Я вдруг с тревогой вспомнил, что на антресолях находится моя домработница. Однако она появилась в ту же секунду, держа вилявшую хвостом собаку за ошейник.
– Какое ласковое животное! – сказала она. – Но мне надо готовить завтрак… Ну, иди отсюда, песик!
– А, что я вам говорил?! – произнес Мирбо.
Я увиделся с Мирбо еще раз незадолго до его смерти. Это было во время войны. Я застал его сидящим в кресле возле окна в квартире на первом этаже по улице Вожон.
– Что пишут в прессе? – спросил он.
– Ей-богу, ничего особенного… Правда, в одной из газет я прочел, что в ресторанах собираются ввести нормы обслуживания клиентов. Отныне посетитель будет иметь право лишь на одно мясное блюдо и на одно овощное.
– Но ведь дефицита нет!.. У торговцев есть все… даже прекрасные маленькие устрицы. – (Он говорил «нустрицы».)
И в глазах Мирбо вспыхнул огонек чревоугодия.
Однако в этот момент в комнату вошла мадам Мирбо, проявлявшая подозрительность всякий раз, когда ее муж оставался с кем-нибудь наедине; писатель приложил палец к губам, призывая меня хранить молчание. После того как она ушла, Мирбо сказал тоном обиженного ребенка:
– Она нелюбезна со мной. Она не хочет давать мне маленькие «нустрицы», она говорит, что это слишком дорого. – И автор «628-Е8»[67] продолжал: – Странные вещи творятся в доме напротив… Все время входят и выходят какие-то люди… Вообще, в жизни можно увидеть столько необычного!.. Однажды в деревне я наблюдал за комаром, он нес осу, но ему мешали ее раскрытые крылышки. Так вот, комар просто-напросто положил ее на газон и отпилил ей крылья…
И Мирбо принялся рассказывать мне, да так, будто это случилось с ним на самом деле, о некоторых странных событиях, происходивших в его книгах с героями, которых он хотел высмеять. Я слышал, что подобный феномен самовнушения наблюдался под конец жизни и у Флобера.
Вновь увидеться с Мирбо мне больше не довелось. К тому же жена охраняла его все более бдительно. В день смерти писателя я встретил одну из ее подруг.
– Я только что от Мирбо, – сказала она. – На сей раз жена оставила меня с ним наедине.
– Каким образом? Сегодня утром я прочитал в газетах, что он умер.
– Вот именно поэтому, узнав о печальной новости, я поспешила к мадам Мирбо. «Вы желаете видеть Октава?» – спросила она. Открыв дверь комнаты, погруженной в темноту, она зажгла свет. Мирбо лежал на своей постели, одетый в костюм. «Мне надо сделать кое-какие распоряжения, – сказала она. – Я на минуту вас оставлю». Когда мадам Мирбо вернулась, я попрощалась с ней; она потушила свет и закрыла дверь.
В бытность господина Дени Кошена государственным министром он как-то сказал мне:
– Вы, кажется, едете в Эвиан на следующей неделе?
– Так точно…
– Я тоже, послезавтра вечером. В мое распоряжение предоставлено специальное купе. Поедемте вместе.
Я охотно согласился. Однако мне все же пришлось заплатить за свой билет. Гость министра имел полное право разделить с ним места в официальном вагоне, но попасть туда он мог, только приобретя билет первого класса. Это объяснил мне контролер, впрочем весьма обходительный. Столько говорилось о ненужных расходах, о грабеже, чинимом железнодорожными компаниями, что я хочу доказать на конкретном примере, что эти компании умеют блюсти интересы своих акционеров. Честно говоря, в данном случае я только выиграл оттого, что ехал вместе с министром; но я заработал также прострел из-за сквозняка, который устроил господин Кошен, думая сделать мне приятное. По прибытии он тоже жаловался на боли в пояснице; но мы ехали в Эвиан, где как раз лечат ревматические заболевания.
Как только мы вышли на перрон, мой высокопоставленный спутник стал расхваливать мне отель: он останавливается там в течение двадцати пяти лет, к тому же гостиницу содержат славные люди. Я последовал за ним. Через несколько часов я убедился в неудобствах, доставляемых отелями, которые содержат «славные люди».
– Вы действительно считаете, что нам здесь будет хорошо? – спросил я у господина Кошена.
– Ах! – ответил он. – Я рассчитывал…
Чтобы оказать честь министру, хозяин гостиницы организовал особую церемонию. Сверху лестницы лакеи кричали на кухню: «Подать господину министру!» И метрдотель собственной персоной принимал блюда у повара и относил их на стол. Тем не менее министра обычно обслуживали последним, так как несчастного метрдотеля рвали на части и его никогда не оказывалось на месте в нужный момент.
Я часто выходил на прогулку с господином Кошеном. Поскольку возле нас постоянно крутился какой-то довольно изящно одетый господин, я решил, что это полицейский, которому поручена безопасность министра. Я показал его господину Кошену.
– Это генерал. Уверен, что он хочет поговорить со мной о каком-нибудь деле, связанном со шпионажем. Двое его коллег уже приходили ко мне с подобными вопросами, – сказал министр.
