27 августа я переправился в Хайдар-паша, азиатский вокзал Константинополя, сев на экспресс в Алеппо. Через Конью, где я осмотрел древний город сельджуков, через только что достроенный Аманский туннель, по узкоколейке через все еще строящийся туннель через Тавр 2 сентября я прибыл в Алеппо. 5-го я продолжил путь до конечной тогда станции железной дороги Телль-Хелиф под Нисибином, откуда на машине поехал по пустыне в Мосул, куда прибыл 8-го. Уже 11-го я выехал с моим предшественником[287] назад в Алеппо, чтобы еще раз переговорить с Фалькенгайном, который тем временем прибыл туда. На обратном пути я осмотрел руины позднеримского города Дара под Нисибином, которые еще Мольтке упоминал. Почти у самого Мосула мой автомобиль съехал в глубокую канаву, так как шофер при палящем зное и в клубах пыли потерял контроль над машиной. И просто чудом мы не перевернулись, а натурально приклеились к одному из склонов. С ужасом мы выбрались оттуда, однако дальнейший путь в Мосул пришлось пройти пешком. Когда на следующее утро наши солдаты прибыли вытаскивать автомобиль, бедуины уже полностью разорили и оборвали весь салон.
24–30 сентября я съездил в зону ответственности нашего 13-го корпуса, который занимал гористый район к северу от Тигра и до Ревандуза на персидской границе. Через Гювер на Забе, где после битвы при Кунаксе взбунтовавшиеся греки перебили своих полководцев, а командование принял Ксенофонт, и Эрбиль, древнюю Арбелу, где разгромил персов Александр Македонский[288], я добрался до впечатляющего «Золотого моста» – Алтын-Кёпрю[289]. Он напоминает похожий на верблюжью спину мост в парке Летнего дворца Ваньшоушань в Китае, а также похож на знаменитый турецкий мост через Неретву в Мостаре. Богатый нефтью Киркук, обсаженный пальмами Кифри, где была штаб-квартира корпуса, Кара-тепе и Кызыл-Рабат – таковы были следующие мои остановки на пути в Джебель-Хамрин – «красные горы», где с орудийных позиций я осмотрел плодородные земли под Багдадом и расположение англичан. Через Ханекин я поехал в Каср-э-Ширин в Персии, чтобы навестить господина фон Друффеля[290], который там вместе с парой афганцев поддерживал связь с приграничными персидскими племенами.
У Фалькенгайна немедленно возник тяжелый конфликт с Али-Ихсаном-пашой, говорившим по-немецки командующим 13-го корпуса, ведь первый не желал соглашаться на переход персидской жандармерии (офицеров-шведов и их подчиненных персов) под германское командование и не предпринимал никаких шагов, чтобы добиться возмездия за убийство немца Шульца одним из протурецких курдских шейхов[291]. Когда я вернулся в Мосул, то узнал, что англичане при поддержке самолетов и броневиков атаковали стоявшую на Евфрате отдельно правофланговую дивизию и добились крупного тактического успеха. Она относилась к нашему 18-му корпусу, основные силы которого стояли под Тикритом. Так что их разделяла пустыня. Остатки дивизии заняли позиции под Аной.
5 октября Фалькенгайн вызвал Халила-пашу и меня на последнее совещание в пустыне под Телль-Увенат к западу от Мосула. В шатре английского генерала Таунсенда, который захватил Халил под Кут-эль-Амарой, мы обсудили новое положение, создавшееся из-за отказа от операции против Багдада. Предстоящее наступление генерала Алленби в Палестине заставило Фалькенгайна бросить туда все силы. 6-я армия теперь получила чисто оборонительную задачу: обороняться в Месопотамии против атак из Багдада.
28 октября Халил передал мне орден Железного Полумесяца[292].
4–7 ноября Халил и я навестили 18-й корпус, командующим которым был Джафар Тайяр, очень несимпатичный албанец, он выехал к нам навстречу к Шуремии у перевала Эль-Фата, чтобы обсудить его отступление на сильную позицию на этом перевале.
8–20 ноября я лежал пластом в Мосуле, тяжко хворая бактериальным и амёбным заражением кишечника. 19-го после месячной засухи начались первые зимние дожди.
27 ноября – 12 декабря Халил вместе со мной объезжал фронт армии. На большом келлеке (то есть плоту на надутых бараньих бурдюках), местном способе передвижения издревле, мы за 36 часов спустились по Тигру до перевала Эль-Фата, где река через узкий карьер выходит в открытую пустыню. В ходе конной прогулки на Джебель-Хамрин вдоль новых горных позиций 18-го корпуса мы смогли получить впечатление от великолепного дальнего обзора бесконечной пустыни, лежавшей далеко внизу у наших ног. Я использовал эту возможность для второго визита в Ашшур, на этот раз под компетентным руководством моего друга, за более чем четырнадцать лет сроднившегося с этой страной археолога доктора Юлиуса Йордана, который находился в моем распоряжении как переводчик с арабского. На машинах мы поехали назад через Мосул и сразу же дальше в Тус-Хурматли (Соленые финики), куда прибыли через Алтын-Кёпрю – Киркук. В этом великолепном пальмовом оазисе, где особенно хорошо растут финики из-за соленой воды, новый командующий 13-м корпусом симпатичный и утонченный Селахэддин-бей разместил свою штаб-квартиру с тех пор, как англичане вытеснили его со склонов Джебель-Хамрин в Кара-тепе. И только мы туда прибыли, как они попытались выбить и из Кара-тепе. Однако предложенная мною атака с двойным охватом заставила противника добровольно оставить Кара-тепе. В Тус-Хурматли мы получили радостное известие о предложении перемирия со стороны России[293].
