На той же высоте мы провели и ночь с 14 на 15 сентября. Халил-паша приказал доставить сюда в бензиновой канистре свою любимую ракию. Вскоре он, уже полупьяный, заверил меня, что ничего не желает от этого города, кроме маленькой армянской девочки. Его фантазии развивались все дальше, дойдя до картин дикой оргии, которую он устраивал со своими коллегами по цеху в тифлисских банях, а теперь вознамерился повторить в Баку.
Весьма показательно, что теперь и эпизод с бегством арабов под воздействием ракии превратился в очередную клевету на ненавидимых пуще всего армян. Вдруг кто-то стал рассказывать, что отступавшие с севера армяне будто бы махали белыми платками, а потом стали стрелять по подошедшим без опаски арабам. Я с улыбкой заметил, что у этих грязных и пропащих армянских типов, что мы могли видеть среди пленных, уж вряд ли нашлось так много белых носовых платков, как у турецких аскеров. И тут адъютант Нури дошел до тут же выдуманного утверждения, что армяне будто бы вынесли вперед белые флаги. Когда же я удивленно спросил, почему он рассказывает об этом интересном факте только сейчас, а не доложил тотчас же, как увидел это в стереотрубу, он озлобленно замолчал. Даже Халил негативно отнесся к этим позднейшим выдумкам и сказал, пожимая плечами: «Mon dieu, ça c'est un rêve!»[212]
И только Нури, победитель, был не рад успеху. Он опасался высадки бежавшего морем противника в своем тылу и потому обдумывал самые странные меры, включая даже немедленный частичный отход. До сих пор бывший всего лишь скульптором, Нури никогда не командовал даже малейшей воинской частью.
«Уж полночь близится…»[213] Я лежал в стороне от пьяных, завернувшись в свою шинель и задумчиво уставясь в темноту. Лихорадочные винтовочные выстрелы турок, порожденные нервозностью и страхом войск перед внезапной ночной контратакой, порой замолкали, пока не раздавался еще один выстрел и потом сотни других, с бурной поспешностью. На другом участке была тишина – ни одного выстрела. Противник исчез.
Однако никакая белая рука не возникала передо мной из мрака и не писала буквы огнем[214], известившие меня, что все напрасно, а весь этот день под Баку – лишь незначительный эпизод в пустом ходе истории, что турецкому флагу доведется развеваться над завоеванным Баку всего несколько месяцев[215]. Я не подозревал, что этот беспорядочный ночной обстрел станет для меня финалом Первой мировой войны и с этим треском опереточных боев упадет занавес после громадных и чудовищных событий.
Интермеццо в большой политике
Когда занималось утро 15 сентября, на брошенной противником высоте стали видны приведенные в негодность два английских броневика. А турецкая пехота все еще не получала приказа взять город. Выдвинули вперед артиллерию. Видимо, по неосторожности, отыскивая подходящие цели, она подожгла снарядом одну из цистерн с нефтью.
В последующие часы и дни на наших изумленных глазах разыгралось грандиозное зрелище. Громадные черные клубы дыма раскинулись километровой пеленой над морем и сушей, так что вскоре закрыли небо, а затем из темного чада стали подниматься огромные столбы пламени, накрывавшего нефтеносный город, а затем все опять погрузилось в ночную адскую схватку. Выгорели три большие цистерны, прежде чем удалось потушить или по меньшей мере локализовать этот ужасный пожар.
Депутация от несчастного города во главе с датским, шведским и персидскими консулами[216], а также представителем мусульманского духовенства изъявила о покорности и просила пощады.
Днем позже – 16 сентября 1918 г. – я сел в Путе на специальный поезд, который должен был доставить в Баку пашу с многочисленной свитой. Когда я вошел в салон-вагон, курьер от генерала барона фон Кресса доложил мне, что его под надуманными предлогами вот уже несколько дней задерживают в Гяндже турки. Он передал мне несколько писем.
Во-первых, там была телеграмма от генерала фон Секта четырнадцатидневной давности[217]:
«Прошу Вас поскорее вернуться на Ваш пост. Наступление на Баку турецкими войсками в настоящий момент ни в коей мере не соответствует планам германского Верховного Главнокомандования, моим предложениям и отданным Нури приказам. Я прошу Вас проблемой Баку не заниматься. Нури до сих пор группе армий не подчинен»[218].
Таким образом, в связи с моим решительным вмешательством во все еще остававшийся в подвешенном состоянии Бакинский вопрос я явно оказался в осином гнезде самых темных интриг, где сталкивались германские и турецкие интересы. Нури ни разу и словом не обмолвился о том, что у него был приказ Баку не атаковать. Было ясно, что здесь различные интересы преследуют и Энвер с Сектом – то есть главнокомандующий и его начальник штаба.
