[413], чтобы потом еще раз, уже по суше доставляться к конечной цели, Багдаду на Тигре.
В ходе богатой на впечатления поездки мы пересекли оба горных хребта на автомобилях и 2 августа прибыли поездом в Алеппо. Дальнейший путь пришлось в последний момент отложить, ведь «возникли новые осложнения». Еще одно доказательство того, что именно думали в турецких верхах о прибытии германского генерала. Милая перспектива. Весьма приятна была предупредительность заведующего тылом офицера – ротмистра фон Абеля[414], которого я позднее взял в Багдад, да и сегодня еще числю среди тех моих друзей, кто помоложе.
13 августа я смог отправиться в путь. До Расулени, конечного тогда пункта на Багдадской дороге, мы доехали поездом, а оттуда до Мосула на автомобиле. Весьма показательно для настроений местного населения, что под защитой германского вымпела мы проехали без приключений, в то время как по турецким автомобилям курды постоянно открывали огонь. Вечером 16-го мы уже увидели в долине Тигра древний Мосул, единственную крепость из давно прошедших времен, уцелевшую до наших дней. Городская стена и развалины былой столицы Ассирийской империи Ниневии убеждали в ушедшем могуществе и великолепии былой метрополии. Здесь по мосту через р. Тигр проходила вплоть до недавнего времени единственная во всем регионе военная и торговая трасса между Ираном и северной Сирией. Столетиями забытая и приходящая в запустение, теперь она обрела новую жизнь, после того как ее с миром связала Багдадская дорога, а богатые нефтяные источники в окрестностях Мосула оказались на переднем плане в экономических и политических интересах. В 1916 г. германский консул Хольштайн[415] все еще был единственным постоянно проживавшим в городе европейцем.
Краткое пребывание в Мосуле было отмечено случайной встречей с турецким командующим Халилом. Халил, весьма моложавый и бодрый командующий армией 34 (!) лет, был весьма ловок в светской беседе, хорошего обхождения. Во всех его фразах и манерах читался девиз «Живи и дай жить другим».
Первая встреча оставила приятное впечатление. Полагаю, мы оба были ею довольны. Через несколько дней, которые были использованы для осмотра тыловых учреждений, мы продолжили путь, на этот раз уже по воде, вниз по Тигру. Можно было вообразить себя во времена Ксенофонта, когда мы вступали на наш келлек – дощатый помост, закрепленный на надутых бурдюках. В честь высоких гостей и для защиты от немилосердного солнца был воздвигнут примитивный навес. Здесь-то мы – Надольны, Блюхер (тем временем нагнавший нас), я, повар-перс, который превосходно владел своим ремеслом, а также арабы-сплавщики – и устроились. За три с половиной дня великолепного путешествия – хотя при низком уровне воды в реке и не без некоторых хитростей – река донесла нас до Самарры, некогда столь гордой резиденции правителей[416], а сегодня ставшей жалкой дырой. Сюда была доведена из Багдада на север железная дорога. В товарном вагоне для нас приготовили ночлег, что в тот момент было весьма практичным выходом, а потом я в волнении от предстоящего выехал к моему новому месту назначения.
Первый взгляд на город Багдад, раскинувшийся по обоим берегам Тигра, после весьма пренебрежительных отзывов тех, кто через Константинополь возвращался отсюда на Родину, приятно удивил. На восточном берегу город окаймляли широкие пальмовые и апельсиновые рощи. Однако при более пристальном рассмотрении случилось и разочарование: от сказочного великолепия времен Харун-ар-Рашида[417] не осталось и следа. Улицы и базар были, как и везде, грязны и тесны, новые дома на Тигре весьма солидны, но населены в основном европейцами. И сколь бы привлекательными ни выглядели пальмовый парк и тянущиеся вдоль реки на многие километры сады, можно было лишь пожалеть, что они не более чем легкие завесы. Ведь там, где иссякало искусственное орошение, которое и вызывало обильное плодородие, сразу же начинались бесконечные степные просторы.
Багдад имел торговое значение как перевалочный пункт для северомесопотамских и персидских товаров на пути к Персидскому заливу, где их вывозили на английских и германских судах.
Моя квартира – весьма заметный дом успевшего своевременно бежать крупного английского коммерсанта – была прямо у реки, немалая ширина которой оживляла общий вид города и в жаркие месяцы давала хотя бы немного прохлады.
Потянулись полные лишений монотонные месяцы, заполненные административными хлопотами, отчетами в Верховное Главнокомандование и улаживанием различных военно-политических проблем, зачастую весьма неприятного рода – с турками и персами.
Для увлеченного своей стезёй военного это было крайне неприятным занятием, да еще на столь долгий срок. Облегчало мне его лишь то, что мне предоставили полную самостоятельность в распоряжениях, не докучая указаниями. Фалькенгайн поставил мне задачу привести в порядок тамошние запущенные дела. И, забегая вперед, полагаю, могу сказать, что мне это удалось.
