- Да он же жид! Братцы, глядите, я жида поймал! А ну, снимай штаны!
Кто знает, чем бы закончился спор, если бы не вмешались другие. В те времена все евреи уничтожались. Однажды мне пришлось познакомиться с юношей лет семнадцати. В Городке он был пришлым и считался цыганом, отбившимся от своего табора. Это был красивый юноша, брюнет, с вьющимися волосами, хорошо плясал и пел цыганские песни. Вернее будет, если скажу, что пел он русские цыганские романсы, которые я до войны слушал по радио или патефону. По разговору чувствовалось, что юноша был из культурной городской семьи и бродячие цыгане такими не бывают. Меня он спросил, кто я есть на самом деле, из какого города и кто мои родители. Он заметил, что я не похож на местных жителей, да еще с немцами разговариваю по-немецки. Сегодня у многих сложные судьбы, но жить приходится. Тогда я подумал, что если он не цыган, а еврей, то какие душевные переживания и страх ему приходится переживать каждый прожитый день. Сколько нужно мужества, ловкости и изворотливости, чтобы выжить в звериной стае обычных людей. Причем в стае, которая натренирована для охоты на таких людей, как он. Страх смерти и желание жить придавали юноше силы. Позже стало известно, что он действительно был еврей, и его расстреляли. Мне было жалко его, стыдно за людей и страшно. Такова еврейская судьба. Ее кровавый след тянется уже две тысячи лет. А виноваты они в том, что верующие христиане уверяют, будто бы первобытные иудеи распяли Иисуса Христа, еврея, на которого они молятся, почитая за своего бога.
Все население, жившее на оккупированной территории, жило в страхе и неуверенности в завтрашнем дне. Одни боялись немцев, другие советских. Мирное гражданское население как бы разделилось на два противоположных лагеря. Большинство считало себя советскими. Меньшая часть была за немцев. Одни высказывались против колхозов и ругали НКВД. У каждого были свои доводы и свои правильные объяснения. А еще была категория людей, которые вообще были ни за кого. Они были сами за себя и хотели они только одного - мира. Все жили рядом и, чтобы выжить, каждый что-то делал в своих интересах. Одни, чтобы защитить родину от немцев, ушли в партизаны. Другие, не любя советы, ушли служить немцам. В своих поступках люди руководствовались не только политикой. У живых людей бывает много других разных причин, чтобы поступать по-своему.
Многие молодые парни уходили в партизаны или к немцам без всякой симпатии или ненависти к тому или другому. Просто из-за влечения молодости, жажды приключений, чтобы потом себя считать человеком бывалым. Им было безразлично, за кого воевать, лишь бы повоевать. Среди молодых парней такое тоже встречалось. Начитавшись книг и наслушавшись рассказов про войну, у ребят появлялось желание познакомиться с войной поближе. Потрогать ее еще и руками. Если выбор сделан шутя, приключения ради, то воевать приходилось по-настоящему, расплачиваясь своей жизнью. Даже если не убьют и не искалечат в боях, то характеристика, как человека бывалого, будет обеспечена на всю оставшуюся жизнь. Будет она плохая или хорошая, определят дальнейшие житейские хитросплетения. Она может оказывать влияние на ход всей последующей жизни человека. И все же, как бы ни было потом, выбор сегодняшнего дня молодежь делает без особого интереса к завтрашнему дню. Да и предугадать завтрашний день может не каждый, в сумятице разноречивых событий, в которых множество неясностей и противоречивостей, сделать правильный выбор не всегда легко даже человеку, умудренному житейским опытом.
Наверное, потому интересы сегодняшнего дня часто берут верх. В голове человека всегда бывает много неясностей, вызывающих сомнения, колебания. И, если человек живет своей обычной, размеренной жизнью, не всегда задумываясь над своими действиями, то это еще не значит, что жизнь так проста. Если чуть поразмыслить, то легко прийти к мысли, что жизнь есть творчество, где каждый свой шаг приходится осмысливать, предугадывать и рассчитывать, после чего снова появится новая ситуация, как бы продолжение первой, где опять нужно новое осмысление и творчество в новой ситуации. Впереди всегда ждет много неясного. Так уж устроена жизнь. И все же многие угадывают правильно. Если не вникать в причинность поступка, следствие, со стороны может показаться необъяснимым.
Когда меня в Михайловке задержали и посадили в амбар к казакам, то вместе со мной на полу на соломе находился русский паренек лет четырнадцати. На допросе его били и спрашивали, где находится его брат. Брат его тогда был в партизанах. Мальчика отпустили домой. Через месяц другой из партизан сбежал и брат мальчика. Как все это было, я всего не знаю, но потом обоих увидел уже в казаках. Старший брат был одет в немецкую солдатскую форму, а младший был в гражданской одежде и часто приходил к брату в казарму. Казаки знали, что он бывший партизан и переметнулся к немцам. Себя в душе они считали грешниками, но на поступок бывшего партизана смотрели, как на предательство. Фамилия перебежчика была какая-то церковная, наподобие 'Пономарев'.
