Ганото вошел в собор в плаще и около могилы, когда нужно было класть венок, он, видя, что все находятся без верхнего платья, догадался снять свой плащ, но сняв его не положил к себе на руку, а самым бесцеремонным образом отдал его в руки одному из находящихся около русских офицеров. Офицер этот, несколько растерявшись, взял плащ и держал на руках, пока Ганото, выходя из собора снова его на себя не надел. Меня тогда очень возмутила эта бесцеремонность французика Ганото.
Будучи в Петербурге Феликс Фор подробно осматривал экспедицию заготовления государственных бумаг, которую я ему в качестве министра финансов показывал. Он взял себе на память несколько безделушек из произведения этого замечательного в техническом и художественном отношении заведения. Там мы пили за здоровье его, за благополучие Франции, а он с своей стороны, пил за здоровье Императора и за благополучие Русской Империи.
Как только Феликс Фор покинул Петербург, Его Величество с Августейшей супругой изволили отправиться в Варшаву, были в Белостоке на маневрах и в Беловеже, а затем из Варшавы прибыли в Спалу; там Государь Император охотился, а затем 19 сентября отправился в Дармштадт, к брату своей Августейшей супруги.
Эта поездка Государя Императора в Царство Польское была знаменательна в том отношении, что поляки встречали Его Величество крайне радушно, надеясь, что новый молодой Император установит такие отношения к полякам, которые, если не похоронят, то в значительной степени загладят прошедшее, в коем, конечно, в значительной степени виноваты и сами поляки.
Основания для такой надежды полякам давал генерал-губернатор Имеретинский, который ввел, или вернее, начал вводить умиротворение и единение между поляками и русскими.
Его Величество также отнесся к полякам и высшему польскому обществу весьма милостиво и симпатично – что также порождало в поляках некоторые надежды, которые, к сожалению, не осуществились.
Я уверен, что в настоящее время поляки и не только в настоящее время, но вообще после смерти князя Имеретинского и назначения на пост генерал-губернатора Черткова, весьма сожалеют о том времени, когда генерал-губернатором был Гурко, который хотя и вел чисто русское направление и не давал спуску излишним тенденциям и фанабериям поляков, но представлял собою человека твердого, определенного, справедливого, честного и знающего, чего он хочет.
Около 20 октября Его Величество уже вернулся в Царское Село, а 22 октября была представлена Государю офенбаховская депутация короля абиссинского, состоящая из Леонтьева и полубезграмотного абиссинца Ато Иосифа.
Леонтьев был по натуре большой авантюрист. Сначала он был офицером, потом начал пускаться в разные аферы довольно мелкого свойства, попал в Абиссинию и уверил некоторые русские высшие сферы, что он чуть ли не ближайший советник и руководитель короля Абиссинии Менелика, хотя Менелик его совсем не чтил, очень мало его видел и если терпел, то только потому, что с другой стороны Леонтьев уверил Менелика, что за ним стоит русское правительство и русский Государь Император.
Я знаю от лиц, которые были посланы с депутацией от правительства в Абиссинию, например, от графа Велепольского, офицера лейб-гусарского полка, что Леонтьев никакой роли в Абиссинии не играл и что там к нему также относились крайне недоверчиво, а потому Леонтьева и отправили управлять какою-то совершенно дикою областью, назначив его генерал-губернатором этой области, чтобы он был подальше от короля Менелика и от Абиссинского правительства.
Тем не менее Леонтьев объявил себя там графом и приезжая затем в Россию и за границу именовал себя абиссинским графом Леонтьевым, причем он все время делал какие-то аферы, основывал какие-то концессии, брал промессы, и всегда путался.
У нас в России в высших сферах существует страсть к завоеваниям, или вернее к захватам того, что, по мнению правительства, плохо лежит.
Так как Абиссиния, в конце концов, страна полуидолопоклонническая, но в этой их религии есть некоторые проблески православия, православной церкви, то на том основании мы очень желали объявить Абиссинию под своим покровительством, а при удобном случае ее и скушать.
Если кто хочет наглядно познакомиться с историей Российской Империи и купить в книжных магазинах продаваемую в них краткую историю (с атласами) развития Российской Империи, издание одного из благотворительных правительственных учреждений, для детей среднего возраста, – то, пробежав карты развития России со времен Рюрика, каждый гимназист убедится, что великая Российская Империя, в течение тысячелетнего своего существования, образовалась тем, что славянские племена, жившие в России, постепенно поглощали силою оружия и всякими другими путями целую массу других народностей и таким образом явилась Российская Империя, которая представляет собой конгломерат различных народностей, а потому, в сущности говоря, России нет, а есть Российская Империя; ну, а после того, как мы поглотили целую массу чуждых нам племен и захватили их земли – теперь в Думе и «Новом Времени» явилась полукомическая национальная партия, которая объявляет, что, мол, Россия должна быть для русских, т. е. для тех, которые исповедают православную религию, фамилия которых кончается на «ов» и которые читают «Русское Знамя» и «Голос Москвы».
