ский крестьянин по своему внешнему виду и укладу жизни выглядел перед немцем подобием пещерного человека. Потому их трудные взаимоотношения нуждаются в особом понимании. Хотелось бы услышать непредвзятый ответ нейтрального человека. Как бы себя почувствовал житель города, у которого в доме газ, ванна, горячая вода и утепленный туалет, а на полу ковры и пылесос. Чтобы почувствовал, и как бы себя повел человек любой национальности, если ему предложат спать или жить в одном помещении вместе со скотом, да еще с навязчивым запахом человеческой антисанитарии. Люди в тесноте тоже не благоухают розами. Думаю, что ответ будет у всех одинаковым. Какой будет ответ, я не скажу. Немецкие солдаты в подобных случаях часто или не очень часто поступали просто. Всех жителей избы вместе с их скотом выгоняли на улицу. В этом случае каждый может поразмышлять, как бы поступил он сам, попав в ситуацию немецкого солдата на войне против русских. Грязь всем неприятна. Может быть, по этой причине они и присвоили нам прозвище 'русские свиньи'. Мне лично это неприятно. Россия велика и многолика. Немцы в своих качествах чаще бывают похожими, хотя и среди них бывают разные. Часто говорят, что все люди имеют одинаковые желания, настроения и стремления. Все хотят иметь немного счастья, удачи в делах, солнца над головой и мирной жизни. Но не у всех все это одинаково получается и бывает. В конфликтах и особенно в войнах эти неодинаковости людей и целых наций усиливаются пропагандой и еще больше создают разницу между людьми и усиливают неприязнь и конфликты. Война есть война. Она делит людей на своих и врагов. Даже если человек не участвует в войне непосредственно, то все равно, в душе и своем сознании ясно представляет кто свой и за кого он болеет, даже если он прикидывается нейтральным. Так и среди мирного населения были свои и чужие. Потому, чтобы не попасть в беду, нужно было уметь лавировать и маскироваться. Больше всего это касалось молодежи.
Зима 1943-1944 годов в Котовске была не холодной. Часто шел дождь со снегом. Было сыро и много грязи на дорогах. Совсем как у нас в Фергане. Я часто вспоминал ее и сравнивал с Котовском. Уж очень было много похожего в климате. Парни из соседних дворов в такую погоду от нечего делать по вечерам собирались у кого-нибудь дома весело провести в своей компании длинный, зимний слякотный вечер. Котовск в то время был городком многонациональным. Но больше было русских и украинцев. Еще издавна там проживала большая немецкая колония. Было много молдаван, румын, и еще разных других национальностей. Открытого враждебного настроения между нациями не замечал. Внешне все жили дружно и были между собой любезны и приветливы. Кроме всего, лицом и своей внешностью люди ничем не отличались. Как и все другие люди жили, трудились, ходили друг к другу в гости, думали о своем благополучии, растили своих детей. Украинцы и русские были из смешанных браков. Почти у каждого кто-то из родителей был русский или украинец. Потому любой из них мог себя считать и тем и другим. Многие хорошо разговаривали по-молдавски, хотя к ним относились с некоторым пренебрежением. Была среди русско-украинцев поговорка, что бог создал человека, а черт козу и молдаванина. Казалось, что все варятся в одном и том же житейском котле с одинаковыми радостями и человеческими огорчениями. Но где-то в тайниках человеческой души у каждой были свои желания и надежды, связанные с победой или поражением солдат своей нации.
Если в середине войны люди заботились больше о делах насущных, устраивались на работу, обустраивали свое жилье и готовились долго жить, то к дням близкого прихода советов заботы и настроения у разных наций заметно изменились и активизировались. Почти все фольксдойче, т.е. русские немцы и многие молдаване готовились уходить вместе со своими. Одни в Германию, другие в Румынию. Настроение у таких было хуже некуда. И только русско-украинцы открыто торжествовали. Хотя не все, а некоторые, потом ушли вместе с немцами. В этот тревожный и нестабильный период одни заботились как бы остаться живым и унести из России свои ноги, другие обдумывали способы, чтобы поудобней можно было обломать эти ноги непрошеных гостей-завоевателей, а при удобном случае и прибить насмерть.
По вечерам жители собирались у кого-нибудь на дому и обсуждали все эти вопросы. Мы, парни из соседних дворов, тоже собирались у кого-нибудь на дому, брали трехлитровый баллон сухого молдавского вина. Родители парня, у кого собирались, готовили чего-нибудь на закуску и мы хорошо проводили вечера, обсуждая за рюмкой вина все наши городские события и все другие разные разности. Молодые парни были настроены патриотически. Опьянев от выпитого, ругали Гитлера, Антонеску, а некоторые не боялись похвалиться даже своими мелкими диверсиями против румын. Очень воинственно был настроен семнадцатилетний Колька Васильев. Сын моего хозяина, биндюжника дядя Саши. Он по секрету много раз говорил мне, что собирается поджечь городскую электростанцию. Он там работал и по ночам дежурил на ней. Я посоветовал ему не делать этого. Скоро придут красные и она будет нужна им. Что это же наша советская электростанция, а не румынская. Он был настроен так решительно поджечь станцию, что мне стоило трудов отговорить его от этой рискованной затеи. Взамен поджога, предложил
разобрать рельсы на железнодорожном переезде. Этого сделать мы не смогли вдвоем. Без нужных инструментов такое сделать невозможно, и наша попытка закончилась ничем. Хотя и старались очень.
