Вследствие происшедшего конфликта между городовым и офицером военные в Одессе крайне возмутились, явились крайне натянутые отношения между командующим войсками генералом Каульбарсом и Толмачевым, и вот Пантелеев был прислан туда для того, чтобы это дело разобрать и умиротворить гражданскую власть с военными.
Я слышал от генерал-адъютанта Пантелеева, что, когда он вернулся в Петербург, то он предъявил Столыпину, что было бы желательно вывести Одессу из военного положения, в котором она находится. Так как Одесса тогда находилась на военном положении, Столыпин ему ответил, что он ничего бы против этого не имел и даже этого желал бы, чтобы перевести Одессу из военного положения на чрезвычайное.
Мы находимся в таком режиме, что у нас существуют три положения: военное, чрезвычайное и исключительное. Все эти три положения дают громаднейший произвол власти, и затем различные местности России объявляются: одни на военном положении, другие на чрезвычайном, а третьи на исключительном.
Столыпин выдумал еще четвертый вид особого положения. Это, когда местность находится в нормальном состоянии и никакое положение неприменимо в полном объеме, а только начальнику города или губернии дается право издавать обязательные постановления. Пожалуй, последний вид особого положения самый худший, именно потому, что он не регулируется никаким законом, а потому под видом смягчения состояния, в котором находятся жители в данной местности, вводится полнейший произвол администратора. Такой вид положения совершенно соответствует характеру Столыпина: с одной стороны, показывается либеральность, а, с другой стороны, под видом этой либеральности допускается подличать.
Генерал Пантелеев докладывал результат своего расследования Его Величеству и высказал, что было бы полезно перевести Одессу из военного положения в низший разряд – исключительного; но что Столыпин, хотя этому сочувствует, стеснялся об этом представить Государю, ввиду особого расположения Государя к Толмачеву. На это Его Величеству было угодно сказать: что я не понимаю, почему Столыпин думает, что я бы постеснялся перевести Одессу из военного положения в другой вид исключительного положения. Толмачев такой градоначальник, что ему никакого исключительного положения не нужно, он и без всяких исключительных положений всегда сделает то, что сделать подобает, не стесняясь существующими законами.
Толмачеву, конечно, многие государственные деятели были крайне не по нутру и хотя, когда я приезжал в Одессу, он передо мною расстилался, но я знал, что он относится ко мне крайне враждебно. Так – я имел случай видеть его донесение министру внутренних дел, – а министр внутренних дел сообщил это Государю, – где он заявлял, что было бы весьма неудобно, если бы Великий Князь Александр Михайлович взял на себя звание почетного председателя выставки, которая делалась в Одессе, ибо в Комитете этой выставки есть люди неблагонадежные, доказательством чего служить то, что они, между прочим, выбрали меня, известного кадета, в почетные члены выставки.
Я в Одессе воспитывался в университете, затем играл в Одессе довольно видную общественную роль, а поэтому та улица, на которой я жил, будучи студентом, около университета, которая называлась в мое время Дворянской, была переименована, по постановлению Городской Думы, в улицу Витте. Эта улица проходит как раз около одного из фасадов университета, а около других двух фасадов проходят улицы более значительные: Херсонская и Софийская.
Вот Толмачев научил Городскую Думу, чтобы она переименовала улицу моего имени, которая носила это имя уже десятки лет, в какое-нибудь другое название. Так как переименование улицы с одного названия на другое название может делаться только с разрешения министра внутренних дел, а они боялись, что такого разрешения не получат, так как вообще переименование улиц, особенно носящих имя еще живых лиц, никогда не допускалось, то они придумали следующую комбинацию: Дума постановила переименовать улицу моего имени в улицу Императора Петра I.
Когда до меня дошло сведение об этом постановлении Думы, то я в 1908 году, ранее выезда моего за границу, виделся со Столыпиным. Столыпин мне передал, что до него такое решение еще не доходило, что он сомневается в том, что такое решение могло состояться, но если бы оно состоялось, то он уверен, что оно не получит осуществления, так как он этого не допустит.
Одновременно зная, что Столыпин действует всегда под влиянием двух своих сотрудников, – товарища министра Крыжановского и начальника главного управления по делам местного хозяйства Гербеля, я говорил по этому предмету и с ними, и они мне сказали, что постановление Думы невозможно и во всяком случае не получит утверждения.
В 1908 году, вернувшись из-за границы, я был в Одессе и, хотя в газетах и было о том, что Городская Дума постановила такое вышеуказанное переименование, но проходя раз по этой улице, я нашел, что везде на улице находятся вывески – улица Витте.
Когда же я приехал в Петербург, в начале 1910 года, как-то раз ко мне приходит неожиданно князь Алексей Оболенский и говорит, что он имеет мне передать неприятную вещь, которую он узнал от товарища министра Крыжановского, и затем мне рассказал, что, так как постановление Одесской Городской Думы касалось переименования улицы моего имени на улицу имени Петра Великого, т. е. касалось Царской Особы, то постановление этой Думы представлено Его Величеству в конце 1909 года, когда Государь Император был в Ялте, и что Его Императорское Величество соизволил согласиться на постановление Одесской Городской Думы.
