Когда же возникал конфликт, то представитель этой части населения начинал шататься еще больше, рвал на груди рубашку и кричал 'Ну, что же ты, бей если можешь! Что, не можешь!? А я могу! Я рабочий человек, а ты сопля! Ты интеллигенция гнилая! Надумал мешать мне веселиться? Да где это есть такой закон, чтобы запретить веселиться, где?' Такие конфликты и веселья иногда заканчивались в милиции. (Тогда, почему-то, некоторые думали, что так проходят веселья у простого народа или вообще у народа).
Юноши, кто вслух себя величали словом 'рабочий народ', развязно прижимали девушек, а те на этот раз молчали и делали вид, что сейчас это так положено. Город не затихал до поздней ночи. Вдоволь находившись и наговорившись, в то же время не узнав ничего нового и определенного, люди с тяжелыми думами расходились по домам.
Радио, как и утром, играло марши, повторяло утренние сообщения и ничего нового и определенного. На душе у каждого было тяжело. Разговоры велись вокруг тягот войны, которые могут возникнуть в будущем. Люди пытались ставить прогнозы на будущее и наконец, не придя ни к чему, чтобы скрыть свою растерянность и плохое настроение, начинали неестественно громко, с шутками и прибаутками показывать свою смелость и бесшабашность. Показывали как мы дадим по заду Гитлеру. Придя домой, каждый, прежде всего, спрашивал: 'Ну что? Что слышно?'. И снова начиналось пересказывание всяких слухов, выдумок и сообщений радио, спать ложились поздно, предварительно выслушав по радио последние известия. Так закончился в нашем городе первый день войны.
Спали все тревожно. На следующее утро все встали раньше обычного, с тревожными мыслями. Каждый, прежде всего, включал радио и ждал хороших сообщений. Ждали побед для армии и успокоения для себя. На другой день войны люди уже не метались по городу, как в первый день. В каждом доме с утра происходили стихийные деловые семейные совещания.
Прежде всего определяли, кого могут взять на войну и кто останется дома. Обсуждали вопрос, как придется жить и на какие средства. Люди подсчитывали свои возможности, решали, что купить и сколько купить.
Моя бабушка говорила, что надо закупить побольше соли, муки и спичек. Отец же сказал, что все равно на всю войну не закупишь, поэтому и выдумывать нечего. В магазинах по-прежнему, как и вчера было еще много разных товаров. Народ с покупками пока еще не торопился. Вместо растерянности вчерашнего дня к людям возвращалась самоуверенность и надежда. Мнения на войну были у всех примерно одинаковы. Многолетняя государственная пропаганда воспитала в населении веру в свое мудрое правительство, в силу советской армии, а кино, газеты и радио сделали наше население самоуверенным.
Мы еще ничего не знали о бывшей действительности, но, как мне кажется, не было ни одного человека в стране, кто бы сомневался в близкой победе. Потому, на второй день войны, были только уверенные и оптимистические настроения. Это настроение можно передать словами моего отца, который был типичным советским гражданином. Вечером, придя с работы и, по-видимому, уже наговорившись на тему войны он выражал как свое, так и общее мнение:
- Чего это вы все приуныли? Думаете, что мы не готовились к войне? Как бы ни так! Пусть война будет хоть сто лет, у нас всего хватит. По-вашему, мы жили трудно потому, что у нас в самом деле ничего не было? Нет, голубчики! Все откладывалось на черный день, на случай войны. Ведь недаром Ворошилов сказал: 'что, если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов'!
На самом деле отец и не знал, откуда эти слова. Он не знал, что это слова только из песни. Ему казалось, что все сказанное про армию и про войну исходило из уст Ворошилова. Про себя он думал, что Ворошилов самый главный и опытный наш советский генерал и полководец. Он считал, что главнее его в армии не бывает людей.
- Вы отстали в своих мыслях! - Поучал отец. - Вы думаете старыми мерками. Думаете, как было при царе, что ли? Есть у нас все: есть у нас чем воевать, есть кому воевать, а уж кушать что будем, так об этом и разговор не стоит вести. Ничего не надо запасать! В огромных складах, которые никому неизвестны, хранятся запасы лет на десять. Вот увидите!
Верил ли он сам в это и поверили ли мы отцу, трудно сказать. Только наша бабушка сказала 'дай бог!'. Ей вроде бы стало стыдно за свои предложения о закупке соли, спичек и муки. Она сказала:
- Я-то что? Я ничего. Я хочу чтобы было, как лучше. Только вот, соли бы надо, - опять попросила бабушка.
- Брось ты! Пустое свое заладила. Соли, да соли, - недовольно возразил отец. Ему казалось, что он умнее всех нас.
Да и мы тоже ему верили.
- Вон, сколько ее, этой соли, на складе лежит, - сердился отец. Отец работал в торговле и мы под конец согласились на том, что пока волноваться не следует, а потом будет видно. Все мы еще склонны были думать, что это будет короткая война и не настоящая.
