Кровопролития эти избегаются именно тем, что происходит постоянная мирная война; война посредством вооружения; на это вооружение тратятся громадные деньги, которые ложатся бременем большею частью на бедный класс населения; и кроме того отрывается масса населения от производительного труда; и если не проливается прямо кровь населения, то зато проливается понапрасну его пот, тратятся его производительные силы, нарушается спокойная жизнь народа и его благосостояние; увеличиваются бедность, нищета, болезни и смертность. В то время, когда я сделался министром финансов, Блиох хотел привлечь к своей идее Императрицу Александру Феодоровну и молодого нашего Императора (который тогда недавно только вступил на престол), но, кажется, это было встречено без особого энтузиазма, очень может быть, отчасти это произошло потому, что Блиох был из евреев.
Кроме того, Блиох ездил на все конференции о мире и хотел устроить где-то, чуть ли не в Швейцарш, музей, который бы постоянно напоминал о мире.
И вот увлекаясь этой идеей, я думаю не столько самой идеей, как желанием (которое его постоянно преследовало), чем-нибудь выказаться, чем-нибудь выдаться, он, не достигнув никаких результатов – умер.
Встречался я также еще с другим человеком, о котором я раньше мельком упоминал, а именно с Николаем Николаевичем Сущовым. Между тем, Сущов – это такой человек, о котором следовало бы сказать несколько слов, потому что все-таки он был человеком выдающимся.
Сущов был директором канцелярии при министре Замятине; после он был обер-прокурором Сената, камергером, – одним словом, по тому времени, он занимал довольно выдающейся пост.
Женился он на Козловой. Семейство Козловых было очень почтенное, дворянское. Один из ее братьев был адъютантом и ближайшим другом Цесаревича Александра Александровича, будущего Императора Александра III. Он безнадежно заболел в молодости, что причинило большое огорчение Императору.
Другой брат – был генерал свиты Его Величества, затем оберполицеймейстером в Москве. Человек очень известный, очень почтенный и очень порядочный.
В начале 60-х годов, или в первой половин 60-х годов, Сущов начал заниматься частными делами, частными обществами, вследствие чего он должен был покинуть государственную службу. Он играл видную роль в различных концессиях того времени (тогда были всевозможные предприятия: концессии, банки) – всюду дельцом был Сущов. Он писал всевозможные проекты, всевозможные уставы, всевозможные прошения, направлял иски; конечно такая деятельность Сущова была несовместима с деятельностью обер-прокурора Сената и камергера. Поэтому он должен был выйти в отставку. В 60–70-х годах Сущов играл громадную роль. Тогда в России только начали применяться различные уставы акционерных обществ, как торгово-промышленных, так и банковских.
Сущов в этом отношении так навострился, что писал эти уставы, которые, в сущности говоря, более или менее шаблонны (в настоящее время такой устав может написать, чуть ли не каждый столоначальник соответствующего департамента министерства), в то же время это считалось особым талантом.
За то, чтобы написать такой устав, Сущов брал в те времена 25–30 тысяч рублей, между тем, как это было для него работой на несколько часов в течение двух дней.
Затем он был членом всевозможных обществ, как уже существующих, как и создающихся: поэтому он получал и наживал громадные деньги.
Сущов был хорошим юристом; вообще был человек с большими дарованиями, но главным образом, он был с громадным здравым смыслом и с здравым рассудком; вообще же он был доброй души и ужасный кутила.
Сущов любил пировать как в гостях, так и сам давать пиры. Одним словом это была чисто русская широкая натура. Вечно у него были вечера с цыганами, на что он тратил очень много денег. Сущов наживал громадные деньги, но громадные деньги и проживал.
Умер он в прошлом году и, кажется, сколько-нибудь существенного состояния своему семейству не оставил. А между тем, судя по тем деньгам, которые он наживал, он должен был бы быть миллионером.
Я редко встречал человека большей тучности, нежели он; он был настолько тучен, что еле-еле двигался. Лицо его, физиономия, также было очень характерно; он был рыжий, с громадными, удивительно блестящими глазами, и представлял собою скорее тип рыжего татарина.
И этот громадный человек, еле стоящий на ногах, любил по вечерам, в особенности тогда, когда он не был еще таким старым (он умер, когда ему было лет за 70), а когда ему было лет около 50-ти, танцевать. Я помню (B то время я только что поступил на жел. дорогу, а Сущов был членом «Русского Общества Пароходства и Торговли», а затем и членом Правления Юго-Западных жел. дор., вследствие чего я довольно часто там с ним встречался…), что на пиры, которые он задавал и которые кончались всегда попойками, он приглашал актрис, с которыми очень любил танцевать, и такая громадная туша, которая еле-еле могла двигаться, когда выпьет и начнет танцевать русскую с актрисами, а затем вальс, то танцует очень хорошо и бойко.
