[221]. К счастью, мне довелось действовать исходя из исключительно военных соображений.
И хотя все эти документы более не имели значения, они произвели на меня неприятное впечатление своим противоречивым содержанием. Столкновение германских и турецких интересов было вполне явным и понятным. Политическое руководство Германской империи требовало вывода турок из-под Баку, пока высшая военная инстанция, которую представляли Гинденбург и Людендорф, предлагала туркам германские войска для взятия этого города, и столь откровенная раздвоенность военных и дипломатических акций Германии казалась мне гротескной и даже постыдной. Турки и русские, обе эти стороны, могли уличить нас в двуличии, хотя здесь дело было в том самом недостатке координации в работе ведомств, на который столь горько жаловался еще Бисмарк. Кстати, советское правительство в ответ на известия о падении Баку разорвало отношения с Высокой Портой[222].
Я раздумывал, что же теперь делать. Затяжное мое ознакомление с многочисленными документами не осталось незамеченным. Халил спросил меня, в чем же там дело. Быстро решившись, я ответил, что все это – суть уже не актуальные вопросы, генерал фон Кресс намерен был предоставить в наше распоряжение германские войска для взятия Баку, однако ныне это уже не имеет значения. Я просто забрал документы, а на этом интермеццо в большой политике незамеченным сошло на нет.
Резня армян в Баку
Под Баладжарами на железнодорожной насыпи лежала дюжина убитых белых англичан[223]. Над нефтяными источниками поднимались черные клубы дыма. Нури между тем уже породил легенду, что он будто бы видел, как маленькое русское военное судно обстрелом подожгло нефтяные склады. Он хотел снять вину со своей артиллерии. Однако многочисленные свидетели из немцев и русских, в том числе и представитель Каспийской флотилии, подтвердили мне, что пожар, грозивший обрести роковые масштабы, был вызван действиями турецкой артиллерии[224]. Однако после полудня 17-го юго-западный ветер задул на восток[225], и город был спасен.
И едва мы выехали на автомобилях с вокзала Баку, как открылись первые картины шедшей со вчерашнего дня резни армян. На тротуаре лежали в луже крови два мальчика с перерезанными глотками. На пустых улицах по дворам шныряли какие-то подозрительные вооруженные личности. Лавки были ограблены и стояли настежь. Груды разграбленных предметов были брошены в углах. Татары, персы и турецкие солдаты рылись в этих кучах, растаскивая все желаемое.
Вдруг из одного дома поблизости раздались отчаянные крики о помощи. Паши остановились, и мы поспешили туда. Нам в ноги кинулись, протягивая руки, насилуемые женщины в полуразорванных одеждах. Негодяи тут же отступили назад. В домах постоянно слышались выстрелы, жуткую тоску на улицах навевали доносившиеся то поблизости, то издалека вопли.
Паши непоколебимо продолжили свой путь к высотам за городом, которые были целью боев 14 сентября. Там для парада были выстроены атаковавшие войска. Лишь там я узнал, что наступил день Курбан-байрама, главный во время паломничества в Мекку, один из самых важных мусульманских праздников.
Почти у ног воинского строя лежали трупы погибших в сражении солдат, а также женщин и детей, ставших жертвами кровожадности солдатни. Попросту не считали нужным затруднять себя уборкой, так что нашим лошадям пришлось их объезжать, когда мы двинулись вдоль наших войск.
За день до этого я показал Нури и Мюрселю-паше на городском плане Баку, какие меры следует предпринять при взятии города, чтобы обеспечить безопасность своих подчиненных и защитить жизнь и имущество местных жителей. Я предлагал заняться копированием этой карты города, чтобы точно указать полкам их участки и задачи, а также заготовить плакаты, грозившие за грабежи военным трибуналом и смертной казнью. Меня вежливо выслушали с напускным интересом, однако ничего из этого сделано не было. В город с населением в четверть миллиона человек был отправлен один-единственный полк из примерно 1000 бойцов. Да не было бы ничего проще, чем помешать прорыву состоявших главным образом из татар и персов банд грабителей в армянские и европейские кварталы, ведь татары лишь в особой слободе, окруженной высокой стеной, за которую вели всего двое ворот. Всего два поста часовых могли бы обеспечить контроль над всем движением.
После парада я пошел к Халилу-паше и, указав на уже отмеченные нами явления, попросил употребить все его влияние на племянника, чтобы тот ввел войска в город. Халил был в видимом смущении. Мы подошли к Нури, а я еще раз изложил ему свою просьбу, напомнив о том, что уже случилось в городе и что довелось пережить. Он в самом раздраженном тоне ответил, что намерен еще раз отправить полк в город. Когда же я заметил, что и этого будет недостаточно, он без слов просто отвернулся. Я вполне убедился, что татарам и персам в их святой мусульманский праздник в полной мере предоставляется возможность отомстить ненавидимым армянам за все былые обиды.
