Это мое свободное отступление от темы, или возникшие мысли по ходу событий. Все это жизнь, которую определяла сложившаяся ситуация, и объективные причины, предопределявшие человеческие поступки и складывающиеся мнения. Война породила много причин, обязывающих живущих сегодня призадуматься и поразмыслить о человеческом будущем, о своем завтрашнем дне. Но под силу ли такое сделать человеку с качествами, которые в него заложила природа, которые не смогли изменить тысячелетия в его борьбе за место под солнцем. Поэтому все мирные договоры между странами, живыми людьми или государствами недолговечны. Они заключаются под влиянием эмоций сегодняшнего дня. Вскоре сегодняшняя ситуация изменится, а вместе с ней и настрой живущих людей, но уже в другое время и в других условиях, с другими интересами и потребностями. Тот, кто начинает войну, ему всегда кажется, что он силен, умен и хорошо подготовлен. Что война для него будет подобием легкой прогулки в мужской компании. Но все это многажды бывало. А разочарования от утрат сменялись на вдохновения и новые надежды на легкие победы. Забываются договора, клятвы, обещания.
И так, едва я успел прижиться в Конотопе и найти товарищей по духу, как снова многих раненых погрузили в эшелон и повезли еще куда-то. Вскоре поезд привез нас в Минск. В Минске госпиталь находился в нескольких кирпичных зданиях напротив знаменитого Минского театра балета. До войны его часто печатали на почтовых открытках. Город был сильно разрушен. Целые кварталы лежали в развалинах. Но это красивое здание стояло во всей своей красе и я, глядя в окно, часто любовался им. Рассказывали, одни с радостью, другие со злобой, как минские партизаны в какой-то немецкий праздник или по какому-то другому случаю взорвали под полом мину. В здании собралось много немецких офицеров на празднество. Было много убитых и раненых. Но само здание внешне не пострадало. Местные минчане говорили, что немцы город взяли быстро, на пятый день войны. Но победить его не смогли. Минск лежал в развалинах, но его руины стреляли. Этим многие минчане гордились.
Минский военный госпиталь был довольно большим. Там были здания отдельно для солдат, и отдельно для офицеров. Однажды мне пришлось побывать в палатах, где лечились офицеры. Все увиденное говорило о том, что немецкие офицеры находились в привилегированном положении. Я был удивлен и поражен увиденным. Чистота беспримерная. Никакой тесноты или скученности. Палаты на 1-2 человека. Ковры, зеркала, цветы. В каждой палате радио. На кроватях шелковые одеяла. На самих офицерах красивые пижамы. Питание было по заказу раненого. Мы, советские люди, у себя дома при советах, даже мечтать не могли о подобном. Не могли мечтать еще и потому, что не знали, что так может быть в действительности где-то. Наши русские смотрели на это с удивлением и некоторые говорили:
- Вот это да!
Потом, помолчав, добавляли:
- Хотя у нас и было не так здорово, как у них, но тоже было ничего.
Здесь брали верх национальные чувства. Во всех госпиталях у немцев больных было больше, чем раненых. Ранения у большинства пустяковые. В советской армии такие ранения лечили где-нибудь в ближайшем к фронту медсанбате. А некоторые раненые даже сами не хотели уходить с передовой на лечение в тыл и лечились здесь же на передовой у своего медика. Такое, конечно, бывало не часто. Да и самого раненого часто бывали свои соображения на этот счет. Я всего не знаю, но думаю, что для тяжелораненых у немцев были другие госпитали. В советских госпиталях раненых средней и тяжелой степени бывало очень много. Не хватало ни мест для раненых, ни обслуживающего персонала. Особенно в ближайших госпиталях к фронту в периоды активных боевых действий. Чтобы иметь резерв мест в госпиталях, еще не выздоровевших солдат выписывали в батальоны для выздоравливающих. Я видел эти батальоны выздоравливающих. Это солдатское горе и позор нации. Однажды мимо проходила колонна таких выздоравливающих. Вид у солдат страдальческий. На многих светятся бинтовые повязки. Некоторые хромают, другие отстали и едва передвигаются. Колонна растянулась, солдаты идут вразброд. Сбоку идет командир, но он идет молча, не замечая непорядка. Лучше не вспоминать о тех красноармейских трудностях и государственном неуважении к раненому защитнику Родины. Однако после войны, медики, а может быть политорганы, считали и уверяли весь мир, что советская медицина в отечественной войне была на должной высоте. И как подтверждение этого, большой процент раненых, вернувшихся на фронт после лечения. На самом деле не хватало перевязочного материала, использованные бинты отдавались в стирку и использовались по несколько раз. Медикаментозное обеспечение и питание были весьма скромными. Многое держалось на энтузиазме и упорном труде медперсонала. Это были трудности каждодневные, с которыми уже как бы примирились. А вот, что рассказала моя двоюродная сестра о времени и днях, когда активизировались военные действия на фронте. Звали сестру Тася Бибаева. Она была майор медслужбы и хирург по профессии. В такие дни в госпиталь поступало раненых так много, что их было некуда класть. Они лежали повсюду, куда только можно было положить. Многие нетяжелые иногда ожидали своей очереди где-нибудь поблизости, вне стен госпиталя. Работать приходилось круглые сутки. Когда хирург от переутомления и бессонницы засыпал у операционного стола, его, спящего, уносили на руках, чтобы он смог слегка соснуть. Сон хирурга бывал весьма краток. Спать давали час-другой. После чего, чтобы разбудить хирурга, его обливали холодной водой. С помощью стимулирующих средств, приводили в рабочее состояние, и снова ставили к операционному столу опять на многие часы, до новой потери сознания. Может быть, это бывало не так уж и часто, но бывало. От такого вымученного хирурга ждать блестяще проведенных операций, разумеется, не приходилось. В госпиталях не хватало перевязочного материала и лекарств. Питание плохое и если после такой удручающей действительности раненые выздоравливали лучше, чем в госпиталях других стран, если после такого лечения большой процент раненых снова уходили на фронт, то это было чудо. А может быть, советские люди, закаленные житейскими невзгодами, в самом деле, были очень живучи.
