В последний день выставки пришел любитель, отвергнувший картину раньше, когда она называлась «Диана и Актеон». Он держал в руках упомянутый мной журнал и с торжествующим видом говорил:
– Я только что купил «Искушение». Какой потрясающий реализм!
Увидевшись в очередной раз с Сезанном, я рассказал ему о превратностях, случившихся с его картиной.
– Да там ведь нет сюжета. Я всего лишь попытался передать определенные движения, – сказал он.
Следующий пример показывает, до какой степени человек может стать жертвой собственного воображения.
Я показал одному клиенту два этюда Сезанна. И он сразу произнес:
– Мне больше не нужны эти махины, на которых остаются пустоты…
Спустя несколько месяцев этот клиент попросил меня зайти к нему.
– Я приехал из Будапешта, – сообщил он. – Шесть дней по железной дороге – как это утомительно! Но я привез вот эти жемчужины.
Мне не стоило большого труда узнать две картины, которыми он когда-то пренебрег.
Любитель продолжал:
– Они переплюнули ваши, не так ли? В роли посредника выступил один берлинский торговец. Ваш коллега из Будапешта оказался очень сговорчивым. Он взял у меня картину Ренуара «неудачного периода», и надбавка едва ли превысила вдвое ту сумму, которую вы просили за два ваших эскиза! Я знаю, что вы мне скажете. В моих «сезаннах» также есть незаполненные места. Согласен. Но на тех картинах, которые предлагали мне вы, чувствовалась незавершенность, тогда как пустоты на моих работах выглядят сознательными. Впрочем, мы можем сравнить.
– Увы, слишком поздно, – ответил я. – Я послал свои картины за границу, и мне только что сообщили, что их купил парижский коллекционер.
– Вот было бы забавно, если бы речь шла о ком-то, кто видел их у вас и отверг, а затем приобрел, не узнав эти работы.
Я улыбнулся, а мой собеседник тут же спросил:
– Ведь я угадал, не так ли?..
Но я сослался на профессиональную тайну…
Обычно упускают из виду то обстоятельство, что картины могут также исцелять.
Вспоминаю одного коллекционера, во время серьезной болезни впавшего в состояние прострации, из которого врачам никак не удавалось его вывести. Светило медицинской науки, приглашенный в этом безвыходном положении для консультации, не скрыл своих опасений.
– Если бесчувственное состояние продолжится, то надо приготовиться к худшему, – заявил он. – Только потрясение могло бы вызвать у пациента благоприятную реакцию.
– А что, если внезапно сообщить ему о смерти одного из близких ему людей? – предложил лечащий врач.
– Например, можно сказать, что тяжело заболела моя мать, – добавила жена больного. – Он ужасно любит свою тещу.
Наклонившись к пациенту, врач крикнул:
– Ваша теща скончалась… внезапно!
Но больной, казалось, воспринял это известие с полным безразличием.
– Никакой реакции, мадам!
Тогда в дело вмешалась старая горничная:
– Мадам, мне сдается, что больше всего мсье дорожил своими картинами.
– Как? У него есть страсть? – воскликнул врач. – Надо попробовать сыграть на этом… – И, обращаясь к служанке, он спросил: – Вам известно, какая из картин самая любимая у вашего хозяина?
– Вот эта, – ответила она без колебаний, показав на «Подсолнухи» Ван Гога, висевшие напротив кровати. – Мсье всегда говорил, когда видел меня с метелкой из перьев в руках: «Мария, будь повнимательнее с моим „ван гогом“».
– Отлично. Ну что ж, мы сделаем вид, что хотим ее продать.
Пришел торговец, которого посвятили в обстоятельства дела, и стал с серьезной миной рассматривать картину, оценивать ее, рассуждать о ее достоинствах. Наконец он снял полотно со стены… Больной, наблюдавший за сценой со все возрастающим беспокойством, приподнялся на постели, а затем рухнул навзничь, разразившись рыданиями.
– Он спасен! – сказал врач…
Однако бывает, что страсть коллекционера, напротив, оказывает на него губительное воздействие, как в случае с другим любителем искусства, о котором врач говорил его близким: «Неврастеническое состояние вашего родственника вызвано неприятными эмоциями, причина которых – негативное отношение к картинам Клода Моне… Он должен как можно скорее избавиться от своей коллекции».
В другой раз один отец семейства рассказывал в моем магазине о том, как его сын ухлопал на девочек миллион, доставшийся ему в наследство от матери. И тогда присутствовавший при разговоре господин де Камондо заметил, что, если бы вместо того, чтобы распутничать, он стал покупать импрессионистов, ему удалось бы за несколько лет утроить свой капитал.
На что папаша ответил:
– Да, мой мальчик просадил миллион, возможно, он упустил случай заработать три, но, по крайней мере, вместо того чтобы постоянно нервничать по поводу котировки своих импрессионистов, он сохранил веселый нрав…
Как-то раз в дверь моей квартиры на улице Грамон позвонили. Передо мной стоял посетитель, запыхавшийся оттого, что ему пришлось подняться на пятый этаж.
