раведников.
Утром проснулись все сразу, как по команде. Рядом ходила лошадь. Увидев нас или еще что-то, лошадь заржала и разбудила всех. Солнце еще не взошло, но было уже светло. Прислушались. Стрельба была обычная, монотонная, без подъема и ожесточения. Стреляли, как и вчера вечером, на прежнем месте. Эта обычная перестрелка ни у кого не вызывала никаких чувств. Фронт был где-то километрах в 10-12. Так далеко загнал нас страх, а, может быть, и общее положение бегства и общей паники. Страшное дело эта всеобщая паника. Очень заразное явление. Этот страх смерти может остановить тоже страх смерти. Только более сильный и неотвратимый.
По- видимому, заградительные отряды в некоторых случаях вполне целесообразны и себя оправдывают. Решительные и суровые меры могут предотвратить тяжелые и далеко идущие последствия. Я вспомнил комиссара Бельченко с пистолетом в руках, убитых паникеров, цепь солдат и пулемет на пригорке. Воспоминания о страшном вчерашнем дне и мужественном Бельченко на меня подействовали благотворно. Я решительно настроился вернутся туда, где стреляют. На кой черт сдались мне эта штабная машина и ее дурацкое барахло. Пусть ее охраняет лейтенант. Ведь вчера-то я не собирался ездить на этой машине и не моя вина, что обстоятельства сроднили меня с этой машиной и ее пассажирами. Своими сомнениями я поделился с Мишкой. Он согласился со мной и сказал, что лучше всего будет, если мы вернемся все вместе с лейтенантом. Находясь под начальством лейтенанта мы чувствовали себя увереннее. Никто не смог бы заподозрить нас в дурном. Кроме всего, наличие при нас столь важной штабной машины с имуществом придавало нам определенный вес и смысл наших поступков. Лейтенант тоже все это понимал не хуже нас, а может быть, еще и получше. Но что мог он сделать! Мы были в полном неведении событий. Где сейчас находятся наши части, куда нам ехать? Что делать? Вскоре выяснилось, что все мы одинаково мучаемся одними и теми же сомнениями. Ведь другие-то еще дерутся. Значит, не все еще пропало. А кроме всего, если в панику ударились только мы, значит, мы трусы и дезертиры. Сами убежали, да еще и подвели других. Ведь мы связь штаба дивизии. Что нам делать?
Все сидели молча, смотрели вниз, изредка переговариваясь. Наш лейтенант тоже молчал и чего-то ждал. Нас-то конечно легко было понять, чего мы ждали. Мы ждали распоряжения своего лейтенанта. А он чего ждал и молчал?! Выждав подходящий момент, я, ни к кому определенно не обращаясь, сказал:
- Ну что, поехали?
- Куда? - Спросил лейтенант.
- Домой! - ответил я. Все засмеялись.
- А что, братцы-славяне, поехали на старое место. Может быть, фронт еще там! - сказал Мишка.
- Мое дело шоферное. Куда прикажете, - ответил шофер, - машина готова. Прикажете подать? - снова все засмеялись.
- Ладно, - сказал лейтенант, - поехали обратно, своих будем искать.
Агитировать никого не пришлось. Выехали из кустарника. Мимо тлеющих пожарищ, воронок от бомб и уже дурнопахнущих убитых людей и животных выехали на главную улицу бывшего села. Остановились. Дальше ехать было нельзя. На дороге нескончаемой вереницей в строю шел пехотный полк. Полк был еще не обстрелянный, подтягивался откуда-то из резерва и спешил на выручку, на передовую. Из разговоров с солдатами выяснилось, что полк идет своим ходом откуда-то издалека. Шли ночами. Днем прятались от авиации по лесам и оврагам. И вот, за эту ночь полк, проделав километров 40-50 пути, еще утром надеется занять позиции на передовой. Точного расположения фронта они не знали. Солдаты выглядели сильно уставшими. Видимо, беспрерывные ночные марши сильно измотали их. Они выглядели как уставшие невольники. Солдатские каски, противогазы, лопаты и все, что казалось тяжелым и за что не сильно наказывали, все было выброшено. Лишь у немногих на винтовках виднелись штыки. Другие либо утеряли их, а может быть, просто выбросили. Штыки нам всем, солдатам, иногда казались необъяснимым анахронизмом. Мы считали, поскольку нам не дали патронов, то и надежды наше командование возлагает на штыки. Казалось глупо, да куда денешься. Ты солдат и делай то, что тебе приказано. Не всем дано право размышлять, тем более высказывать свое мнение.
Движущийся к фронту полк был явно небоеспособен. Некоторых солдат, больных или уставших, везли на телегах или, как мешки, несли на руках. Лошади в повозках были классические клячи из карикатурных картинок. До встречи с этим полком мы, солдаты, считали себя плохо укомплектованными и небоеспособными. Теперь же, глядя на этот несчастный, заживо погибающий без боя полк, в нас появилось двоякое чувство. С одной стороны перед солдатами проходящего полка у нас появилось к самим себе чувство эдакого сытого барского превосходства перед ними. С другой же стороны, глядя на них, мы видели свой жуткий, ничем не оправданный и не объяснимый конец. Зрелище было ужасное и оно действовало на сознание. Стрельба только разгоралась. Самолеты еще не летали. День только начинался. Усталый полк во что бы то ни стало спешил еще утром занять свои позиции. Глядя на них мы никак не могли понять, как это такая масса людей храбро идет, не боясь самолетов. Ведь уже день на дворе и не ровен час появятся самолеты. Шофер через дверцу машины начал было предупреждать солдат.
