Это была акварель Сезанна, и я счел неуместным спрашивать у дамы, почему она отдает ей предпочтение. Но вскоре я встретился с самим академиком и сказал ему:
– У вас была очаровательная соседка в салоне X.!
– У этой хорошенькой женщины глаз художника! Имея привычку постоянно говорить обо всем, что связано с моей профессией, я спросил у нее: «Вы любите живопись?» И она ответила: «Пока я снимала пальто в прихожей, мое внимание привлекла картина „Купальщицы“, это действительно красиво». – «Как? Вам понравилась эта штука, похожая на сыр, из которого выползают белые толстые черви?!» – воскликнул я как старый идиот.
Услыхав столь самокритичную оценку, я попробовал было возразить, но художник перебил меня:
– Ах, оставьте! О моей живописи вы думаете еще хуже… Но, – продолжал академик, – моя соседка парировала: «Эта работа так же приятна для глаз, как и прекрасное изделие из фаянса». Так вот, эти ее слова заставили меня взглянуть на Сезанна по-новому. Теперь, когда я сижу за мольбертом и вижу перед собой эти маленькие розовые ягодицы, эти надутые груди – словом, всю эту мишуру, благодаря которой я попал в Институт… меня мутит…
– Но это же совсем другое искусство, – вежливо заметил я.
– Это гадость. Но я стараюсь отыскать новый путь. В настоящее время я изучаю Пикассо и Матисса, а потом примусь за Сезанна.
Произведения Сезанна, Матисса, Пикассо не только радуют глаз; они могут дать вам неоценимые преимущества! Я знал одного банкира-еврея, который во что бы то ни стало хотел завязать знакомство с бароном Дени Кошеном. С этой целью он даже приобрел имение рядом с имением барона. Несмотря на все старания, ему так и не удалось добиться от своего соседа ничего, кроме визитной карточки. Но если бы он имел хотя бы несколько работ Сезанна, скорее всего, сам господин Дени Кошен первым проявил бы инициативу.
В других случаях владеющие коллекцией люди были обязаны ей не только престижными знакомствами, но и серьезной выгодой. Однажды, зайдя к одному из моих друзей, любителю, которому скромные средства позволяли приобретать лишь эскизы, я застал его показывающим свою коллекцию человеку покровительственного вида.
– Ох! Я в этом ничего не смыслю, – произнес последний через какое-то время. – Но вы никогда не сможете убедить меня в том, что это и есть серьезная живопись…
Вошла служанка и доложила:
– Пришли сказать, мсье, что принц де X., назначивший встречу на десять часов, сможет быть только в половине одиннадцатого. Принц надеется, что это не нарушит ваши планы.
Слова произвели на гостя сильнейшее впечатление.
– Как! Брат короля, принц де X., бывает у вас? – изумился он.
– Ну да! Ему очень нравится смотреть современную живопись.
В этот момент мне пришлось уйти.
Когда я снова увиделся с другом, он сказал мне с сияющим видом:
– Слава богу, что у меня есть вещи Сезанна, Матисса, Пикассо! Помните господина, который был у меня на днях, когда служанка доложила о предстоящем прибытии принца де X.?.. Так вот, как только вы ушли, он сказал мне: «Послушайте, дружище, я человек прямой. Я знаю, вы любите мою дочь. Я никогда не побуждал вас к тому, чтобы вы объяснились. Ну что ж, будем считать, что я не против!.. Позвольте мне остаться у вас до прихода принца. Я буду счастлив, если смогу сказать, что беседовал с глазу на глаз с братом короля! Разумеется, я не прошу вас представлять меня вот так сразу. Но вы можете обратиться ко мне, например, по поводу той картины, что висит в неосвещенном месте: „Мой дорогой тесть, не поможете ли вы мне ее снять? Я хотел бы, чтобы принц посмотрел на нее вблизи…“»
Так благодаря своей коллекции любитель заключил прекрасный брак.
А вот случай, когда финансист оказался обязанным своим спасением портрету, который нарисовал с него известный художник.
Я находился в мастерской Джона Льюиса Брауна, когда вошел какой-то человек и, схватив обе руки мэтра, сказал:
– Вам известно, что вы буквально спасли меня от разорения?
– Я? – удивился художник.
– Помните, я как-то попросил вас договориться с Бонна о том, чтобы он сделал с меня эскиз за десять тысяч франков? Что вы тогда об этом подумали?
– Что я подумал? Я подумал: «Стоит ли быть богатым, чтобы вот так запросто выкладывать десять тысяч франков!»
– Но как бы вы отнеслись к этому, мой добрый Льюис, если бы знали, в каком труднейшем положении я оказался? Я дошел до последней черты. Я должен был вот-вот потерпеть крах, когда в голову мне пришла мысль о Бонна и портрете… И произошел неожиданный поворот: как только люди прочли на страницах «Фигаро» и «Голуа», что прославленный портретист, рисовавший королей и знаменитостей Республики, работает над портретом «известного банкира», вы понимаете, все те, кто был готов меня уничтожить, просто обалдели! Я тотчас раздобыл деньги, позволившие мне выйти из затруднительного положения.
Когда банкир ушел, Льюис Браун сказал:
– Ну что, убедились, какую пользу может принести живопись?
