ню. Женщины, хозяева дома, куда-то исчезли, а мы стояли и сверху с пригорка смотрели на дела европейских пришельцев, перепуганные неожиданным поворотом событий. Мы молча возмущались и не знали, что делать. Они же, женщины, знали, что им делать. Благоразумно, молча и незаметно, куда-то сбежали.
Пока мы смотрели на огромный пожар и приходили в себя от потрясающего зрелища, в голове все это время крутилась фантастическая мысль, вроде какой-нибудь злодейской киносказки. Вначале показывают мирную жизнь волков с мирными овечками или зайцами. Волки забыли, что они волки и у них есть страшные зубы, а овечки тоже не боятся волков. Все они веселятся, делают друг другу приятное, живут дружно и ни каких проблем. Все позабыли про страх, про сущность каждого, данную им природой. Но вот сверкнула молния, грянул гром. Каждый очнулся от колдовского оцепенений и почувствовал себя тем, кто он есть на самом деле. Волки раскрыли рты и оттуда сверкнули зубы. Слабые и беззащитные зайцы и овечки бросились бежать, чтобы спастись от растерзания вчерашними друзьями и почти братьями. В данном случае овечками должны были быть женщины, хозяйки русской избы, стоящей на пригорке возле деревни. Отдельно обижать женщин, персонально за что-либо, никто не собирался. Они вместе с их домом должны были быть уничтоженными потому, что жили в той деревне, которую немцы приговорили к уничтожению. Без зла и без обиды. Они, женщины, первыми сообразили, что им было нужно делать. Пока мы, волки, стояли в оцепенении, что-то соображали да раздумывали, их уж и след простыл. С собой они ничего не взяли. Как были в платьях, так и исчезли молча. По-видимому, они были давно наслышаны о подобных расправах.
Вокруг по соседству было уничтожено несколько таких же сел. Сегодня дошла очередь и до них. Так что то, чего они так боялись и все же надеялись, что их не коснется, дошло и до них. Я не скажу, что мы злодеи и у нас было намерение обидеть мирных женщин. Но как бы то ни было женщины поступили правильно. Так на их месте сделал бы каждый. Сбежал от греха подальше.
- Вот гады, - сказал один из казаков, глядя на пожар. Другой, наверное, развивая мысль первого, продолжил:
- Опять всю деревню сожгут.
Я не понял, кого они ругают, немцев, или еще кого-то. Но, наверное, не себя, казаков, разоряющих русские села по приказу немцев. Немного постояв и сориентировавшись в обстановке, они пришли к пониманию, что сгорит все и все пропадет зазря. Казак, который был постарше, сказал:
- Чего зря смотреть, пошли в хату. Посмотрим, чего там бабы побросали.
Мне было не интересно лазить по сундукам в хате и я не пошел. Сказал, что поеду вниз в деревню, посмотрю, чего там делается.
Настроения у нас были разные. В их компании я был вроде третьего лишнего, и они охотно отпустили меня. Сказали, если чего, то сразу возвращайся.
Я сел на коня, спустился в село и оказался в центре происходящего. Село зажгли сразу в нескольких местах. Огонь, дым. По улицам мечется перепуганный скот. Людей, жителей деревни, не видно. Их как будто здесь никогда и не бывало. От дома к дому степенно не торопясь ходят немцы. У них в руках соломенные факелы. Они подносят их к соломенным крышам крестьянских изб. Посмотрев, как она горит, идут к следующему дому. Внутрь дома они не заходят. Им безразлично, есть ли кто внутри дома и какое имущество там сгорит. Этим занимались русские казаки. Они шли впереди немцев, заходили в хату, чего-то там делали, и так из дома в дом. Иногда они чего-то держали в руках. Наверное, что-то им нужное или ценное. Привязывали к седлу и шли дальше. Однако основная масса казаков было где-то в другом месте. Наверное, в оцеплении села, чтобы деревенский народ не разбежался. Вокруг с грохотом рушились горящие избы. Вверх поднимался огонь, огненные столбы. В воздухе летала горящая солома, пепел. Вокруг метался и ревел перепуганный скот, куры, гуси. И никому все это было не нужно.
Откуда-то доносились человеческие крики. На фоне такой сумятицы спокойно от избы к избе с факелами в руках деловито ходили и жгли дома немцы. Возле горящего дома было слышно, как во дворе страшно визжит и лает собака. Подъехал поближе. Во дворе, на привязи, металась собака. В сумятице страшных событий хозяева позабыли спустить ее с цепи. Рядом ходил немец, поджигатель домов. Он пытался подойти к ней поближе и спустить с цепи. Но она с таким остервенением бросалась на него, что тот отошел. Чего-то вынимал из сумки, бросал собаке, пытаясь успокоить ее, но та с лаем бросалась на него, пряталась в конуру и страшно визжала. Я подошел поближе. Немец почему-то смутился, сказал по-немецки:
- Фарфлюхьер хунд, - и ушел. Я тоже побоялся подходить к собаке. Уж больно свирепо она бросалась на нас, и тоже вышел вслед за немцем. Тот взял пучок соломы, зажег его от горящей крыши и пошел к соседнему дому, не интересуясь, есть ли кто в доме или что там сгорит. Поднес огонь к крыше. Соломенная крыша сразу загорелась, пламя быстро набирало силу. Немец деловито посмотрел, как горит, взглянул на меня. Я стоял рядом. Что-то сказал по-немецки и пошел к следующему дому.