- Братцы! - Крикнул он. - А вы разве самолетов не боитесь?
Никто ничего не ответил, солдаты продолжали движение. Шли они то неровным строем, то отдельными большими толпами. Уставший организм, чтобы хоть как-то сохранить остаток сил, перестал реагировать на окружающее. Наверное им было все равно. Полковник же, так удачно доведший свой полк до фронта, по-видимому, решил, что оставшийся десяток километров до передовой он сумеет проскочить так же без потерь. Солнце еще не взошло. Высоко в небе появились первая "рама". Не обращая никакого внимания на движущуюся колонну войск, пролетела мимо.
- Ну, теперь надо отсюда сматывать удочки, да подальше. - Сказал лейтенант. - Поехали!
- Куда поедешь? Видите, вся дорога забита людьми. Давай лучше назад! - Ответил шофер. Солдаты в колонне тоже начали принимать меры предосторожности. Кто-то подал команду "воздух!"
Колонна вначале было рассыпалась, но, видя, что самолет уже улетел, снова собрались в строй и продолжали свое движение к фронту. Мы же стояли на месте и никак не могли выехать на дорогу. Не прошло и 10 минут, как началось неожиданное.
Откуда- то с большой высоты с душераздирающим воем на солдат посыпались бомбы. Солдаты быстро разбежались, укрылись. Самолеты, сбросив несколько сот, а может быть, и тысяч больших и мелких осколочных бомб, спустились ниже и стали поливать землю и солдат из пулеметов. За первой отбомбившейся партией самолетов сразу же появилась вторая такая же партия. Подходя к цели, самолеты вытянулись в длинную цепочку и по одному по очереди пикировали на колонну, на повозки. Выходя из пике, самолеты обстреливали их из пулеметов. С земли никто им не отвечал. Большие, двухмоторные самолеты с черными крестами на крыльях избивали беззащитных солдат, как хотели.
Потом, сделав холостой круг, как бы осматривая содеянное, выбросили листовки и улетели. Солдаты после бомбежки медленно стягивались к дороге в строй. У некоторых в руках были листовки. Листовки читать было строжайше запрещено. Однако после такого страха, наверное, позабыли выбросить. В листовках немцы хвалились своими победами, предлагали сдаться в плен, ругали жидов и коммунистов.
На одной из листовок была фотография. На ней было снято, как наши военнопленные хорошо живут в плену. Столы, накрытые белой скатертью. На столах в тарелках много хлеба и солдаты чего-то кушают из тарелок. Рядом ходит повар с половником и разливает ковшом в тарелки еду. На одной из таких листовок среди наших военнопленных сидит за столом сын Сталина и тоже кушает из тарелки. Было интересно смотреть такие листовки и фото. Все мы, конечно, понимали, что это все не так на самом деле. Что все это пропаганда, с помощью которой нас, солдат, пытались соблазнить. Однако метод соблазна был интересен. Было интересно знать, во что ценят тебя твои враги и на какую приманку рассчитывают, что ты клюнешь. Некоторые говорили, что, может быть, и в самом деле где-то кормят так, но ведь на фото сидит сын Сталина. А нам все равно одинаково, что здесь, что там плохо. Все-таки как здесь ни плохо, а все равно у себя дома всегда лучше. Себя мы считали людьми надежными, думали, что и вся наша армия такая. Потому иногда возникали споры. Мы рассуждали: на кого рассчитаны данные листовки. Если это враг, то он и без листовки убежит, а если это свой, то маловероятно, чтобы он мог клюнуть на такую дешевую приманку. Однако несмотря на запрет, было интересно читать вражеские листовки и мы их читали. Читали, правда, потихоньку. Другие же демонстративно не читали их и ругали тех, кто читает. Интересно знать, читали ли они сами их наедине, тайно, эти листовки. Рассыпавшийся после бомбежки полк собирался медленно. Солдаты были возбуждены и боялись, что самолеты могут вернуться снова. Потери были небольшие. Что не говори, а солдаты прятаться от бомбежек были обучены достаточно хорошо. Наверное, уже столько раз попадали под них пока дошли до фронта. Действовали они умело. Всю эту картину нам хорошо было видно из нашего убежища в большой воронке. Санитары подобрали раненых. Погрузили на повозки. Некоторых раненых несли на руках или на спине верхом. Кое-как построившись, полк двинулся к передовой. Убитых никто не подбирал. Они были брошены в поле на произвол судьбы и милость кого угодно. Собственно говоря, по дорогам и в полях лежало так много убитых и раненых, что они примелькались и никто на них не обращал внимания. Была такая суматоха, что даже живые не знали, куда им деться. Госпитали были переполнены. Под конец, бомбами они же превращены в щепки, а люди побиты. Всякий медперсонал погиб, частью разбежался. Не было ни одного приличного дома в деревнях, который уцелел бы. Бои были тяжелые. С каждой стороны в них участвовало по нескольку современных армий. Грохот был непрерывный и люди так привыкли к стрельбе и бомбам, что перестали обращать на них внимание. Казалось, что все это касается кого-то другого, а не тебя. Рядом с передовой, если туда не часто залетали пули и снаряды, крестьяне пахали землю, старухи пасли коров и нич