Конечно, злословить можно сколь угодно и как угодно. Но тогда мы были патриотами, и защищать свою родину считали своим долгом. Патриотизм был всеобщий, и уклонение от фронта считалось некрасивым, не патриотическим поступком. Люди ради родины жертвовали многим, своим здоровьем, жизнью и всем остальным. Жизнь у человека одна. И если ее отдавали за родину, ради ее счастья, так мы думали тогда, то на эту тему должно быть много осмысленных, вразумительных размышлений. В любом случае, на нас следует смотреть не только как на рабов коммунизма и невольников обстоятельств, но и как на страну мужественных людей и нацию героев. Только кому это нужно и для чего? Какая польза от всего этого самому воину? В чем должна заключаться суть человеческого счастья, за которое они воюют? На это мало кто сможет ответить вразумительно. Если мало кто знает в чем оно заключается его собственное счастье и не знает, что это такое, тогда за что же они воюют? А если это так, то и назову все это старым, ветхозаветным выражением, что 'вся жизнь есть суета сует и всяческая суета'. И все-таки, воевали снова. Одни воевали, чтобы завоевать жизненное пространство, покорить, ограбить, и на этом сделать свое счастье. Хотя в этом никто не признавался. Другие, на которых напали, защищали свою жизнь, свободу, своих детей и свои ценности. И об этом кричали, как можно громче. Получается, что одни хотят отобрать, другие не хотят отдать. Такая форма борьбы за существование зародилась еще с рождением первой жизни на земле. Самое простое, или самое доступное, чтобы выжить - это выжить за счет кого-то, т.е. кого-то съесть. Такое укоренилось и существует поныне. Хищники поедают живых существ. Вегетарианцы едят растительный мир. Тоже живой, но молчаливый. Все это есть борьба за жизнь, хотя и молчаливая, но не менее жестокая. В этой борьбе для более удачной охоты у каждого существуют свои приспособления, приманки, свой внешний привлекательный вид. Своего рода сети или западня. Человек в борьбе против себе подобных пользуется красивой одеждой, привлекательным лицом, и еще красноречием, называемой дипломатия. Свои собственные агрессивные намерения или настоящий разбой маскируют словами миролюбия или благими намерениями. Как бы кошка не мурлыкала миролюбиво, при ней всегда имеются еще и когти. Каждое живое существо в природе есть хищник, который, чтобы не умереть от голода на обед выискивает себе жертву. Все это неизбежность, без которой жизнь на земле невозможна. От этого она выглядит жестокой и страшной. Чтобы жить на земле без жестокостей и страха, человечество придумывает разные правильные способы. Думает оно над этим многие тысячелетия, но пока ничего не придумало. Наверное, это невозможно, ибо есть природа вещей, закон природы, обязательный для всех, живущих на земле. Жестокая борьба за жизнь - есть вечно живущее не избавимое явление, которое будет существовать, пока существует на земле жизнь.
Потери советских войск, в сравнении с немецкими, были огромны. Не только в людях, но и в технике. Однажды, ближе к весне 1943 года, где-то под Трубчевском или Рыльском, пришлось проезжать поле боя между немецкими танками и советскими. На расстоянии с километр вдоль дороги и в поле лежало пять разбитых советских танков и один немецкий. Причем немецкий танк был не разбит из пушки, а сожжен пехотинцем бутылкой с зажигательной смесью. Чем были разбиты танки, мы так и не догадались. Башни были сорваны и валялись метрах в пятидесяти от разбитого танка. То же самое было и с гусеницами. Некоторые танки были как бы насквозь пронизаны снарядами. От лобовой брони навылет из задней стенки танка. Людей, т.е. танкистов в танках не было, лежали обгорелые шинели вперемежку со снарядами и патронами. Подобную картину приходилось наблюдать не один раз и всегда не в нашу пользу. Еще большие потери бывали в людях. Их и через много лет после войны никак не могут сосчитать. Сталин говорил о семи миллионах. Несколько позже другие говорили о двадцати миллионах, и даже о двадцати пяти и еще больших. Кому и чему верить о наших потерях в войне, непонятно. Во время войны вообще были только победные сообщения. О них, конечно, знали, но очень молчали. Молчали ради престижа и боеспособности Красной Армии. А с другой стороны, скрывалось, как и многое другое, из-за стыда и страха за свою никчемность вообще и беспомощность в военном деле. Разные народы для своего выживания и спокойной человеческой жизни прилагали определенные усилия. У немцев таких возможностей было больше. Мы тоже прилагали большие усилия для своего выживания. Но в чем-то ошибались, а что-то делали не так, как надо. Все это выявилось потом на полях битв и сражений, особенно в первые месяцы войны. Да и потом всю войну до самого ее окончания немецкие солдаты находились в лучших условиях. Это сказывалось в питании, экипировке, снабжении боеприпасами. У немцев отношение властей к солдату было более уважительным, они дорожили своим солдатом. У нас солдат походил на бездушный, заведенный механизм. У него не предполагалось и не должно было быть других интересов, кроме государственной солдатской службы. И он был таким. Это сказывалось на его поступках и создавало отрицательное лицо русского солдата. И все это было потому, что наши правители не слишком заботились о благополучии своего советского человека, о советском солдате и их житейских удобствах. Лишь бы он был жив да выполнял, что прикажут. Власти не ценили свой народ. Государству люди ничего не стоили. Их было много и они были бесплатны.