-татар, а также веселый визит в винные погреба германской колонии Хеленендорф[187] завершили эту поездку в Гянджу. О Баку не было сказано ни слова, хотя именно в нем и заключалась цель визита.
Человеку Запада никогда не проникнуть в самый скрытный ход мыслей вечно недоверчивого жителя Востока. И вовсе не политические мотивы помешали обоим пашам открыто обсудить с немцами скользкий вопрос о взятии ценных нефтяных источников Баку. Это была просто лень и халатность, та самая боязнь ответственности и нежелание принимать решения, та вялая робость перед неизвестной судьбой, то настроение иншаллах – то есть «так угодно Господу», что звучит в каждом их разговоре. Характерная для человека Запада сила воли попросту не находит в этих вечно уклончивых схемах истинной точки опоры, а потому попросту изматывается в бесплодных усилиях.
И все же этот визит не был напрасным. Я смог пообщаться с весьма молодыми офицерами штаба – да и самому Нури было 29 лет от роду[188] – и узнал из их рассказов, что сам Нури никогда под Баку не был, что все эти скорбные донесения лишь передают описания обстановки от Мюрселя-паши, да и впредь едва ли приходится ожидать от Нури какой-либо инициативы.
После нашего возвращения в Александрополь, который был избран резиденцией для штаба группы армий, я изложил Халилу всю важность непременного взятия Баку. Лишь владея этим городом, который – пока он остается в руках врага – представляет собой постоянную фланговую угрозу нашим тыловым коммуникациям в Персии, возможно будет упрочить всю нашу подготовку к дальнейшим операциям[189]. Я открыто сообщил ему о своих впечатлениях, полученных в Гяндже, а затем попросил его позволить мне незамедлительно выехать в Баку, чтобы лично составить представление об истинном положении дел. Он был весьма рад, что я хотел взять это дело в свои руки, и передал соответствующие указания Нури.
Густые тучи закрывали ночное небо. Медленно ехал поезд с притушенными огнями в сторону берегов Каспийского моря. Вдали на рейде, несмотря на условия Брестского мира, стояли русские канонерки, которые порой обстреливали железнодорожную насыпь[190]. Ранним утром я прибыл в Путу, всего в нескольких километрах от Баку. Меня тут же охватила песчаная буря, подобной которой я ни разу не видел с тех пор, как, закутавшись в овчину и башлык, поехал к Великой Китайской стене под Нанкау[191], с высоты которой пустынный ураган из Гоби низвергался на открытую всем ветрам долину Печили[192]. Как и тогда – солнце, словно красный шар, зависло позади разгуливающих песчаных смерчей.
Как только грозная буря стала спадать, небо вновь заголубело над редкостно унылым ландшафтом Апшеронского полуострова с его зеленоватыми грязевыми вулканами и целым лесом мрачных нефтяных вышек. На востоке горизонт уходил в целую гроздь татарских деревушек, на юге и на севере расстилалось мерцающее зеркало Каспийского моря. Башни и крыши Баку виднелись из-за гряды холмов.
Мюрсель-паша, командир турецких войск, действовавших под Баку, хорошо говорил по-немецки, ведь он некогда служил в прусском артиллерийском полку. Он описал мне свою недавнюю неудачу, и я понял, что здесь и речи не было о сколько-нибудь серьезном наступлении. Я осведомился об имеющихся в нашем распоряжении силах, а затем на местности, свободно и открыто раскинувшейся передо мной, смог оценить тактические возможности для наступления[193].
Однако прежде всего я хотел попытаться избежать ненужного кровопролития. Агенты сообщали нам, что население ожесточено из-за военной диктатуры[194]. Так что представлялось не столь уж невероятным, что город удастся побудить сдаться добровольно. Мюрсель-паша солидаризовался с моими соображениями. Через одно доверенное лицо я переслал военной диктатуре в Баку следующее послание:
«Как германский начальник штаба войск, действующих под Баку, прибыл, чтобы обсудить с Вами возможность сдачи города без боя.
Искренним нашим желанием является избежать напрасного кровопролития. Мы вполне знаем то озлобление, что вы – особенно армяне – питаете по отношению к туркам. Потому мы, немцы, прибыли сюда, чтобы заверить вас, что никаких несправедливостей вам чинить не будут. Жизнь, собственность и свобода армян должны остаться в неприкосновенности, а предназначенное лишь для самообороны оружие изыматься не будет.
Мы были бы Вам очень признательны, если бы Вы своевременно предупредили германских подданных – господина Пёппле[195] и сопровождающих его лиц, а также позволили им покинуть Баку, если будет существовать угроза их жизни или здоровью. И потому мы будем тем более готовы помочь Вам. Если же Вы не предоставите город нефтедобычи Баку добровольно и для общего пользования, за него начнутся бои. Однако в таком случае Вы проводите не русскую и не армянскую, а английскую политику.
Республика Армения поняла это и вступила в дружеские отношения с Германией[196]. Германия воздействовала на Турцию, чтобы она дозволила армянским беженцам возвратиться в их дома.
Мы требуем от Вас всего лишь:
1) сдать Баку без повреждений;
2) позволить пользоваться нефтяными богатствами города;
3) поддержания мира.
В обмен мы гарантируем Вам:
1) что жилые кварталы Баку не будут заняты турецкими войсками и более того – если Вы того пожелаете – вход в жилые кварталы будет охраняться введенным германским отрядом;
2) что город останется свободным и независимым, в равной степени поставляя нефть Кавказу, России, Центральным державам и Турции;