Сущов несомненно играл большую роль во всех железнодорожных делах; ничего большого он не совершил, но тем не менее, прежде, и в начале 80-х годов, казалось, ни одно железнодорожное дело, ни одно коммерческое предприятие, ни одно коммерческое дело – не могло осуществиться без Сущова – всюду был Сущов.
Одним словом, Сущов представлял собою русско-татарскую натуру; он был человек с громадными способностями, с большим здравым смыслом, но этот свой здравый смысл и свои способности он употребил в смысле государственных целей недостаточно производительно. Тем не менее, это был человек очень хороший, человек с добрым сердцем. Между прочим, он делал много добра и частным лицам, но совершал он это добро, также очень оригинально.
В первый раз я познакомился с Сущовым при следующих обстоятельствах.
Когда я поступил на Одесскую железную дорогу, когда эта дорога перешла в «Русское Общество Пароходства и Торговли», я приехал в Петербург. Приехав в Петербург в первый раз, это было в начале 70-х годов, я должен был явиться к Сущову.
Когда я явился к Сущову (я был в то время совсем молодой человек, мне было 23–24 года), он жил в дом гр. Зубова, против Исаакиевского собора; у него была громадная квартира. Как только Сущову доложили, что я пришел, несмотря на то, что у него был прием и было много посетителей, он сейчас же меня принял. Мы говорили с ним о различных делах, касающихся железных дорог. После первого моего посещения, через несколько дней я снова был у него, а потом еще раз был, и, во время этих моих посещений, мы с ним все время касались вопроса об установлении тарифа на Одесской железной дороге.
Это был первый тариф на Одесской железной дороге, более или менее правильно составленный; я его составил здесь в Петербурге (вообще тарифы тогда были крайне несовершенны и довольно шаблонны, так как в то время тарифное дело совсем не было развито в России). Так вот, по поводу этого тарифного дела и по поводу других дел, касающихся жел. дор., я и заходил к Сущову.
Когда я пришел к Сущову в первый раз, то там находился один старичок, который все время ждал; в следующий раз я снова увидел там этого же старичка, который был крайне печален. В этот раз он подошел ко мне и говорит:
– Кажется, вас Николай Николаевич хорошо принимает, вот вы бы попросили, чтобы он меня принял, ради Бога… (У него при этом были слезы на глазах). Когда я в этот раз уходил от Сущова, то сказал ему:
– Николай Николаевич, у вас ждет какой-то старичок; он со слезами на глазах просил меня, чтобы вы приняли его… Он плачет, у него есть какая-то к вам просьба.
Когда я был в третий раз у Сущова, то снова видел этого старичка, который сказал мне:
– Я пришел вас благодарить за то, что вы спасли моего сына.
После этого я больше не видел старичка.
Потом я спросил Сущова: что такое произошло, что случилось с тем старичком, который обратился ко мне?
Николай Николаевич самым серьезным образом рассказал мне следующее:
– Вот видите, у этого старичка есть сын; сын этот кончил курс правоведения (Сущов также бывший правовед.) (а известно, что все правоведы поддерживают друг друга, это есть своего рода еврейский кагал); затем он поступил кассиром в какое-то общество и в этом обществе, – говорит, – он растратил 50 000 руб. Внести он их не мог. Должна была быть назначена в скором времени ревизия, которая и обнаружила бы эту растрату 50 000 р. Вот старичок, – говорит, – и пришел ко мне умолять, чтобы я как-нибудь этому делу помог, как бы нибудь это дело устроил.
– Как же, – я говорю, – вы устроили? Внесли деньги?
– Нет, – говорит, – ничего я не внес, а вот, – говорит, – как я это устроил.
Я спросил у этого старичка: каким же образом ваш сын мог такие деньги взять? Тогда он мне рассказал о порядках, какие существуют в этом обществе, причем оказалось, что благодаря порядкам, существовавшим в этом обществе, каждый кассир мог делать с деньгами, что ему угодно. Когда старичок это мне рассказал, я говорю ему: „Нет, я вам не верю. Если так, если порядки в обществе таковы, то, пускай ваш сын украдет еще 100 000 руб., а вы мне их и принесете“.
На другой день, – говорит, – приходить вдруг ко мне старик и приносить 100 000 руб. Тогда, – продолжал Сущов, – я взял эти 100 000 руб. и поехал в Общество, приехав туда, я просил собрать правление и говорю правлению: „Вот у вас какие порядки. У вас кассир при таких порядках может красть сколько ему угодно. Я требую, чтобы была сделана ревизия…“
Они это, конечно, отрицали. „Я могу вас уверить, – говорит Сущов, – что из кассы у вас украдено 150 000 руб., но так как кассир правовед, то мне хочется ему помочь. Заплатить 150 000 руб. – я не могу. А, если хотите это дело покрыть, то 100 тысяч рублей – я дам, а вы покройте остальные 50 000 руб. Я положил эти 100 000 руб. Они сделали между собой складчину и, чтобы не делать скандала, доплатили остальные 50 000 руб. Этот кассир подал в отставку, ушел из этого общества, – тем все и кончилось.