На базаре местные лагерные капиталисты позволяли себе также и роскошь. Они важно сидели на кирпичах, а предприимчивые брадобреи натирали им мокрыми ладонями бороды и брили. Для некоторых находили также и мыло, но это для особо богатых, которые ходили на работу. Мой пожилой приятель на этот раз сделал удачную вылазку из камеры. Полицая в дверях не было, хлеб он обменял быстро, а потому и возвратился довольно быстро. Сосед принес светлой и вкусно пахнущей макухи, размером с полпайки хлеба. По цене макуха была дороже хлеба, т.к. в ней содержалось масло. Мой вразумительный товарищ посоветовал скушать макуху за два раза. Он считал, что желудок мой болен, а в макухе попадается шелуха от семечек, которая может повредить. Этого же мнения были и другие.
После полудня, вставая с цементного пола на очередное свидание с парашей, я потерял сознание и упал. Знатоки медицины в нашей камере пытались было привести меня в чувство. Однако после безрезультатных попыток они поставили заключительный диагноз: смерть. Итак, я умер. От трупа исходили не весьма благовонные ароматы. Палата была в растерянности. Пришел полицай. Он важно посмотрел на мертвеца, прошелся по камере и весьма глубокомысленно изрек:
- Умер ваш доходяга. Если еще не совсем, то все равно будет лучше, если его вынести в коридор. Утром будут выносить умерших из других камер, заберут и его.
Ухватив меня поудобнее за ноги вытащили в коридор. Положили у стенки возле дверей камеры. Камера притихла. Ее жители разрешали трудный вопрос. Как поступить с моим имуществом. Ведь на мне были почти новые ботинки. Если полицай еще не успел их снять с меня, то было бы не плохо ботинки продать самим на пользу всей камеры. Камеру полицай закрыл на задвижку и это служило препятствием к невинному мародерству. Мои приятели были в большой печали. Ведь я пропал вместе с хорошими ботинками. Какая оплошность!
Прошел час или больше. Лежать на холодном цементе мне надоело, я открыл глаза. Удивление мое было велико. Я не понимал, за какие заслуги мне предоставили целый коридор на одного. Поднялся с цемента, отыскал свою камеру и, отодвинув задвижку, вошел внутрь. Камера встретила меня радостным удивлением. Я занял свое прежнее место на полу.
На другой день мою пайку хлеба снова обменяли на кусок макухи. Прошло два-три дня и моя болезнь пошла на убыль. Помогла ли мне макуха или самой болезни надоело сидеть во мне, как бы то ни было, я почти совсем перестал подходить к параше. Несколько дней спустя мой Котовский товарищ сказал:
- Кто знает, что будет с нами. Нас могут перевести в другой, худший, лагерь, могут угнать в Германию. Ты, Николай, слаб еще. Было бы не плохо подкрепиться тебе питанием. Вот если бы ты продал чего-нибудь из своей одежды. Ну, ботинки, к примеру. На выручку купить еду. Иначе тебе не осилить плена. Для нас каждый прожитый день - это уже победа, выигрыш.
Так я и сделал - продал ботинки. На вырученные деньги покупал макуху, картофель и стал набираться сил. Вскоре появились слухи, что лагерь наш будут переводить. "Куда?!" - никто ничего не знал. Вначале отобрали интеллигентов. Их одели в крепкую одежду и куда-то увезли. Я же, будучи всего-навсего школьником, остался среди прочего многочисленного плебса. Камеры все пересортировали и я очутился совсем в другом блоке, с другими незнакомыми людьми, на третьем этаже. Сверху был виден огромный город, Днепр и поля вдали. Все было в какой-то синеватой дымке и манило на свободу. В камерах все настойчивее утверждались слухи, что этими днями нас всех увезут в Германию. Одни к этому отнеслись совершенно равнодушно. Другие стали уединяться, таинственно шептаться и готовиться к побегу. Я был столь слаб, что ни для кого не представлял никакого интереса. Ни для побега, ни для компании в камере. Да и вообще-то, кому бывают нужны слабые обессилившие люди? Даже родные отворачиваются от таких. Так и я, один, без друзей и товарищей, ходил по коридору, приглядывался к приготовлениям других и все виденное наматывал себе на ус. Авось мне тоже пригодится. Кроме всего, секреты и тайны других всегда интригуют.
Однажды утром я сидел в дальнем углу коридора, ел вареную картошку, которую еще тогда выменял за ботинки на базарчике и наблюдал за таинственной суетней пленных. В этот момент ко мне подошел мужчина в гражданской одежде. Вместо гимнастерки, какие были на всех нас, на нем был одет поношенный брезентовый плащ.
- Здравствуй. - Сказал он. Я поздоровался. Было интересно, кому это вдруг понадобился доходяга. - Ты меня не узнаешь? - Спросил он. Я вглядывался в знакомое лицо и не мог вспомнить. Кто это такой, где я его мог видеть раньше. Знакомый незнакомец отрекомендовался сам: - Я Сорока. Мы с тобой служили в одном батальоне. Я был в особом отделе. Только теперь я уже не старший лейтенант Сорока. Фамилию пришлось сменить. Называй меня Шевченко, понял?.