Все собрались в отеле «Метрополь». Мощное победное ликование объединило и турок, и протурецких видных деятелей Баку, который был немедленно объявлен новой столицей Азербайджана. Настроение выразилось в восторженных тостах и пении кавказских песен. Мой заместитель Бассри-бей с триумфом крикнул мне: «Мы вернули себе то, что нам когда-то принадлежало!»
В поздравительной телеграмме Нури султан выражал свою признательность за блестящую победу. Я же молча сидел за столом, полностью погрузившись в размышления. Разве не видел я своими глазами этих же так опьяненных ныне победой и собственной значимостью людей всего несколько часов назад на занятом ими холме в куда менее лестном для них положении?
Между тем резня в городе беспрепятственно продолжалась. Ко мне поступали просьбы о помощи и устно, и по телефону, ведь мне как немцу доверяли и армяне, и местные европейцы. Явились и консулы нейтральных государств, горько жалуясь мне на чинимые турками безобразия. Прежде всего, своего покровителя и ходатая у турок во мне видели многочисленные остзейские немцы и официально объявленные находящимися под германской защитой грузины. Для меня сложилась тяжелая ситуация.
Время от времени я доводил до сведения Нури жалобы относительно вторжения банд грабителей в дома христиан. Али Паша рассказал мне, что ворвались и к его сестрам, и только демонстрация Корана защитила их от беды. Так как официального германского представителя в городе не было[226], я вместо него потребовал отправки караула к домам, где проживали германские подданные. Явно обозленный моими постоянными жалобами Нури назначил одного из присутствовавших рядом офицеров комендантом города. Он-то и должен был впредь навести порядок.
Между 5 и 6 часами дня явился весьма взволнованный датский консул и сообщил мне, что вновь начали грабить дома немцев, угрожая жителям оружием. Нури-паша же в это время, весело болтая, стоял в зале, по которому группками рассеялось множество гостей.
Я подошел к нему и сказал, повысив голос, по-немецки: «Ваше Превосходительство! Датский консул только что сообщил мне о притеснениях лиц, находящихся под германским правительством. Я прошу Вас все же принять теперь действенные меры. Ведь иначе я буду вынужден доложить в мое посольство в Константинополе, сколь мало Вы намерены защищать собственность и даже жизни германских подданных!»
В зале наступила тишина. Теперь на нас было обращено всеобщее внимание.
Нури поначалу опешил. Затем он выпрямился и воскликнул, гневно сияя глазами: «Мы не спим!»
Я яростно возразил: «Вы проводили парад, пока убивали женщин и детей. Под городом все еще стоят в бездействии пять полков. Вы же назначили коменданта города. Вот он здесь стоит. Он так и не покинул этого зала. Ни один из офицеров Вашего штаба и не подумал позаботиться о происходящем в городе. И вот теперь я отправлюсь с тремя германскими офицерами в квартал под угрозой, чтобы помочь находящимся под моей защитой».
Я отдал ему честь и дрожа от ярости повернулся, чтобы уйти.
В указанном мне консулами квартале на перекрестке улиц толпилась дюжина причитающих армян, которых охранял долговязый татарин. Я же в своем турецком мундире с коричневой феской бросился к нему, ничего не подозревавшему, быстро вырвал у него из рук винтовку и крикнул, направив на него оружие: «Heidi gi! – Пошел вон отсюда!»
Татарин был ошарашен столь странным османским офицером и поспешно удалился.
В соседних домах распахнулись окна. Раздались слова благодарности на немецком и просьбы. Я же с освобожденными армянами вошел в ближайший дом – остзейца Ойгена Биттнера, который тут же разместил несчастных у себя на чердаке и в подвале. Он попросил меня спасти одного из его приятелей, армянского адвоката, который бежал в квартиру в отдаленном районе, а уже оттуда попросил о помощи по телефону.
В то время как я размышлял, как же туда добраться, сама судьба послала мне навстречу автомобиль моего штаба. Маленький сын остзейца стал провожатым и вскоре мы доставили в салон смертельно бледного армянина.
Сгущались сумерки, когда мы только что развернулись, чтобы ехать обратно в отель, но тут по всему городу пошел треск винтовочного огня, и мы стали с удивлением и в растерянности переглядываться. На улицах раздавались звуки городского боя, над нами засвистели пули. Русскому шоферу, который при каждом треске поблизости нервно сжимал руль, я давал короткие указания: «na prawo – na lewo», куда ехать. Мне была весьма неприятна мысль, что нас задерживает какой-то татарский сброд убийц. Армянина в машине, должно быть, одолели подозрения, ведь никто из нас не говорил в достаточной степени ни по-русски, ни по-турецки, чтобы прояснить ему ситуацию. Я вздохнул с облегчением, когда спасенный вместе с нами оказался в безопасности в отеле «Метрополь». Там я узнал, что дикий треск выстрелов, оказывается, был вечерним салютом в честь мусульманского праздника.