Эта огромная и однородная в национальном отношении тюркская держава должна будет – как первая из мусульманских стран – обладать огромной притягательной силой для Афганистана и Персии. В Афганистане, стране, связанной общей суннитской верой, рассчитывали на сильные симпатии к туркам. Престолонаследник будто бы воспитан полностью в турецком духе[333]. Присоединение населенной татарами богатейшей провинции Персии Азербайджана к Турции суть требование, реализации которого ожидали уже в ближайшие дни. Остальную Персию Халил-паша справедливо вовсе ни во что не ставил. И хотя он знал о ненависти шиитов к суннитам[334], однако полагал Персию не способной организовать целенаправленное сопротивление. Кроме того, панисламское движение постарается по возможности вовсе устранить противоречия между враждующими собратьями по вере.
Интересно было отношение к Аравии, где четко проявлялись разногласия между различными членами младотурецкой клики. В то время как Халил-паша отстаивал пантюркистскую позицию, Энвер-паша мастерски освоился с ролью панисламиста. Халил не скрывал своего презрения к «арабским свиньям». Он считал Аравию подходящим для торга объектом в переговорах с Англией. При этом был уверен, что Англия совершенно ничего не будет иметь против укрепления Турции в Туркестане, если ей при этом позволить образовать громадный сухопутный путь через арабские земли между Египтом и Индией. Если мы добиваемся решительной победы в войне против Англии, то и отделение арабских провинций уже не будет необходимо, так что пространства Турции как великой державы будут и еще больше. Энвер-паша, который со времен обороны Триполи был героем ислама, рассматривал политику в отношении арабов в первую очередь с точки зрения Турции как ведущей мусульманской державы. Весьма умело он использовал арабов для протурецкой пропаганды на Кавказе, ведь там у простодушных горских народов они почитались чуть ли не народом пророков, вызывая восхищение и почет. Восстановление древнего Арабского халифата с турецким халифом во главе наряду с территориальными приращениями из земель тюркско-татарских народов должно было обеспечить Турции безусловное лидерство в Азии, влияние которой с помощью ислама затем следует распространить и на Африку.
Все эти мечты о грядущем величии, которые вечерами с блистающим взором разворачивал иногда передо мной Халил-паша, не остались лишь порождениями живой ближневосточной фантазии. Целенаправленно стремились к их воплощению.
В Мосул приезжали и отправлялись гонцы с Кавказа, из Персии, Туркестана. Во всех этих странах существовали протурецкие центры, призывавшие Турцию к активному вмешательству. Там знай себе катился турецкий золотой фунт, для чеканки которого Германия предоставляла свое скопленное на Родине такими огромными жертвами золото. Именно оно сыграло немаловажную роль в подстегивании националистических тюркских страстей. Энвер-паша отправил своего 27-летнего брата Нури[335] в звании генерал-лейтенанта через Алеппо – Мосул – Тебриз на Кавказ, чтобы он там действовал ради дела ислама и тем самым во благо Турции. Когда Кавказ распался на четыре республики[336], в новой татарской республике на восточных берегах Куры закрепились прочно, дав ей название Азербайджан. «C'est un nom bien choisi, hein?»[337] – ухмыляясь, спрашивал Халил-паша, имея в виду персидский Азербайджан, на присоединение которого к новой республике не просто надеялись, а употребляли к тому все средства. Нури-паша был бесспорным владыкой во вновь основанном татарском государстве, которое произвело на меня при моем туда визите летом и осенью 1918 г. впечатление очередной турецкой провинции. Все важнейшие пункты в ней были заняты турецкими войсками – Исламской армией, как она многозначительно называлась, военный министр – татарский адвокат[338] – был одет в мундир турецкого генерала, турецкие офицеры и священники всюду проповедовали покорность халифу в Стамбуле, а на всех зданиях развевался флаг с турецким полумесяцем… Столь же целенаправленно обрабатывали и мусульманские племена Северного Кавказа. И уже отчетливо ощущалось кольцо вокруг занятой германскими войсками Грузии, которые с винтовкой наготове должны были встать на растянутых позициях против своих турецких союзников[339].