21 декабря 1917 г. я с моим обер-квартирмейстером Бассри-беем выехал в Эрбиль, чтобы там принять русскую делегацию для переговоров о перемирии и сопроводить ее в Мосул. Мы безрезультатно вели с ними беседы до 31 декабря. Они не желали дать гарантии, что не позволят англичанам занять оставленные ими позиции. А без таких заверений и для нас отвод турецких войск с курдско-персидской[294] границы был невозможен. Так что 31 декабря 1917 г. они вернулись назад в Ревандуз. Между тем большевистская революция продолжалась.
Начался решающий 1918 год. 27 января мы торжественно, парадом и совместной трапезой, в которых приняли участие представители всех военных и штатских инстанций, отметили день рождения Вильгельма II. Никто из нас не подозревал, что это будет последнее официальное торжество по этому поводу[295]. Годом позже кайзер беженцем уже сидел в Голландии.
17 февраля во время полевого богослужения в халдейской церкви[296] я произнес проповедь по случаю заключения мира с Украиной и приостановки военных действий Великороссией[297]. Через два дня я дал официальный ужин в честь Халила-паши в моем милом доме, расположенном совсем рядом с Тигром.
2 марта в мой 42-й день рождения я получил из Назарета от полковника Доммеса телеграмму: «Прощальный привет от верного друга. Подробности письмом». Оборона Палестины рухнула. Фалькенгайн, как разбитый полководец, уезжал обратно в Европу[298]. Мы же оставались на своем обреченном посту в пустыне.
13–16 марта между мной и отправленным недавно в Константинополь на пост начальника штаба при Энвере генералом фон Сектом[299] состоялся обмен телеграммами, где я энергично возражал против упреков в том, что недавний разгром отдельно стоявшей на Евфрате дивизии при соотношении сил двух сторон попросту непостижим. Я усомнился, читались ли вообще в Ставке все мои прежние донесения, в которых постоянно указывалось, что истинные размеры турецких дивизий в связи с убылью из-за голода и дезертирства далеко не достигают положенного состава. Запросил и моей отставки. Сект в ответ заверил меня, что он при отправке телеграммы не знал действительной обстановки, а также выразил мне безусловное доверие. Сколь чудовищным был голод у нас, видно хотя бы из того факта, что с сентября 1917 г. до марта 1918 г. из нашей армии умерло от недоедания 14 тысяч турецких солдат.
Между тем ревность со стороны турок привела к тому, что наша служебная переписка с арабскими бедуинскими племенами, прежде всего с Шаммаршейхом Хумеди[300], была запрещена Энвером-пашой. До сих пор мы самостоятельно поддерживали связь с этими племенами и, выплачивая ежемесячно тысячу марок в золотой монете, препятствовали тому, чтобы они вредили нашим очень уязвимым тыловым коммуникациям. А то, как это возможно, показало нам в том числе нападение курдов 15 мая на отряд фон Друффеля, в ходе которого было убито шесть человек, в том числе три немца.
29 апреля англичане вновь атаковали 13-й корпус под Тус-Хурматли и окончательно овладели высотами под Кара-тепе, которые мы смогли отбить у них в ноябре. 1 мая наступившая сильная летняя жара временно положила конец всем операциям.
7–9 июня 1918 г. я осуществил давно уже планируемое мною посещение на просторах пустыни вполне дружелюбно меня принявшего Шаммаршейха Хумеди. Он ежегодно разбивал свои шатры в это время у великолепных и грандиозных руин Хатры[301], которые я как раз тогда и осмотрел. В качестве подарка от гостя я привез Хумеди наш последний взнос – мешочек с пятьюдесятью германскими монетами по двадцать марок, которые в Константинополе были перечеканены в турецкие фунты, а также золотой портсигар с гравировкой фамилии Фалькенгайна. Он же подарил мне свою любимую арабскую кобылу, которую я, конечно, взять с собой не мог.
Из-за начавшейся жары я попросил отпуск и поехал с Иорданом в Телль-Хелиф. Через Алеппо – Енидже – Гелебек – Хаджи-Кири добрались до Тавра, где я на этот раз проехал по-прежнему не окоченный туннель через Тавр в Карапунар уже верхом. Станциями на пути в Константинополь, куда мы прибыли 24 июня во время постного месяца рамадан, стали Позанты – Мандассон (где комендант станции, армянин, на два часа забрал у нас локомотив) – Конья – Афьон-Карахиссар (то есть черный замок опиума) – Эскишехир (то есть старый город) – Измит (древняя императорская резиденция Никомедия) – Хайдар-паша (но вокзал там выгорел)