– Я хочу посмотреть живопись, – сказал он. – Но у меня мало времени. Через час я уезжаю в Ниццу. Завтра начинается карнавал…
Мы поспешно отправились в мой магазин. Там без всякого смущения человек сказал:
– Сперва покажите мне, где у вас «удобства», ибо, когда у меня переполнен мочевой пузырь, я не вполне хорошо себя чувствую.
Эти приготовления уже заняли у нас четверть часа. Еще четверть часа требовалось ему для того, чтобы добраться до вокзала. Значит, у нас оставалось полчаса, и за это время посетитель успел приобрести внушительную партию работ Гогена, Домье, Ренуара. Он вручил мне задаток, оставил свою визитную карточку и вернулся к фиакру, покачивая головой в такт музыке. На улице аккордеонист выводил ритурнель. Кто-то зашел в магазин и, показывая на удалявшегося человека, сказал:
– Он наверняка из Вены. Венцы приходят в восторг, когда слушают музыку.
Действительно, посетитель оказался жителем Вены.
Через несколько месяцев, не имея от него никаких известий, я написал ему, что жду его распоряжений об отправке купленных картин. Он ответил на редкость любезным письмом, в котором взахлеб расхваливал очаровательный Париж. Но ни словом не обмолвился о своих покупках. Я напоминал ему о картинах дважды или трижды, и каждый его ответ казался мне ответом человека, старающегося обойти неприятную тему.
Я уже собрался было поехать к нему, чтобы выяснить все на месте, как стоимость картин, проданных мной этому клиенту, заметно возросла. Я поспешил сообщить ему эту приятную новость, попутно дав понять, что он не должен больше откладывать окончательный расчет за сделку, поскольку она оказалась такой выгодной для него. Он ответил, что намерен приехать в Париж и что мы вместе где-нибудь позавтракаем.
Мы действительно прекрасно позавтракали на площади Мадлен. Венца сопровождала очень хорошенькая и необыкновенно любезная женщина. Они даже пригласили меня вечером в театр. После спектакля я вынужден был дать согласие на ужин. Мой радушный хозяин проявлял все большую экспансивность. Вдруг он встал с места и, схватив меня за обе руки, произнес:
– Послушайте, дорогой друг, я не могу примириться с мыслью о том, что причиняю вам ущерб, извлекая выгоду из повышения цен на мои картины. Я настроен расторгнуть наш договор.
Его предложение удивило меня лишь наполовину. Конечно же, он принимал за хитрость торговца подорожание, о котором я ему сообщил.
– Меня будет мучить совесть, если я соглашусь на такое возмещение убытков… – сказал я.
– Пусть она вас не мучает, я решился.
У меня была при себе чековая книжка, и я вернул клиенту уплаченный им задаток. Он положил чек в карман с облегчением, словно освободился от непосильного бремени.
Чтобы ответить на его любезность, я в свою очередь пригласил венца на завтрак. Должно быть, он успел навести справки о том, сколько стоят теперь его картины, так как за десертом он опять взял меня за руки и сказал:
– Дорогой друг, я не хотел бы, чтобы наше знакомство было омрачено недоразумением. Позвольте мне взять мои картины обратно…
– Хорошо!.. Но по какой цене? Я же вас предупредил, что они сильно подорожали…
Мой «клиент» не стал больше настаивать.
Через несколько дней кто-то сказал мне:
– Я только что виделся с одним венцем, он страшно зол на вас и говорит, что вы его здорово «приложили»…
Я находился в своем магазине и читал книгу, когда кто-то вошел. Поскольку посетитель хранил молчание, я продолжал читать. Меня представляли человеком, который то, прячась за дверью, готов наброситься на клиента, то чуть ли не прогоняет взашей смельчака, явившегося с намерением что-то купить. Я не бросаюсь на клиентов и не выставляю их за дверь. Заметив, что вошедший то и дело поглядывает на улицу, я в конце концов поинтересовался, не ждет ли он кого-то.
– Я жду, когда кончится дождь, – ответил незнакомец.
Действительно, как только небо прояснилось, он ушел. Поэтому я был немало удивлен, когда снова увидел его на другой день.
– Не скажете ли вы мне, кто сегодня самый великий художник? – вдруг спросил он. И поскольку я смотрел на него с изумлением, посетитель добавил: – Самый великий художник – это Стейнлен. У вас есть его работы?
Я показал ему несколько пастелей. Он тут же купил их. А потом спросил:
– Не могли бы вы достать для меня и другие его вещи?
– Заходите вечерком. Надеюсь, что я их раздобуду.
После полудня я отправился к Стейнлену. Он курил свою трубку возле папок, заполненных рисунками. Я купил у него все.
Вернувшись на улицу Лаффит, я заметил своего «любителя», который прохаживался взад и вперед перед дверью магазина. Он пошел ко мне навстречу и сразу поинтересовался:
– Ну как, они у вас?.. Давайте их скорее…
На следующий день он вернулся. Теперь у него был озабоченный вид.
– Я сделал важное открытие. Самый хороший художник не Стейнлен, а Морен. Я видел его картину, которая, к несчастью, не предназначена для продажи; он почти не уступает Энгру. У вас есть его полотна?