Тогда мне подумалось, что немец этот есть истинно настоящей преступник. Такого и убить мало, потом пришла мысль. Много ли он виноват, ведь он только солдат, исполнитель. Свыше над ним есть сильные и грозные начальники, которые могут послать его на смерть или преступления. Он же беспрекословный исполнитель чужой воли. Если не он это сделает, то пошлют других. Он же, как недисциплинированный солдат, будет наказан, на войне так уж устроено. Если не ты убьешь первым, то убьют тебя. Выбирай, что тебе лучше. Немец, конечно, понимал свою трудную задачу. Наверное, он уже давно смирился с обстоятельствами, выпавшими на его долю.
И все же было интересно побыть в его шкуре и прочувствовать те ощущения, которые он испытывает при этом. Спросить его? Глупость. Немец не объяснит, а я не пойму. Хотелось узнать, остаются ли они, все эти каратели, эсэсовцы и другие после всего этого людьми обычными с нормальной моралью и психикой, или в их сознании и сердцах появляется что то иное, ожесточенность или безразличие ко всему. Не размышляя, почти машинально я зажег пучок соломы от горящей крыши и перешел на другую сторону дома, которая еще не горела. Поднес огонь к крыше. Пламя спокойно, без треска и шума поползло вверх. Я отошел в сторону. Со мной ничего не произошло. Земля не разверзлась, а я никуда не провалился. Я сел на коня, немного отъехал и осмотрелся. Все как было и прежде. Вокруг горели дома. Рядом бегали куры. Немец не спеша шел к следующему дому. Я сам тоже остался прежним. Однако, с этого момента, в душе я стал ощущать что-то новое, необъяснимое и неприятное. Я причислил себя к людям, которых до этого презирал и даже от души ненавидел. Свой поступок оправдывал тем, что дом то поджег уже обреченный, который уже горел. Все это мне не понравилось и я утвердился в сознании, что для подобных подвигов я не гожусь. Казаки сами по себе, они другие, а я тоже сам по себе, я не казак и не немец-эсэсовец. Медленно, с чувством обиды на самого себя, поехал мимо горящих домов.
Возле одного, еще целого дома, бегала старушка. Она размахивала белой бумажкой в руке и что-то причитала. Я подъехал ближе.
- Пан, пан, - кричала она. - Не трогайте мою избу. Не жгите. Я из раскулаченных. Вот документ, - и протянула мне какую-то бумажку.
- Не жгите, я одинокая, у меня нет партизан.
Я ничего не ответил и проехал дальше. Пусть думает, что я немец, а не русский.
Впереди возле горящего дома суетились мальчишки лет по десять-двенадцать. Они чего-то выносили из дома. Складывали подальше на землю, потом снова бежали внутрь. Было интересно узнать, чего это они там делают. Подъехал поближе. За домом стояли хозяйственные постройки и еще не горели. Мальчишки через сквозные двери горящего дома и через двор, бегали в сарай. Оттуда из стога сена доставали пчелиные соты с медом и выносили наружу. Горела пока только крыша дома. Я вошел внутрь. Там было столько дыма, что нечем было дышать, щипало глаза, плохо были видны предметы и бегающие рядом мальчишки. Откуда они здесь взялись? Было странно их здесь видеть. Когда по всей деревне не видно ни души, а здесь сразу трое мальчишек. Посередине двора валялся деревянный ящик с куриными яйцами. Рядом виднелась свежераскопанная яма. Оттуда тоже виднелся деревянный ящик и тоже с куриными яйцами. Один из мальчишек остановился и стал наблюдать за мной, чего это я собираюсь делать. Когда наши взгляды встретились, он сказал:
- Пан, это немцы нашли.
Заходить в сарай было страшно. Крыша дома вдруг стала рушиться, и я поспешил уйти. Едва успел сесть на коня, как она обвалилась. И снова знакомая картина. Треск рушащегося дома. Столб огня вверх и дыма. Летят огненные искры и горящая солома.
Я выехал на деревенскую улицу, где посередине дороги на конях сидели немецкие и русские офицеры. За ними, вытягиваясь в колонну, с разных сторон съезжались казаки. Что было потом с домом и женщинами, где мы остановились вначале, не знаю. В столь страшных событиях забыл узнать. Вся операция длилась часа три или четыре. Сделав свое дело, казаки и немцы собирались на дороге, чтобы ехать домой. Собрались не все сразу, поэтому некоторое время ожидали других, остальных. Никто ни на кого не смотрит и не разговаривают. Вокруг их, слева и справа, горят дома. Одни уже догорают, другие, еще горят большим пламенем. Мы сидим на конях в центре огненного круга. Людей, жителей деревни, по-прежнему не видно. Будто горит село, давно уже вымершее. Наконец послышалась команда, и мы поехали домой. Когда возвращались домой, я спросил у рядом едущего казака:
- А где же жители села? Такое большое село, а людей не видно. Когда они все успели разбежаться?
Тот вначале промолчал, потом на мой повторный вопрос хмуро пробурчал:
- Чего это ты меня спрашиваешь? Сам, что ли, не знаешь?
- А что? - переспросил я.
- Ничего, - ответил тот. - Придуряешься или в самом деле ничего не видел?
- Потому и спрашиваю, что село то большое, а людей не видно,- сказал я.