е военные штабы работали с самого начала войны. Выполнение данного плана требует переброски на Британские острова 40 дивизий и обеспечения их регулярного пополнения и снабжения.
Тогда, таким образом, план «Морской лев» из кабинетного творения превратился в срочное оперативное задание, постепенно стали обнаруживаться огромные трудности в его осуществлении. Англия безусловно господствовала на море, а германский военный флот, всегда далеко уступавший британскому, был еще сильно ослаблен во время норвежской операции, потеряв около трети судов. Германская авиация была многочисленней английской, но английская авиация все-таки была настолько сильна, что могла оказать противнику серьезное сопротивление. Во главе Англии стояло правительство, которое не допускало и мысли о капитуляции, а широкие массы населения были настроены решительно и готовились к упорной обороне. Все это делало нападение на Англию весьма опасной операцией, а память о неудачных попытках Наполеона и других завоевателей ступить на британский берег оказывала расхолаживающее влияние на Гитлера и особенно на его военных советников. Они долго спорили, колебались, меняли планы, а дни между тем бежали и удобное время для вторжения уходило. Гитлер в конце концов назначил день вторжения на 15 сентября, что по климатическим условиям было уже в сущности поздно, да и этой даты немцы выдержать не смогли. Налеты английской авиации все время выводили из строя собираемые немцами суда для транспортировки войск через пролив, и это вызывало неизбежные отсрочки и промедления в реализации плана «Морской лев». Когда же в Ла-Манше начались осенние бури, весь этот план пришлось отложить на неопределенное время. А потом, в связи с изменившимся ходом событий, немцам пришлось забыть о нем.
Мне кажется, что очень большую роль в свертывании плана «Морской лев» сыграл германский адмирал Редер, который все время настойчиво твердил, что он может обеспечить переброску германских войск на Британские острова лишь при непременном условии полного господства германской авиации над районом Дувр — Кале. Такого условия Геринг выполнить не мог, и в результате попытка вторжения в Англию не состоялась.
«Большой блиц»
Это началось 7 сентября 1940 г.
Налеты германской авиации на Лондон бывали и раньше — в июле и августе 1940 г. Но то были отдельные налеты. Они продолжались недолго — 2–3 часа, и между ними имелись значительные интервалы во времени. Теперь же на гигантский город обрушилось нечто совсем иное.
Хорошо помню первый налет, 7 сентября. Ровно в 9 часов вечера высоко в черном небе раздался какой-то странный, непривычный гул. Точно множество каких-то могучих птиц кружило в воздухе, и каждая из них издавала протяжный, воющий, раздирающий душу звук. Сразу стало жутко и противно. Потом послышались глухие удары. То здесь, то там, то ближе, то дальше. Мы взбежали на верхний этаж посольского здания — оттуда было видно, как в разных местах вспыхивали слегка затуманенные лондонской мглой высокие языки пламени. Мы ждали ответных выстрелов с земли, частых, многочисленных выстрелов, — их не было. Лишь кое-где в кромешной темноте ночи слышался какой-то жалкий треск. Мы ждали, что, сбросив свой смертоносный груз, германские самолеты вот-вот уйдут и в небе вновь воцарится тишина. Но нет! После получасового перерыва в воздухе опять раздался протяжный, воющий, скребущий сердце звук, опять послышались глухие удары, опять появились длинные языки пламени. Очевидно, это был второй заход самолетов… За ним начался третий, потом четвертый — и так непрерывно до 6 часов утра. Ровно в шесть все кончилось, и небо стало обыкновенным лондонским небом… Но зато на земле все было поднято на дыбы. В 7 часов утра мы с женой сели в машину и поехали по городу. Район ночной атаки был расположен сравнительно далеко от посольства, и на близлежащих улицах мы не заметили ничего особенного. Но чем больше мы приближались к зоне германской бомбардировки, тем страшнее становилась картина.
Разрушенные дома… Обвалившиеся стены… Груды каких-то обломков, разбитой мебели, изуродованных автомобилей… Еще дымящиеся пожарища деревянных складов, угольных ям, бензохранилищ… Толпы перепуганных, мечущихся людей, стремящихся что-то спасти из своего погибшего имущества… Страшные крики, глухо доносящиеся откуда-то снизу, из фундаментов засыпанных камнем и землей домов… Рыдания матерей над изувеченными трупами детишек… Проклятия мужчин, с угрозой подымающих кулаки к небу… И повсюду острый запах гари и особого зловония, оставляемого разорвавшейся бомбой.
В одном месте я увидал внутреннюю стену трехэтажного коттеджа — все остальное, точно отрезанное по линейке, лежало грудой внизу. В стене был альков. Детская кроватка каким-то чудом висела в воздухе, краем уцепившись за пол алькова. На кроватке лежала большая красивая кукла с красным бантом в волосах… Сердце как-то сжалось, и я невольно подумал: «А где хозяйка этой куклы? Должно быть, под горой обломков с размозженной головой». Я долго потом не мог забыть этой сцены — такой простой и такой патетической.