Встреча была радостной. Сорока-Шевченко рассказал, что он уже три раза бегал из лагерей и что на воле лучше. Население встречает беглых хорошо. Кормит их и помогает чем может.
Потом он сказал:
- Ты, Коля, был хорошим солдатом. А теперь посмотри на себя. На кого ты стал похож? Зря умрешь здесь. Ни за что погибнешь. Тебе надо что-нибудь предпринять.
- А что сделаешь? - сказал я.
- Мало ли чего можно сделать! Посмотри вокруг - все собираются что-нибудь делать. Я лично не собираюсь умереть здесь с голоду. Снова убегу. Вот подыщу себе напарника и обязательно сбегу. Говорят, скоро нас повезут в Германию. Вот и случай готов для побега.
Раньше я как-то не думал о побеге и не представлял себе, как это делается. Если и думал об этом, то смущал меня не сам процесс побега, а другое. Я был достаточно смел и решителен для таких действий, убежать я мог в любое время. Пугала неопределенность. Куда бежать, к кому, если кругом все враги. Если даже далекие свои стали тебе чужими и будут смотреть на тебя подозрительно. Теперь же мне представился такой редкий случай и нужный человек. Человек, который знает куда бежать, который сам бегал и имеет в этом деле опыт. Этот случай поднял настроение. Хотя я все еще сомневался. Может быть, он просто болтун и набивает себе цену. Я был в растерянности. Как быть, кому верить, как поступить? Ведь по сути дела нет ничего такого, ради чего стоило бы волноваться и думать.
Все же с этого момента мысль о побеге не оставляла меня. Я и Сорока почти всегда были вместе и идея сбежать сделала нас неразлучными. Несколько дней спустя Сорока показал мне двух крепких парней в гражданской одежде. Он сказал, что это те парни, с которыми его поймали при облаве. Они тоже пленные, но успели переодеться в гражданское. Парни решительные и долго в лагере не задержатся. Это будет наша компания. Мы познакомились. Имена их как-то выветрились из памяти, так как знакомство наше было непродолжительным.
Оба напарника выглядели ребятами крепкими и хорошо упитанными. На них еще не было той бледности и худобы, с которой были знакомы пленные со стажем. Кожа на руках не успела покрыться неотмываемой черной коростой. Их руки и бедра были еще нежны и белы. Они никого не ругали и никого не хвалили. В разговоры о политике не вступали. Тот, что был пониже ростом и потолще, рассказал, как он попал в окружение, как успел переодеться в гражданскую одежду и пришел к себе домой. Когда немцы делали прочесывание окруженного района, забрали и его. Он жаловался на порядки в красной армии, при которых солдатам стригут волосы на голове. Он сказал, что, если бы у него голова не была пострижена, то его никогда бы немцы не забрали сюда. Они отличали гражданских от красноармейцев по волосам на голове. Снимут головной убор. Если голова пострижена, то считают, что это переодевшийся красноармеец. Иди в плен. Если на голове шевелюра, то не трогали. Другой напарник попал в плен тоже потому, что на голове не было волос. Он рассказал, что его дядя оставлен нашими специально в тылу врага и он служит у немцев старостой. При необходимости он помогает всем советским людям. Он предлагал добраться до его дома, что находится в середине буда (???) возле Харькова. Там этот дядя поможет раздобыть всем нам документы и добраться до своих. Он очень красиво рассказывал, как в окружении ему удалось закопать в землю бочонок сала и целую бочку спирта. Все это было очень заманчиво, а главное, появилась цель в жизни, интерес к ней. Даже маленькая цель в жизни, пробуждает интерес. Делает ее живой, как бы освежает человека и подталкивает к действию.
Начались тайные совещания и подготовка к побегу. Бежать решили всем вместе. Передвигаться ночью, а днем где-нибудь отсыпаться.
С документами бежать, конечно, было бы лучше. Только где их взять? С ними можно было бы двигаться и днем, не рискуя быть задержанным.
В первое время пытались даже собственными силами изготовить себе документы. Нашелся художник, который умело рисовал немецкие круглые печати с орлом и немецким шрифтом. Я составил текст прошения на немецком языке. В отдельности как будто все получалось. На черновиках. Однако, когда соединяли все вместе, получалось плохо. Не было нужной бумаги, чернил. От затеи с фальшивыми прошениями пришлось отказаться. О возможностях сбежать в это время думали многие. Особенно - молодежь. Повсюду, по углам и в укромных местах, сидели небольшие группы пленных и о чем-то таинственно шептались. Разговоры сразу же замолкали, если появлялся кто-либо посторонний.
Блоковые полицаи видели все это, однако никому не противодействовали. Для них наши приготовления были либо безразличны, либо они заранее знали, что нам бежать некуда и поэтому были спокойны. Было ясно одно, что при отправке в Германию многие убегут. Перед самой отправкой всех пленных вывели во двор и возле комендатуры составили наш пофамильный список и наши профессии. Это было важным признаком, предпосылкой к отправке. Вечером в камеры принесли хлеб и каждому выдали по одному кирпичику солдатского хлеба. Судя по количеству выданного хлеба, дорога предполагалась дальняя. Утром, выстроив в колонну по пять человек, нас привели на вокзал. Мы трое стояли в одном ряду, а Сорока в ряду впереди нас.