Во втором письме генерал барон фон Кресс писал мне:
«Мой дорогой Параквин! Я долго раздумывал о том, можно ли сделать так, чтобы Вас миновал конфликт между Вашим долгом как немца и обязанностями турецкого офицера, в который Вас может привести прилагаемое ниже служебное послание. И хотя мне совершенно не ясна политика нашего правительства, а я лично полагаю ее неверной, все же я, как официальный представитель Германской империи, полагаю себя обязанным сделать все, что в моих силах, чтобы реализовать на практике те теоретические договоренности, что были достигнуты в Берлине. Либо мои доклады и телеграммы не получают в Берлине или же их не читают или есть некие особо важные и неизвестные мне причины, которые вынуждают наше правительство к такой политике[219].
Я не сомневаюсь, что сообщение Халилу достигло бы результата, противоположного желаемому, и атака на Баку была бы только ускорена. Как солдат я понимаю, что попытка выполнить требование германского правительства почти невозможна с технической точки зрения.
Оглашение наших требований вызовет в турецких кругах бурю негодования – к сожалению, не лишенную оснований. Возможно, Вам удастся убедить Халила – хотя это и не окажет влияния на его решения – сохранить мое сообщение в тайне.
Я же вполне твердо убежден, что для всех нас было бы лучше всего, если бы Баку вскоре пал и при этом были задействованы некоторые германские войска. Поэтому я прошу и Вас, чтобы германские войска, которые я предоставляю, были приняты.
С сердечнейшим приветом и наилучшими пожеланиями Ваш покорнейший слуга
Подпись: барон фон Кресс».
Приложенная служебная записка на мое имя № 2745 от 11 сентября 1918 г. от Императорской германской делегации на Кавказе гласила:
«Прошу Ваше Высокоблагородие принять к сведению прилагаемую ноту и немедленно передать ее Его Превосходительству генерал-лейтенанту Халилу-паше.
Я должен обратиться к Вашему Высокоблагородию как к германскому офицеру с просьбой употребить все свое влияние на Халила-пашу, чтобы воспрепятствовать атакам Баку до того, как турецкое правительство не выскажется по поводу направленного ему запроса германского правительства.
Я позволю себе просить Ваше Высокоблагородие осведомить меня через подателя сего письма относительно результатов предпринятых Вами шагов и о ближайших намерениях Халила-паши. Подпись: барон фон Кресс».
Нота на имя Халила-паши – № D 839 от 11 сентября 1918 г. – гласила:
«Имею честь покорнейше сообщить Вашему Превосходительству, что я получил телеграмму моего правительства, согласно которой 27 августа оно заключило Добавочный договор к Брестскому мирному договору с российским правительством.
Согласно статье 14 этого договора, германское правительство обязано выступать за то, чтобы на Кавказе вооруженные силы третьей стороны не переходили следующую линию:
Кура, от устья до села Петропавловское, – от границы Шемахинского уезда до села Агриоба, затем по прямой линии до пункта, где сходятся границы Шемахинского и Кубинского уездов, затем по северной границе Бакинского уезда до берега моря.
Во исполнение этого постановления германское правительство направило турецкому правительству требование отвести его войска за указанную линию.
Как представитель германского правительства я обязан на основании этой телеграммы обратиться к Вашему Превосходительству с просьбой не проводить наступление на Баку до получения решения Вашего правительства. Несмотря на выше приведенное сообщение, я по-прежнему остаюсь при своем предложении выделить в распоряжение Вашего Превосходительства некоторые формирования.
Примите, Ваше Превосходительство, повторные заверения в моем исключительном почтении. Подпись: барон фон Кресс».
Последнее замечание – о сохранении прежнего предложения – касалось письма на французском, которое в переводе гласило:
«Ваше Превосходительство! Я только что получил от Верховного Главнокомандования[220] приказ о том, что германские войска должны принять участие в операции против Баку. Во исполнение этого распоряжения пока что предусмотрены:
1 батальон,
1 авиаотряд,
3 батареи легких полевых гаубиц.
Я прошу Ваше Превосходительство любезно сообщить мне через подателя сего письма, на какую конечную станцию должны быть отправлены эти войска, одновременно также направляю просьбу о выделении мне необходимого количества мазута для транспортировки из Тифлиса.
Помимо указанных выше формирований я могу также предоставить персонал для батареи тяжелой артиллерии. Я прошу Ваше Превосходительство сообщить, где данный персонал может принять материальную часть батареи. Подпись: барон фон Кресс».
При чтении этого письма в салон-вагоне паши мне быстро стало ясно, что оно обладает лишь исторической ценностью. Ведь взятие Баку уже положило конец всем этим перемигиваниям за игорным столом. Вызывавшее вполне оправданные опасения Кресса раздвоение меня не коснулось, ведь я обо всем узнал, лишь когда без парализующего воздействия извне смог содействовать захвату этого яблока раздора между тремя державами