Отряды противовоздушной обороны везде суетились около развалин, откапывали засыпанных обломками, тушили еще горевшие костры, увозили раненых и пострадавших, распределяли оставшихся без крова по временным убежищам. Так как, однако, это был первый случай подобного налета, то работа спасателей шла не очень гладко, с трениями и неувязками. Было много шума, много жалоб и протестов. Позднее, когда «большой блиц» стал обычным явлением, все изменилось. Отряды противовоздушной обороны приобрели сноровку, опыт, ловкость, слаженность действий и показали себя в борьбе с последствиями германских налетов с самой лучшей стороны.
На следующий день, 8 сентября, опять ровно в 9 часов вечера в небе раздался знакомый и отвратительный звук — от него почти тошнило. Мы сразу поняли, какая ночь нам снова предстоит. Накануне, из любопытства и из какого-то полумальчишеского ухарства, работники посольства не уходили в бомбоубежище, имевшееся при посольстве. Теперь приходилось отнестись к надвигавшейся опасности серьезнее, и я приказал всем, кроме двух дежурных, отправляться немедленно в наше подземное помещение. С этого дня в посольстве был установлен твердый порядок! в случае налетов работники посольства уходили в бомбоубежище.
Здесь будет уместно рассказать кое-что из истории посольского бомбоубежища.
Когда 1 сентября 1939 г. Германия напала на Польшу, а 3 сентября Англия и Франция объявили войну Германии, я телеграфировал в Москву с просьбой немедленно перевести мне 3 тыс. фунтов на постройку бомбоубежища. На следующий день я получил эту сумму и сразу приступил к осуществлению своего намерения. Однако прежде всего надо было решить два вопроса:
1. На какое количество людей рассчитывать бомбоубежище?
2. На защиту от какого веса бомбы рассчитывать толщину перекрытия?
По первому вопросу я устроил совещание с активом посольства с привлечением представителей от торгпредства и других наших торговых организаций. Мнения были разные. Лично я защищал ту точку зрения, что обеспечить бомбоубежищем всю советскую колонию, насчитывавшую несколько сот человек, мы не в состоянии: в посольстве для этого просто места нет, да это и нецелесообразно, поскольку большинство работников и их семьи жили разбросанно, на частных квартирах, и в случае налета вообще не могли добраться до посольства. Торгпредству, которое территориально было расположено далеко от посольства, очевидно, надо строить свое собственное бомбоубежище, а тем товарищам, которые живут в стороне и от посольства, и от торгпредства, придется пользоваться ближайшими к ним бомбоубежищами, предназначенными для англичан (таковые стали создаваться вскоре после начала войны). Поэтому мысль о постройке одного большого убежища, в котором могла бы укрыться вся советская колония, мысль, которую защищали некоторые товарищи, я считал утопической, нереальной.
В своих предложениях я исходил из совсем иных соображений. Нашей целью должно было являться обеспечение для посольства, как учреждения, возможности выполнять свои основные функции при всяких условиях. Это значило, что емкость бомбоубежища должна была определяться количеством работников, необходимых для выполнения этих основных функций. Все остальное уже отодвигалось на второй план. Такое решение вопроса могло ущемлять целый ряд вполне законных личных и деловых интересов, но другого выхода в создавшейся обстановке не было: на войне приходится действовать по-военному.
В результате жарких прений моя точка зрения восторжествовала, и мы пришли к выводу, что посольское бомбоубежище должно быть рассчитано на 50 человек, но с тем, чтобы эти 50 человек могли в убежище не только укрываться, но и работать.
По второму вопросу я собрал всех наших военных и технических специалистов и поставил перед ними вопрос о том, какой толщины должна быть железобетонная плита, которая будет защищать бомбоубежище от прямого попадания германских бомб. После длинного обсуждения и горячих споров мы пришли к выводу, что с учетом быстрого развития техники в период войны надо заказать плиту из расчета на прямое попадание 500-килограммовой бомбы.
Наши соображения в принципе были совершенно правильными, но все-таки мы допустили одну ошибку: темпы развития техники обогнали даже наши предположения. В период «большого блица» — примерно до конца 1940 г. заказанной нами плиты было достаточно для обеспечения нашей безопасности, но зато примерно в первой половине 1941 г., - когда немцы стали сбрасывать бомбы и мины в тысячу и больше килограммов, имевшаяся плита оказалась слишком слабой. Пришлось на нее наложить вторую плиту такой же толщины. В результате посольский сад был обезображен. Первая плита лежала ниже уровня сада, над ней имелся слой земли в полметра толщиной. Вторая плита уже высоко подымалась над уровнем сада и вылезала наружу какой-то неуклюжей горой, безобразие которой мы тщетно пытались смягчить растениями и искусственными украшениями. Эта гора так и осталась в наследие моим преемникам на посту лондонского посла.