Одесская Городская Дума решила переименовать улицу моего имени в улицу Петра Великого, несмотря на то, что перпендикулярно проходят две гораздо более значительные улицы – Херсонская и Софийская, по двум причинам, с одной стороны, чтобы дело дошло до Государя, а, с другой стороны, – для того, чтобы раз это наименование совершится, то чтобы новая Городская Дума не пожелала изменить постановление и снова переименовать улицу, в улицу моего имени, Витте, так как все жители города Одессы привыкли ее так называть, и боясь, что такая Дума, а она явится, как только уничтожится в Одессе черносотенное влияние, не вернулась бы опять к моему имени, и решила переименовать улицу во имя такого великого Императора, как Петр, чтобы затем дальнейшее переименование опять в мое имя было невозможно.
Для того, чтобы узнать, как же отнесся к этому делу Столыпин, я поинтересовался узнать, как было представлено во всеподданнейшем докладе Государю Императору постановление Одесской Городской Думы, т. е. что Столыпин доложил Государю о том, что это постановление является актом совершенно необычайным, никогда прежде не имевшим места и высказал ли он свое мнение по существу, чтобы такое постановление Думы оставить без последствий.
Оказалось, что Столыпин, несмотря на переданное мне свое мнение о том, что постановление такое пройти не может, никакого заключения во всеподданнейшем докладе не представил, а прямо представил постановление Городской Думы на благовоззрение Его Величества, а Его Величество почел соответственным утвердить такое постановление.
По этому предмету мне тогда же из министерства внутренних дел была доставлена следующая справка: когда Император Александр III пожелал, чтобы Московский генерал-губернатор князь Долгоруков оставил свой пост, вследствие того, что князь Долгоруков оказывал особую протекцию евреям, – главнейшим образом всемогущему в то время банкиру из евреев, находившемуся в Москве, Полякову, который держал в своих руках не только свою банкирскую контору, но также Московский Международный Банк и Московский Земельный Банк, а потому имел весьма сильное влияние на экономическую жизнь города Москвы и Московской губернии, – и на место Долгорукова назначил генерал-губернатором Великого Князя Сергея Александровича, то Московская Городская Дума, дабы услужиться, тоже сделала постановление о переименовании Долгоруковского переулка, который проходит около дома Московского генерал-губернатора, в переулок Великого Князя Сергея Александровича. Так как постановление Думы касалось Великого Князя, то оно было представлено на благоусмотрение Его Величества Императора Александра III и Император Александр III, соответственно своему прямому и благородному характеру, постановление это вернул министру внутренних дел с надписью: «какая подлость».
11 декабря последовало увольнение московского градоначальника Рейнбота. Рейнбот был назначен московским градоначальником, как я уже говорил, при Дубасове. Так как он был человек энергичный, то он, как градоначальник, вел себя весьма хорошо, хотя и допускал некоторые произволы, но сравнительно с другими градоначальниками и губернаторами, он все-таки, как умный человек, если и произвольничал, то произвольничал в умеренных дозах. Я нисколько такого действия не оправдываю, но только хочу сказать, что, как московский градоначальник, все-таки он имел более хороших сторон, нежели дурных.
Он очень понравился Государю Императору. Государь Император взял его в свою свиту; затем Государь Император дал ему разрешение, что когда он приезжает в Петербург, то он может прямо к Нему являться, не испрашивая разрешения Его Величества. Вследствие этого Рейнбот стал часто ездить в Петербург, бывать у Его Величества и, вероятно, Его Величеству многие вещи передавал, которые затем узнавал Столыпин, и Столыпину это не нравилось.
Вероятно, Столыпин увидел в Рейнботе своего будущего соперника, и это было не без основания, потому что Рейнбот очень решительный человек, но имеет тормоза, так как он человек умный и довольно культурный, он был в двух военных академиях, тогда как у Столыпина именно этих тормозов не было вследствие его крайней ограниченности и, кроме того, влияния многочисленнейших родичей, часто весьма сомнительной нравственности. Поэтому Столыпин сочинил сенаторскую ревизию над Рейнботом.
Производить ревизию был назначен известный Гарин. Гарин – это не что иное, как простой чиновник, сделанный сенатором, оставшийся с воззрениями подобострастия к уму и желаниям всякого начальства. Поэтому он повел сенаторскую ревизию довольно пристрастно. Многие вещи, которые были поставлены в вину Рейнботу, были в значительной степени преувеличены. Как и всегда, нет дыма без огня; опять-таки вследствие этого открылись некоторые неправильности: но если бы и другие правители России допускали эти неправильности, то еще можно было бы жить.