В другой раз сделали иначе. На станции взяли башмак для остановки катящегося вагона и поставили его на рельсу снова на том же ближайшем переезде. Мы надеялись, что идущий поезд наедет на него и сойдет с рельсы. Башмак мы поставили, но поезд с рельсов не сошел. Зато на станции мы потрудились вволю. В буксы вагонов сыпали песок и щебенку столько, сколько нам хотелось, благо никто нам не мешал и мы никого не боялись. Результатов своих диверсий мы сами, конечно, не могли видеть. Но отзвуки последствий до нас доходили. Отчим Тольки Скачко был машинистом и он водил поезда. По его рассказам мы знали, что где-нибудь недалеко за Котовском, у вагонов в пути загорались буксы и иногда даже вагоны. Что кто-то умышленно совершает диверсии. В буксы сыпят песок. Мы слушали и тоже говорили, что, наверное, это так и есть, кто-нибудь сыпет песок в буксы вагонов.
Большой мечтой мальчишек было желание иметь пистолет. Дело это опасное и пистолета наверное ни у кого не было. Кроме всего, нужен ли он был им? Просто мальчишество. Я не мечтал о пистолете и он мне был не нужен. Однако мне представился случай и я стал владельцем такого. Однажды я решил навестить мою прежнюю знакомую Аню Бузинову. Это та самая Аня, которая была моей первой знакомой в Котовске, и которая приютила меня у себя на первое время. Кто она была в душе, за кого она больше болела, за русских или за немцев, я так и не понял. Она говорила, что у нее был муж из евреев и немцы его расстреляли. Потому она немцев от всей души ненавидит и желает им всяких напастей. Что она еще сумеет отомстить им за все их злодеяния. В тоже время ее хорошо знали немцы из комендатуры, а я сам иногда заставал ее в постели с немцами. Иногда в разговоре она говорила такие секреты, о которых другие обычные жители не могли знать. И вот, однажды придя к ней зачем-то, я обнаружил, что двери раскрыты, а дома никого нет. На вешалке висит немецкая солдатская шинель и какие-то другие солдатские вещи. Я спросил, есть ли кто в доме. Никакого ответа. В доме никого не было. Недолго раздумывая, я обшарил карманы шинели. В одном из карманов лежал польский пистолет. Оружие не табельное. Если оно и пропадет, то немец не пострадает, и об этом никому не заявит. Я вынул пистолет из кармана шинели и положил его в свой карман. Быстро вышел из дома. А пистолет спрятал у себя в сарае. Так что у меня был настоящий пистолет, а у моего друга Михаила Козака была русская винтовка, которую он имел официально, как русский немец.
Однажды тетя Маня нашла этот пистолет, перепугалась по ее словам, но ничего не сказала. Пистолет я прятал до прихода красных. Потом все это нам было не нужно, и мы с Мишкой одесситом все это закопали в землю от греха подальше.
Перед приходом красных Аня куда-то исчезла. По словам ее матери, Аню забрали румынская жандармерия и якобы расстреляла вместе со многими другими. Как все это было на самом деле никто не знает. Может быть и в самом деле было так. Уж больно она была смела на язык. Говорила она свободно по-немецки, по-румынски, по-польски, по-русски и по-украински. В разговоре все принимали ее за свою. А может быть, сбежала с немцами. Такое тоже могло быть. Она для меня была загадкой.
Наша улица, на которой я жил, называлась имени Профинтерна. По ней в сторону переправ на Днестре, к Дубосарам и Бендерам часто двигались немецкие и румынские войска. Шли они то большими колоннами, то небольшими группами. Иногда случалось так, что проезжие немцы по какой либо причине останавливались на день или два у жителей нашей улицы. Останавливаясь на ночлег, они бывали беспечны, и нисколько не заботились о безопасности собственной и сохранности имущества в машинах. Поставив машины возле дома или загнав их во двор, они оставляли в них без охраны все свое имуществе, а иногда и оружие. Потом весь вечер сидели за столом, пили вино, пели свои немецкие песни, спорили, и спать ложились как у себя дома, раздеваясь до нижнего белья. Никакой охраны или беспокойства за имущество на машинах не замечалось. Почему они были такими, трудно сказать. Про их беспечность жители рассуждали по-разному. Одни говорили, что такую смелость им придает уверенность в собственной силе. Другие в этом видели хорошее воспитание и веру в человеческую доброту. Третьи уверяли, что любому человеку, едущему с фронта, мирная тишина тыла покажется спокойным и безопасным раем, исключающим всякие опасности. Кто знает, кто говорил более правильно. Только и на фронте, почти на передовой, они были такими же беспечными и не слишком боялись опасных неожиданностей.