Через некоторое время после появления в части Пономарева, утром эскадрон выехал из района в леса. Часть казаков ехали верхом на конях, другая часть на санях. Я ехал на санях. Ездовым была молодая девица, мобилизованная властями в извоз. Впереди, вместе с офицерами немцами ехал бывший партизан-перебежчик Пономарев. Вскоре за лесом появилось село. Как такового, его уже не было. На его месте чернели пепелища сгоревших домов, русских изб. Среди всего этого, как памятники, возвышались кирпичные трубы печей. На одной печи одиноко сидела кошка. Вокруг не было видно никаких признаков жизни. Даже чьих-нибудь следов на снегу. Где-то вдали пробежала собака. Проезжав село, никто ни о чем не разговаривал, все ехали молча. Когда выехали из сожженного села в поле, то на душе у меня потаилось какое-то подобие облегчения. Но ненадолго. Километра через два въехали в такое же сожженное село. Дома давно сгорели, а пепелища занесены снегом. На отшибе стоял полусгоревший сарай. К нему мы все и подъехали. Впереди всех выступал Пономарев. За ним двигались остальные и в конце мы на санях. Перебежчик показал место в обгоревшем сарае и казаки стали копать. Пока они копали, я решил посмотреть на то, что осталось от села. Дома сгорели все. Остались кое-где полузанесенные снегом крестьянские полуподвалы. Там кое-где лежал бедный крестьянский скарб. Было много вещей, еще пригодных к употреблению, но все лежало так, как будто было никому не нужным. Я было поинтересовался и спросил у казака:
- Где все люди?
Тот хитро заулыбался и сказал:
- Иди вон, спроси у немцев, они тебе расскажут, куда подевались люди. Нету людей. Ответ мне не понравился и больше ни у кого ничего я не спрашивал.
Перебежчик был предателем от души. Мало того, что он предал своих товарищей по отряду, да еще выдал немцам самое ценное для партизан - большой склад продовольствия. Казаки вытащили из ямы мешков тридцать или сорок пшеницы. Все это было погружено на сани и мы без помех по снегу поехали домой. Присутствия партизан поблизости никто не заметил. Когда мы проезжали через лес, немцы для храбрости по лесу дали несколько очередей из автоматов. Лес проехали тоже спокойно. Выгрузив партизанское зерно в сараи, ездовых, мобилизованных крестьян, отпустили домой.
Другой раз, примерно через неделю, весь эскадрон выехал на войну с крестьянами лесные деревни, верхом на конях. За день до этого в район прибыли немцы в волчьих шкурах поверх солдатских френчей и со значками на пилотках 'мертвая голова'. В этот день они выехали на подводах несколько раньше нас. Мы их догнали при въезде в село, в которое ехали. На середине дороги стоял брошенный советский танк. Мы его объехали стороной. Тогда у меня в голове появилась фантастическое желание: вот было бы хорошо, если бы в танке сидел русский танкист и из пулемета врезал бы по ним, всем этим казакам да немцам. Но танк молчал, и мы проехали мимо, не обращая на него никакого внимания. Куда мы все ехали, никто ничего не знал. По дороге казаки говорили, что таких складов, какой уничтожили в прошлый раз, у партизан много. Они собирают продовольствие в деревнях у населения. Чтобы партизаны не смогли восстановить свои склады снова, нужно, чтобы не было сел и людей в них.
В этот раз было не похоже, чтобы мы ехали потрошить партизанские склады. Не было саней с нами, да еще, зачем-то появились вот эти немцы в звериных шкурах. Это был недобрый признак. Может быть, в самом деле, немцы, чтобы уморить партизан голодом, решили ликвидировать их базы снабжения. Попросту говоря, уничтожить села. Это был немецкий метод борьбы с партизанами, потому они и жгут села. Сколько уже сожгли. Разговоры меня пугали, тревожили, и я все время пытался угадать, куда же и зачем мы едем. Казаки шутили, иногда пели песни: 'Ой, ты Галю, Галю молодая, спидманули Галю, забралы с собою'. Я тоже подпевал.
Немцы иногда пользовались мной, как переводчиком, потому я ехал в первых рядах ближе к ним. Когда эскадрон уже въехал в село, к нам, ехавшим в первом ряду, подъехал офицер и приказал занять дом на пригорке при в въезде в село. Так мы и сделали. Подъехав к дому, привязали к изгороди коней. Казалось, дом был пуст. Никто нас не встречал. Когда вошли, то оказалось, что там жили две молодые женщины и старуха, их мать. Встретили нас приветливо. Иначе не могло и быть, мы могли обидеться и расправиться. Познакомились, разговорились. Казаки шутили с женщинами, те тоже отшучивались и, как бы, между прочим, пытались узнать цель нашего приезда. Мы делали умные липа, что-то двусмысленно отвечали, но что-либо сказать вразумительное не могли, ибо сами ничего не знали.
Минут через пятнадцать-двадцать одна из них вышла во двор. Потом через приоткрытую дверь позвала мать, за ними вслед вышла и другая женщина. Они долго не появлялись, и кто-то из казаков решил проверить, куда это они подевались. Не прошло и минуты, как он снова вбежал в дом, бледный и растерянный. Он что-то хотел сказать, но по-видимому не мог подобрать правильных слов, стоял по середине избы и единственное, что он сказал, это было 'братцы'. Потом он сделал рукой непонятный жест и снова выбежал на улицу. Все поняли, что произошло что-то страшное. Мы выбежали вслед за ним. Над деревней стоял густой дым. Внизу в разных местах горели дома. Все сразу стало понятно, немцы жгут дерев