– Да, убедился. Странно, почему до сих пор не воспользуются престижем, который дает живопись, денежные воротилы, предприниматели, даже целые государства, испытывающие дефицит, – словом, все те, кто нуждается в поддержании доверия к себе со стороны публики?..
По примеру «любителей», которые «складировали» картины, подобно тому как другие накапливают ценности, рассчитывая на увеличение их стоимости, торговцы картинами, убежденные в непрекращающемся повышении цен, создавали запасы. И когда прохожий, чье внимание привлекало то или иное полотно, выставленное в витрине, входил в магазин, он спрашивал у продавца:
– Сколько стоят эти «Стога» Моне?
– Они не продаются.
– А этот «дерен»?
– Он тоже не продается.
Но человек, отнюдь не обескураженный таким приемом, продолжал задавать вопросы:
– А выставленный «матисс»?
– Он из частной коллекции патрона…
Что касается меня, то я не отказывался продавать работы художников, но справедливости ради надо сказать, что мои тогдашние представления о коммерции не побуждали клиента к покупкам. Однажды в мою лавку зашел какой-то человек.
– Сколько стоят эти три этюда Сезанна? – спросил он.
– Вы собираетесь купить один, два или все три?
– Только один.
– Тридцать тысяч франков. На ваш выбор.
– А если я возьму два?
– Они обойдутся вам в восемьдесят тысяч.
– Не понимаю… Тогда за три этюда я заплачу какую сумму?
– Три вы можете приобрести за сто пятьдесят тысяч.
Посетитель был ошеломлен.
– Разобраться в этом проще простого, – сказал я. – Если я продам вам только один из моих «сезаннов», у меня останутся два. Если я продам два, у меня останется только один. Если я продам вам три, то у меня не останется ничего… Вы понимаете?
Клиент был крайне удивлен. Потрогав свой лоб, он вдруг произнес: «Вы преподали мне замечательный урок» – и поспешно вышел.
На свою беду, посетитель заключил из нашего разговора, что в любых коммерческих делах чем больше спрос, тем выше следует поднимать цену; однако торговал он обувью.
Ревниво оберегая свои сокровища, любители и торговцы не обращали внимания на «кризис». Как далеко то время, когда покупатели выступали в роли просителей! Вспоминаю американца, который настойчиво уговаривал меня: «Ну же, мсье Воллар, будьте молодцом! Это же для Соединенных Штатов! Уступите мне этого „ренуара“». Признаюсь, я не внял его страстным призывам, уверенный в том, что цены будут и дальше расти: картину я так и не продал. Она по-прежнему находится у меня, а с американцем я больше не виделся.
Несмотря ни на что, каждый из нас пытается убедить себя, что трудные времена пройдут и что рано или поздно деньги потекут к нам рекой. Мы упорно продолжаем ждать клиента. Раздается звонок… Дверь открывается. Может быть, это «он»?.. Да, действительно любитель. Но пришел он для того, чтобы перепродать какую-то картину!
XIV. Мои путешествия
Швейцария. – Испания. – Эльзас. – Голландия. – Глозель. – Лондон. – Рим. – Нью-Йорк. – Лисабон
Во время войны отдел пропаганды попросил меня выступить за границей с несколькими лекциями о живописи. Естественно, в качестве темы я выбрал творчество двух художников, которых знаю лучше всего: Сезанна и Ренуара.
Сперва я отправился в Швейцарию. Пересекая границу, я вспомнил об одном случае, происшедшем с господином Полем Аданом, когда он, сев в поезд на швейцарском вокзале, разместился в своем купе с двумя большими собаками. Появился контролер и потребовал, чтобы собак убрали.
– Я Поль Адан, – возразил писатель.
– А я слежу за соблюдением правил…
Я испытывал необыкновенное наслаждение оттого, что находился в стране, где царит такой порядок!
Каково же было мое удивление, когда в вагоне-ресторане я увидел пассажира, раскуривающего трубку, хотя табличка гласила: «Курить воспрещается». Я возмутился: «Вы не имеете права курить здесь». Но вмешался метрдотель и сказал: «Здесь мы еще во французской Швейцарии».
Несколько растерявшись, я выразил желание поскорее оказаться в районе, который мы все называем немецкой Швейцарией, за что получил довольно резкую отповедь от ее коренного жителя: «Немецкой Швейцарии, мсье, не существует, есть Швейцария немецкоговорящая».
Выйдя из поезда в Винтертуре, где должна была состояться моя первая лекция, я удивился тому, что здесь, в отличие от Франции, меня не оглушали пронзительные свистки.
– Вероятно, что-то испортилось в вашей машине, раз вы не подаете сигналов? – спросил я машиниста.
– Дело в том, что у меня нет желания схлопотать штраф, – ответил он.
В Винтертуре я был гостем супругов Ханлозер, ревностных пропагандистов французского искусства в Швейцарии. Какую замечательную коллекцию Боннара я увидел у них! А их «ренуары»! А «матиссы»! А «руссели»! А «вюйары»! Словом, в их коллекции было представлено все наше современное искусство.
Но у Ханлозеров восхитили меня не только картины. Дни, проведенные в их семейном кругу, были для меня настояще