Транснистрия считалась румынским приобретением Второй мировой войны. Немецкая форма здесь встречалась нечасто. Потому встречные румыны и местные жители иногда приостанавливались, разглядывали меня и пытались угадать, что бы это могло значить. Наверное, по этой же причине, из любопытства, ко мне подошли две русские девушки лет по двадцать. Они сказали, что я не из их городка и таких здесь еще не было. Если я приезжий и в чем-то нуждаюсь, то они могут оказать услугу. Разговорившись, девушки пригласили меня к себе в дом. После разговора мы все пошли к одной из них. Звали ее Аня Бузинова и жила она вместе с матерью. Другая, забыл ее имя, жила отдельно. Женщины, войдя в мое трудное положение, согласились или разрешили мне некоторое время пожить у них. Так я и сделал.
Жил в качестве квартиранта у Ани Бузиновой и приглядывался к обстановке, чтобы определиться понадежнее. Питание получал в румынской солдатской кухне, которая находилась на вокзале, и в которой иногда питались проезжие румынские военные. Я приходил в столовую, показывал немецкое удостоверение с орлом и свастикой на печати. Подавал котелок или кастрюлю и мне молча выдавали все то, что и румынам. Румынская кухня была беднее немецкой. Они чаще всего выдавали суп, хлеб и иногда еще чего-нибудь. Документов у меня никто не спрашивал. Обычно посмотрят на немецкую форму и молча выдавали продукты. Так длилось с месяц. Я уже стал себя чувствовать неловко перед поваром. Он меня уже заприметил, но все равно выдавал продукты молча, ничего не спрашивая. Вскоре меня познакомили с русским немцем по фамилии Козак Михаил, который пообещал пристроить меня к какому-нибудь делу.
После более близкого знакомства выяснилось, что он тоже служил в шестой армии.
В мае 1942 года участвовал в боях под Харьковом. После разгрома армии он оказался в немецком плену. Но благодаря тому, что он был немец и хорошо разговаривал по-немецки, его отпустили домой. Теперь оказался в Котовске. Чтобы выжить, крутился как мог. Нигде не работал. Иногда чем-то приторговывал, где-то бывал посредником в торговых сделках и так вот зарабатывал деньгу на житье-бытье. По-немецки он действительно разговаривал хорошо. Кроме того не хуже немецкого говорил по-румынски, по-украински и по-русски. В любой нации в разговоре он сходил за своего.
По соседству с его домом жил старик лет семидесяти по фамилии Васильев Александр Кузьмич. Была у него жена, тетя Маня, дородная женщина лет на 18-20 моложе его. Был сын Колька, бесшабашный парень 17 лет. У дяди Саши была совсем безглазая, слепая лошадь по кличке Машка, которую он ласкательно называл Маня, Манюня ты моя, кормилица наша. Такая слепая лошадь была никому не нужна. И если представляла какой-то интерес, то ради ее шкуры на живодерне или как сырье на мыло. Никто ее у дяди Саши не отбирал. Ни немцы, ни румыны, ни красные, ни белые. Зато сам он на ней хорошо зарабатывал в качестве биндюжника на базаре. В Одесской области, словом биндюжник называется извозчик.
Вот к этому-то старику и привел меня мой новый знакомый Мишка, по фамилии Козак. Я поселился в качестве квартиранта без всяких предварительных условий и оккупировал старый диван, стоявший в зале. С их сыном, с Колькой, мы подружились и он иногда называл меня по-румынски 'фрате', 'фрате мый, мержи ла примбаре', что значило, 'брат мой, пошли погуляем', или же 'дуче ла примбаре'. И то, и другое, мог написать с ошибками, т.к. румынского и молдавского сумел выучить совсем мало. Старики тоже ко мне относились, как к своему сыну. И вот с этого момента, с вселения на квартиру, началась моя новая жизнь в качестве помощника биндюжника на Котовском базаре. И еще мелкого гешефтмахера, т.е. торговца, купца. Каждое утро дядя Саша впрягал Машку в телегу и выезжал промышлять на базар. Сам он был стар и грузить на подводу уголь или кукурузу было трудно. В этом случае я бывал ему хорошим помощником. Уголь по-румынски назывался 'карбун', а кукуруза - 'папашой'. Пишу так, как улавливали произношение мои уши. Еще возили плетеные корзины с виноградом на вино. Винограда там было очень много. Почти каждый дом на зиму готовил бочку или две своего домашнего виноградного вина. Зарабатывали на извозе вполне достаточно и на жизнь хватало вполне. Кроме биндюжничанья, я выходил на ж.д. станцию к проходящим поездам. Станция от нашего дома была метрах в трехстах.
Через Котовск на Львов, по-немецки Львов назывался 'Лемберг', проходили поезда в которых с фронта в отпуск проезжало много солдат отпускников. Каждому хотелось привезти домой с фронта из России какой-нибудь подарок на память. Однако что можно было купить в разоренной войной России? Да и денег у солдат фронтовиков бывало не так уж много. Они на станциях продавали солдатские одеяла, ботинки, часы и другую всякую мелочь, вроде зажигалки или безопасной бритвы. На Котовской толкучке все эти товары ценились дорого. Особенно хорошо шли серого цвета шинели немецких летчиков, из них женщины шили отличные пальто. От перепродажи немецкого барахла часто оставалась хорошая выручка. На торговом поприще у поездов с солдатами приходилось разговаривать по-немецки. Торговаться. Цены они заламывали хорошие, но потом, вежливо уступали и перед отходом поезда отдавали дешево. Были нужны деньги. На Котовском вокзале я научился хорошо говорить по-немецки на торговые темы. И через некоторое время при торговых сделках некоторые спрашивали меня:
- Ты что, местный немец наверное?