В конце этого же 1897 года последовали следующие серьезные изменения в нашей администрации.
Был уволен от должности Киевского генерал-губернатора граф Игнатьев, Алексей Павлович (брат Константинопольского посла), человек без всяких талантов, довольно пронырливый, но, по существу, человек не дурной. Благодаря своим связям в Петербурге и пронырливости, он и составлял свою карьеру. Еще при Императоре Александре III, гр. Игнатьев был назначен Киевским генерал-губернатором, но ему не были даны в командование войска Киевского военного округа, а командующим войсками Киевского военного округа был назначен известный генерал Драгомиров.
Между гр. Игнатьевым и Драгомировым были нелады, что у нас в России часто бывает, когда власть гражданскую в данном округе не соединяют с властью военной; это происходит именно от того, что у нас и по настоящее время, несмотря на так называемую конституцию, а в особенности после ее окраски Столыпиным, власть гражданская основывается гораздо больше на произволе, нежели на законе. Когда этот произвол хлещет обывателей, то, конечно, никакой справы с гражданским высшим властителем обыватели иметь не могут, но когда этот произвол коснется до вопросов, с которыми связаны интересы военного ведомства, то тут он получает отпор со стороны командующих войсками.
В результате рождаются такие отношения, которые, в конце концов, приводят к тому, что или тот или другой начальник должен уйти.
То же самое случилось и в Киеве.
Как гр. Игнатьев, так и Драгомиров имели свои поддержки в Петербурге; одолел Драгомиров, или, вернее говоря, одолел генерал Ванновский, военный министр – министра внутренних дел того времени, Горемыкина, а потому гр. Игнатьев был сделан членом Государственного Совета, а Драгомиров был сделан и командующим войсками и генерал-губернатором.
Драгомиров представлял собою человека несомненно талантливого, оригинального, человека образованного, особливо в военном отношении, с большим юмором, знающего военное дело, хотя и держался старых военных традиций, традиций того времени, когда все военное искусство сводилось к храбрости и к афоризму Суворова: «штык – молодец, а пуля – дура». Последние войны, а в особенности японская война, не вполне оправдали этот афоризм. Японская война показала, что кроме храбрости в настоящих войнах имеет громадное влияние техника, т. е. та же пуля во всех ее преобразованиях и усовершенствованиях, сделанных с развитием технических наук.
Драгомиров отличился во время последней турецкой войны при переправе наших войск через Дунай; тогда же он был ранен в ногу и, благодаря этой ране, всегда немножко прихрамывал – и кичился этим недостатком.
Драгомиров очень любил поесть, выпить, а поэтому из его подчиненных у него всегда были друзья, которые потакали этим его слабостям.
Глава девятая. Захват Ляодунского полуострова
Как-то раз, в 1897 г. вовремя заседания чумной комиссии из министерства иностранных дел принесли экстренную депешу дешифрованную в министерстве, и подали ее министру иностранных дел графу Муравьеву.
Граф Муравьев, прочитав эту депешу и несколько взволновавшись, передал ее прочесть мне. В этой депеше говорилось, что германские военные суда вошли в порт Тзин-Тоу (Киао-Чао).
Прочитав эту телеграмму, я сказал графу Муравьеву, что я надеюсь на то, что это, вероятно, временное занятие и что они (т. е. немцы) затем уйдут, но, если бы они не ушли, то я уверен, что Россия и другие державы заставят их покинуть этот порт.
На это граф Муравьев мне ничего не ответил, очевидно, не желая сказать ни «нет», ни «да».
После сказанного заседания чумной комиссии, на котором министр иностранных дел и я узнали о входе немецких военных судов в порт Цинтау – причем для министра иностранных дел это известие не было вполне неожиданным, для меня же это было вполне неожиданно, – через несколько дней о входе этих судов в порт Цинтау сделалось известным из официальных сообщений, причем германская дипломатия объявила, что суда эти туда вошли для того, чтобы наказать китайцев, так как там несколько времени тому назад был убит один из немецких миссионеров. Но всем показалось странным, что для совершения такой экзекуции понадобилось, чтобы в порт этот вошла довольно сильная эскадра, эскадра эта высадила на берег военную силу, которая и заняла Цинтау.
В скором времени, а именно в начале ноября, некоторые министры и я в том числе получили записку графа Муравьева, а затем и приглашение прибыть в заседание, которое будет под председательством Его Императорского Величества для обсуждения этой записки.
На заседании присутствовали: военный министр Ванновский, я, управляющий морским министерством Тыртов и министр иностранных дел граф Муравьев.