Как известно, господин Кошен питал явную симпатию к нации эллинов. Как-то вечером… один грек рассуждал в нашем присутствии о художественных сокровищах и великих людях своей страны с гордостью, не уступавшей его красноречию. Я хотел показать рассказчику, что все имеющее отношение к Греции вызывает у меня живейший интерес, и потому сказал:
– Я обожаю даже разбойников, чертовски романтичных, которых описал Эдмон Абу в «Короле гор».
Услышав это, грек вздрогнул:
– «Король гор»! Эти истории о разбойниках – нелепая выдумка литератора! Поверьте мне. Вы можете бродить у нас в горах днем и ночью, чувствуя себя в полнейшей безопасности.
Господин Кошен поспешил переменить тему разговора. Через несколько дней один из присутствовавших при той сцене сказал нам:
– Вы помните того грека? Так вот, он срочно отбыл в Афины. Его брат и жена брата, гулявшие в горах, были захвачены разбойниками, которые требуют за них выкуп…
На следующей неделе я возвращался в Париж.
– Не окажете ли вы мне услугу? – спросил Дени Кошен за два дня до моего отъезда. – У меня есть срочное письмо для Ластери, главы кабинета. Я вручу это письмо вам. Прошу вас, не сочтите за труд и лично доставьте его в министерство.
– Но если вы пошлете его сегодня по почте, то господин Ластери успеет получить письмо еще до моего приезда в Париж.
– Воллар, я должен вам сказать… Мои коллеги относятся ко мне с подозрением. Все, что я пишу, попадает в теневой кабинет… Письмо, если я отправлю его по почте, дойдет до Парижа неизвестно когда. Например, письмо от моей жены шло в Эвиан четыре дня.
Я был ошеломлен. Господин Кошен продолжал:
– Коллеги постоянно опасаются, что я совершу какую-нибудь бестактность по отношению к Ватикану…
– Но почему в таком случае председатель совета взял вас в свое правительство?
– Потому что я, по их мнению, все-таки представляю некую силу. С другой стороны, правительству выгодно иметь кого-то, кто вращается в свете, но все-таки они меня сторонятся. Поэтому я вынужден спрашивать у всех, с кем общаюсь: «Что нового? Что намерено предпринять правительство?» Кстати, я еще не читал утренних газет. Есть что-нибудь новенькое?
– В «Эксельсиоре» я прочитал, что фунт сала стоит семь франков.
– Это дорого или нет?
– «Эксельсиор» не дает никаких комментариев. Я, однако, думаю, что это, скорее, дорого.
– А что вас заставляет сделать такой вывод?
– До войны фунт сала стоил примерно полтора франка.
– Вы полагаете?..
Но мне не давало покоя пресловутое письмо, которое надо было доставить в Париж.
– Послушайте, – сказал я после паузы, – а что, если меня обыщут на таможне в Бельгарде?
– Что? Вы разве везете сало? – машинально спросил господин Кошен.
– Нет, я все о том письме, которое вы хотите мне доверить. В военное время строго воспрещается перевозить почту.
– Вы думаете? Черт! Что же делать?
– Кажется, есть один способ… Поскольку мы отправимся сегодня в Тонон, представьте меня супрефекту и скажите ему, что я ваш чрезвычайный курьер.
Так он и сделал. На другой день, прибыв на пограничный вокзал, я увидел специального комиссара, предупрежденного обо всем по телефону, который бегал взад и вперед по перрону и выкрикивал: «Чрезвычайный курьер господина государственного министра Дени Кошена!» Я назвался. И он поставил на моем чемодане какой-то каббалистический знак.
Я ждал отправления поезда, следующего в Париж, когда ко мне подошел некий господин и сказал:
– Разрешите представиться. Поскольку вы вхожи к господину Дени Кошену, я хотел бы попросить вас напомнить ему обо мне. Без его поддержки мне не продвинуться по службе. Я виконт де Р., консул в X.
– Я непременно это сделаю, – ответил я.
– Премного вам благодарен, но боюсь, что господин Дени Кошен не очень хорошо меня помнит. Соблаговолите сказать ему, что я тот самый мальчуган, которого он лет тридцать назад во время псовой охоты у герцогини Юзесской потрепал за ухо, сказав при этом: «Он очень славный, этот малыш».
Вновь увидевшись с господином Кошеном, я выполнил данное мне поручение.
– Очень хорошо помню, – сказал он. – Это сын Бедняка. Такое прозвище мы дали его отцу, потому что у него никогда не было денег. Правда, если он рассчитывает на меня, то сильно ошибается. Мне ни разу не удалось чем-либо помочь хотя бы одному человеку. Я даже не в состоянии выхлопотать «академические пальмы» часовщику, который является одним из самых преданных моих избирателей. Только однажды я одержал верх. Я порекомендовал клерка нотариуса, который имел все титулы для того, чтобы получить контору, и которому в этом отказывало министерство юстиции. Тогда я подал запрос по его поводу министру, и тот сделал соответствующие распоряжения.
– Почему ваш протеже был им неугоден?
– Потому что он был председателем организации «Католическая молодежь» в своем департаменте. Министр юстиции опасался, что я раскрою его тайну, ведь он, в свою очередь, когда-то был главой братства Пресвятой Девы