Скопив на спекуляции какую-то сумму денег, я восемьсот марок отдал дяде Саше. Это были мои первые деньги, которые я заработал самостоятельно, потому подробности запомнил на всю свою жизнь. Он деньги вначале не брал. Потом сделал предложение. Купить на эти деньги свинью, и у нас на всю зиму будет мясо. Так мы и сделали. Съездили на телеге в деревню, купили то, что нам было надо и всю зиму, вплоть до прихода советов, ни в чем не нуждались.
Во время сбора винограда, на базаре он был очень дешевым. Все жители брали его килограмм по триста, по пятьсот и больше, смотря по потребности. Делали сухое виноградное вино. Пили сами и еще продавали. Мы сделали вина большую бочку литров на двести, или еще больше. В Молдавии вино пьют все. Но я не видел, чтобы кто-либо из местных жителей был пьян и в таком виде появился на улице, в городе. Молодое вино бывает кислым, как прокисший русский квас, и мне оно не нравилось. Лишь через пару месяцев оно приобретает нужный вкус. Мы пили наше вино утром на завтрак, в обед и вечером. Так делали и все другие. Разбогатеть на спекуляции я не разбогател, но жил сытно и весело.
Хозяевами в Котовске были румыны. Но какой был у них государственный строй и при каком строе жили мы при румынах, толком никто не знал. Нам казалось, что если нет социализма, то должен быть капитализм. Наверное, оно так и было. Жили мы при румынах, как при капитализме. Все жили так, как они хотели, или как могли. Работать нас никто не заставлял. Налогов никому не платили. Никто от тебя ничего не требовал. Сам ты никому ничего не был обязан. Ho если ты будешь умирать от голода, никакие власти тебе не помогут. Ибо властей таких не было. Могли помочь отдельные частные лица по своей доброй воле. Если ты здорово разбогатеешь, про тебя скажут:
- Вот молодец, деловой человек. С таких надо брать пример.
Многие предприимчивые люди открывали свои частные кофе, столовые. Другие строили мелкие кустарные предприятия, или чего-то такое, за счет чего можно было жить. Я, к примеру, возил со стариком с базара кукурузу, уголь, виноград. Мои соседи, женщины, на дому делали кустарные конфеты и торговали ими на базаре. Каждый сам себе находил свое посильное дело и с голоду никто не умирал. Иногда мне приходилось ездить в Тульчин, район, который славился мастерами по изготовлению сапог. От Котовска надо было ехать до станции Вапнярка. Потом пешком еще часа два ходьбы. В Тульчине со времен Суворова стояла старинная русская крепость. В ней во время войны было еврейское гетто. За счет чего жили там евреи, бог их знает. Однажды я проходил мимо. У ворот гетто стояла еврейская девочка лет двенадцати. Она в руках держала кастрюлю и кого-то ждала. Я хотел подойти поближе и поговорить, но она, увидев меня, сразу убежала. Я был в немецкой форме. Ездил я с женщиной, у которой в Тульчине были родственники. Мы у них останавливались и могли переночевать. Они держали что-то похожее на буфет или столовую. Торговали колбасами, копчеными окороками, вином и разными обедами. Все это они готовили сами и поэтому у них бывала хорошая выручка. Нас они угощали очень вкусно и сытно. Жарили на сковороде свиное сало, заливали яйцами, подавали самодельную украинскую колбасу и вино разных сортов, яблочное и виноградное. Тульчин еще славился яблочным вином. Посмотрев, как они богато живут, а они были старики, я понял, что торговля - очень доходная отрасль предпринимательства. До этого я как то не очень это понимал. Я торговал, чтобы не умереть с голоду, чтобы выжить. А сам про себя думал как о нехорошем человеке, спекулянте. Так нас учили в школе.
Чтобы ездить в военное время поездом, нужно было иметь пропуск от румынских властей, иначе могут задержать и отобрать весь товар. Нас с этой женщиной объединяло то, что она ехала под покровительством меня, немца в солдатской форме. Румыны немцев боялись и с ними не связывались. Я при случае мог ее взять под свое покровительство. Иногда так и случалось и все обходилось благополучно. Мне с ней было выгодно тем, что у ней в Тульчине были родственники и она знала мастеров, у кого можно было купить товар подешевле. Кроме всего, сапожники часто вместо кожи на подметки ставили что-то другое, не настоящее. Нас они не обманывали.
В Вапнярке, ожидая поезд, мы останавливались тоже у знакомых моей попутчицы. До войны они жили в Польше. После присоединения Западной Украины к СССР, им показалось, что на Украине украинцам будет жить лучше. Поэтому они с матерью переехали в Вапнярку. Женщины рассказывали, что первое время, когда они приехали, жилось им страшно плохо. Голодали так сильно, что запах хлеба или любой другой пищи они чувствовали на расстоянии. Потом была война. Сейчас они немного торгуют и не голодают. Жили они прямо на станции и поезда останавливались против их окон. Нам это было очень удобно.