На второй день войны, в понедельник, в школе собралось много школьников. Из нашего класса - больше половины. У мальчиков было повышенное воинственное настроение, все себя чувствовали уже героями. Мы понимали, что нас заберут в армию, а поскольку сейчас идет война, следовательно и на войну. Мы бодро шутили и очень старались не выглядеть вчерашними школьниками. Нам хотелось выглядеть взаправдашними воинами и героями. Казалось по причине войны, не только мы сами себя уважаем и гордимся собой, но и наши девушки смотрят на нас как на будущих героев и ждут от нас воинских подвигов. Мы не пытались разуверять девушек в этом. Нам было приятно сознавать себя героями.
Шурик не сводил глаз с Раи, ждал от нее ласкового взгляда или теплых слов. Однако она не особенно спешила его порадовать и он ходил мрачный с опущенной головой. Кто-то предложил всем классом идти добровольцами на фронт. В то время патриотические начинания были очень в моде.
Более трезвые из нас возразили на это:
- Куда добровольцами всем классом? Еще не берут даже тех, кого должны были забрать.
Кто-то из старших сказал:
- Не спешите, навоюетесь. Всем хватит. Глупыши вы все.
А может быть и в самом деле мы рассуждаем как дети? И мне даже показалось, что мы все говорим фальшивые слова. Было немного стыдно. Однако, несмотря ни на что, мы все же понимали, что нам, мальчикам, воевать придется.
В школе и на второй день в нас никто не нуждался. Никто не заметил нашего юношеского патриотизма и мы потолкавшись по пустым классам разошлись незамеченными.
Рабочий день в понедельник начался как обычно. На работу вышли все. И если раньше некоторые могли слегка запоздать на работу или, заболев, пойти к доктору, в этот день все было строго по-деловому, точно и с энтузиазмом. Каждый сознавал серьезность происходящего момента и все старались показать свою дисциплинированность, свою ответственность за судьбу своей страны и личную причастность к происходящему. Если в первый день войны люди были как бы оглушены и шокированы происшедшим. Кроме того, бездеятельность в выходной день еще больше усиливала растерянность и неопределенность, то уже понедельник народ встретил, как тогда говорили, во всеоружии и со стальной волей к победе. Преданность своей стране и своему правительству граничила с фанатизмом и самопожертвованием. Возможно, начало войны в каждой стране проходит одинаково. На второй день войны уже никто не шутил и не балагурил, как вчера. Уже никто не подшучивал насчет дружбы с немцами.
Внешний вид каждого гражданина нашего города, а может быть и всей страны, был суров, деловит и выражал собой ту решительную волю, с которой он готов хоть сейчас идти в любое место, куда прикажут. Было даже приятно видеть такие лица и сознавать, что не смотря ни на что, вокруг все в порядке и ничего плохого не случится. Это успокаивало и еще больше поднимало дух и уверенность в себе. Мы тогда гордились своим народом, своей страной. Мы верили, что победим мы и, только мы! Радио толком ничего не сообщало о событиях на фронте, но мы верили, что эти сообщения будут только о победе. Ведь столько было побед до этого! Как можно было думать о другом? Хасан, Халкин Гол, Финляндия, Польша, Бессарабия. Подряд много лет - только победы. Наши летчики летали через полюс в Америку, разве этого было мало для новых побед? Пропаганда в кино, радио, книги сделали нас духовно непобедимыми. Даже думать о другом считалось за предательство. Были иногда сомнения, но они были смутными и глушились официальными сообщениями. Мы, советская молодежь, безусловно были 100% патриотами. Время поработало для этого. Вначале октябрята, потом пионеры, комсомольцы и уже некоторые готовились в партию. Это была молодежь наша, советская. Дай ей умного руководителя, вождя полководца и она сметет все трудности на своем пути! Сметет не как темная сила, а во имя лучшего на земле! Таково было наше сознание. Так мы думали, а время шло. На фронте шли бои.
Мы, выпускники десятилетки, в те страшные дни ходили по городу без всяких дел. Прислушивались и приглядывались к происходящему. Про себя и по-своему реагировали на все события и с нетерпением рвались на фронт. Ждали, что скоро нас вызовут в военкомат. Однако военкомат нами не интересовался. Если некоторые ходили в туда сами и спрашивали о себе, то им отвечали - ждите. Придет время - вызовем. Отлучаться от города далеко не разрешали. Неопределенность и бездеятельность расхолаживали воинственное настроение. Некоторые соответственно обстановке совершенно ничем не занимались. Спали, если, ходили в парк и ждали повестки в военкомат. Другие же, не надеясь что их возьмут в армию, готовились к поступлению в институт. Шурик собирался поступить в Кронштадское артиллерийское училище. Я подал заявление в Новосибирский институт военных инженеров транспорта - НИВИТ. В Новосибирске жила моя тетка, которую я никогда не видел и даже не подозревал об ее существовании. Тогда казалось, что у родных в войну, будет легче жить и учиться. Из института мне прислали вызов на учебу. Однако обстановка на фронте менялась так быстро, что я не знал как мне быть. Ехать или не стоит. Если война будет продолжаться долго, то есть ли смысл ехать на учебу? Все равно бы взяли на войну из