Для начала следовало уладить различные семейные склоки, вызванные неудачной персидской авантюрой. Для этого я считал необходимым очистить свой штаб от тех его сотрудников, кто выказал слишком уж протурецкие настроения. Двум офицерам – причем это были весьма дельные господа – пришлось покинуть нас после указания, что с ними могут обойтись несправедливо по тому или иному поводу. Атмосфера несколько улучшилась, воцарилась сплоченность по всем направлениям, которая сохранилась и в самых тяжелых испытаниях. Немцы вновь обрели единство, их поколебленная репутация восстановилась. И чем тщательнее я за этим следил, тем корректнее надлежало быть в отношениях с турками, это мне было тем легче, что я еще на Галлиполи научился смотреть на турок через турецкую призму. Фалькенгайн был вполне прав, когда желал отправить на этот пост «знатока». И действительно, отношения наши с Халилом никогда не были всерьез омрачены, даже тогда, когда после прорыва фронта в марте 1917 г. в штабе армии стали проявляться сильные антинемецкие настроения. Я обязан особо поблагодарить и начальника штаба подполковника Кречмара за то, что он весьма умело выполнял посредническую миссию. С помощью него я постоянно был в курсе происходящего на фронте.
Как уже говорилось, армия стояла одним корпусом на Тигре под Кут-эль-Амара и глубоко в пределах Персии. Под Кутом палящий летний зной вынудил обе стороны к полному затишью. С той лишь разницей, что состоявшая в основном из индийских войск английская армия хорошо снабжалась от недалекого Персидского залива водными и рельсовыми путями, в то время как турки терпели всевозможную нужду из-за жалкого состояния тыловых коммуникаций. Время работало на противника, это было очевидно.
Насколько это сознавал Халил, я так никогда по-настоящему и не понял. В любом случае он излучал уверенность и при этом заходил так далеко, что приказал доставить в Багдад свою жену. Он упустил из виду систематическую подготовку англичан к наступлению в прохладный сезон. При значительном расстоянии от Багдада до Кута штаб армии довольно редко изъявлял желание лично удостовериться в происходящем на фронте и постепенно терял прямое воздействие на войска.
Я был в Куте лишь однажды, последовав приглашению Халила.
В Багдаде континентальный климат: летом – без облачка на небе, чудовищная жара (до 45, а то и 50 градусов по Цельсию в тени), не ослабевающая толком даже ночью, а зимой – холода, тем более чувствительные, что без печей оставалось надеяться только на сжигание угля в жаровнях.
Такой климат без последствий могли вынести лишь немногие. Большинство же страдали от желудочно-кишечных заболеваний, причем зачастую в очень острой форме. И тем, что меня ни разу не свалила болезнь, я обязан не только удачной конституции моего тела, но и бережному отношению к здоровью и ежедневным поездкам на одном из двух моих арабских жеребцов, летом – сразу же после заката солнца.
Довольствие германских войск было вполне достаточным. Выйти за рамки вечной баранины нам помогало искусство нашего повара. Желанное разнообразие предоставляли куры и рыба. Гарнир состоял из риса, овощей и фруктов. Для утоления жажды всякий день пили чай и кислое буйволиное молоко, и только вечером, когда мы сидели на балконе над Тигром, я позволял себе стакан вина. Трапезничали вместе: капитан Меркель (адъютант), обер-лейтенант Йордан (ответственный по тылу), известный археолог; капитан жандармерии швед Сонессон, как знаток фарси; кандидат в офицеры доктор Риттер, полиглот, служивший у нас переводчиком[418]; советник интендантства Айерманн[419] и секретарь его Майер, штаб-врач Альбури. Для помощи в налаживании тыла я также вызвал из Константинополя обер-лейтенанта Мартиненгера. Подполковник Кречмар был нашим гостем почти каждый день. Поскольку я как эмиссар Германской империи исполнял еще и разнообразные представительские функции, то привлек в качестве «гофмаршала» ротмистра фон Абеля из Алеппо. С ним и Меркелем меня и сегодня (спустя двадцать лет) объединяют узы дружбы. Несмотря на вполне товарищеский круг, пребывание там стало бы для меня мукой, если бы не в высшей степени интересные и волнительные события.
Определенное удовлетворение приносило постоянно проявляемое арабами уважение к германским свершениям в Мировую войну[420].
Очень интересной была встреча с главой самого влиятельного тогда племени в Центральной Азии, Шамар, Ибн Рашидом[421], во время его восьмидневного визита в Багдад. Он весьма помпезно явился в сопровождении свиты из примерно ста наездников на верблюдах. Я подружился с этим влиятельным господином и его импозантными спутниками и полагал, что его…