В рамках этой решительно националистической политики шла и кампания по уничтожению армян. Проживавшие в турецких вилайетах армяне были «переселены» в арабские вилайеты. В действительности же они в ходе переходов по полупустыням гибли тысячами от голода или болезней. Свен Хедин дал весьма примечательные указания на это в своей выдержанной в столь осторожных тонах книге на основе пережитого в Месопотамии[340]. В турецких и арабских гаремах в Мосуле было полным-полно армянских женщин и девушек. Немногочисленные мужчины, сумевшие спасти хотя бы свою жизнь, а затем прозябавшие в Мосуле, весной 1918 г. во время сильнейшего голода были направлены вали в отряды строительных рабочих, куда-то в степи. Это был один из тех бесчеловечных актов уничтожения ненавидимого народа, который вызывал тем большее возмущение, что внешне они казались совершенно безобидными. Против такого рода расправ над армянами оставались совершенно безуспешными любые официальные германские протесты, ведь турецкое правительство с хорошо наигранным возмущением отрицало любые варварские действия в адрес армян. Очищение Анатолии русскими теперь уже дало желанную возможность разобраться и с русскими армянами, которые проживали между Османской империей и турецким вновь образованным Азербайджаном. Турецкие дивизии, которых так не хватало в Палестине, прорвались через установленную Брест-Литовским миром границу, изгоняя армян из их домов и усадеб и с грабежами и убийствами вытесняя в бесплодную гористую местность вокруг озера Севан. И уже пал Александрополь, уже турецкие колонны стояли непосредственно под Эриванью – как случилось неслыханное. Неожиданно на пути победоносного шествия на грузинский Тифлис встали германские войска, готовые оказать вооруженное сопротивление[341]. Дошло до перестрелок, были раненые и убитые. Но перед решительностью германских действий турецкая мания экспансии, скрежеща зубами, вынуждена была отступить. И все же главная цель была достигнута: плодородная, возделанная армянами долина Аракса была в руках у турок, а русские армяне, как и их турецкие собратья, оказались брошены на произвол нужды и бед в горной местности. И вновь сделали еще один важный шаг к цели – искоренению армян и созданию сплошной и населенной только мусульманами, турками и татарами, полосы земли от Черного до Каспийского моря. И когда 16 сентября 1918 г. во взятом Баку зазвучали кавказские песни, то мой турецкий заместитель по штабу заверил меня: «Мы вернем себе старые владения».
С той же неумолимой беспощадностью действовали против местных армян и в персидском Азербайджане, и против вообще всех тех, кто не поддерживал безоговорочно турецкие планы. Для подавления английского влияния и подготовки запланированного на 1919 год гигантского по замыслу удара для отвоевания Багдада по пути через Персию в Тебриз вступили войска Кязыма-паши[342]. Там, в столице персидской, то есть нейтральной провинции Азербайджан в качестве представителя германского консула находился драгоман Вустров. Я был знаком с ним по Мосулу, ценил в нем одного из самых умелых, искренних и деятельных чиновников и знал, что он сделает все в духе полученных указаний, чтобы сохранить дружественные отношения с турками. Однако Кязым-паша в оскорбительной форме отказался ответить этому человеку на его официальный визит, да более того – с маловразумительными обвинениями в якобы антиисламском поведении он дошел даже до угроз, что применит оружие. На это неслыханное оскорбление – в обращении с представителем союзной Германской империи – я обратил внимание Халила-паши, который тогда – как главнокомандующий турецкими войсками – находился вместе со мной в Александрополе. Халил дал Кязыму указание воздержаться от любых шагов против Вустрова. Однако этот инцидент недвусмысленно продемонстрировал, сколь мало значения придают турецкие политики и власть имущие германскому достоинству или германским интересам, если только это мешает активному преследованию собственных национальных целей.
Когда в декабре 1917 г. фронт в Месопотамии вновь был накануне крушения, Халил-паша полусердито-полушутя сказал мне: «Да оставим англичанам эту проклятую пустыню. Отправимся в Туркестан, я хочу там основать новую империю для моего маленького Чингиса». Ведь он назвал своего младшего сына в честь великого завоевателя и сокрушителя царств. И когда осенью 1918 г. в Елизаветполе он произносил речь перед татарскими собратьями на Кавказе, из его уст раз за разом звучало слово «Туркестан», что вызывало у слушателей восторженные овации.
Антанта бросила в Константинополе в темницу Халила-пашу, полагая его одним из самых толковых и совестливых членов младотурецкой верхушки[343]. А затем мы узнали, что он бежал и, предположительно, отправился куда-то на восток из Турции. Этот по-человечески симпатичный, несмотря на некоторые недостатки, авантюрист, который превратился из офицера жандармерии и одного из комитаджей[344] в Македонии, минуя стадию предводителя бедуинов в Триполи, в победоносного полководца в Ираке и влиятельного политика, с непоколебимой настойчивостью шел к своему плану по образованию пантюркистской державы, тем более что панисламское движение не встретило особенного отклика ни в Аравии, ни в Персии. Реализация этих планов зависела от того, смогут ли Россия или Англия приобрести на Кавказе и в Туркестане решающее влияние или нет