Когда я уже был зачислен в штат 1-го отдела 2-го отделения, я не испытывал робости в общении с ним, памятуя о том первом нашем разговоре.
В 1969 году я позвонил по телефону-«кремлевке» (закрытая связь для работников ЦК КПСС, партийного аппарата) заместителю начальника ОТУ ГРУ генералу М. и попросил аудиенции. Такой телефон имели только крупные руководители ГРУ, и такой же аппарат стоял в кабинете чекиста.
Получил согласие, пришел в приемную генерала, а тот принимал сотрудников, но не приглашал чекиста, то есть меня. Я засек время и спустя сорок две минуты зашел, дождавшись очереди, в кабинет, решил с генералом оперативные вопросы, а затем высказал ему свое непонимание. Зачем было по «кремлевке» давать согласие на эту встречу и заставлять ждать почти час? Я истолковал поведение генерала как неуважение к органам безопасности. Генералу — участнику войны в Испании, прошедшему Великую Отечественную войну, было неприятно слышать укоры от старшего лейтенанта. Однако он попросил забыть этот разговор, заверив, что подобное не повторится.
Не зная глубоко характер генерала М. и его взаимоотношений с сотрудниками КГБ, я предположил, что разговор останется между нами.
Вообще оперативный работник особого отдела, особенно на периферии, очень сильно зависит от командира части, которую оперативно обслуживает. Денежное содержание получает в войсковой части, жилье — из фонда войсковой части, транспорт может использовать только с разрешения командира части, и многие другие вопросы житейского плана приходиться решать через командира. Такая зависимость приводит к конфликтным ситуациям между командиром и оперработником особого отдела, особенно если командир части глубоко не проник в задачи, решаемые особыми отделами. Некоторые оперработники испытывают робость перед командиром в силу разницы в звании или возраста.
Продолжая анализировать беседу с генералом, я пришел к выводу, что в любом случае надо об этом доложить руководству. Я поднялся в свой кабинет, в нем находились мои кураторы, оперработники Филиппов, Котельников и заместитель начальника отдела Григорьев. Несколько возбужденный, я подробно доложил о своем разговоре с генералом. Николай Иванович внимательно выслушал, спросил, ничего ли я не упустил, минуту раздумывал, а потом с матерком стал хвалить меня, повторяя: «Молодец, молодец, хвалю, хвалю. Но, если будет жалоба со стороны генерала, накажу, и строго». Григорьев понял, что я лебезить с руководителями объектов не буду, и это ему понравилось.
Спустя неделю или две Николай Иванович решил провести вербовочную беседу с подготовленным мною кандидатом на вербовку — хозяином явочной квартиры. Вербовочную беседу вел сам. Говорил, как всегда, медленно, убедительно, спокойно и рассудительно. Он так расставил акценты в беседе, что и хозяин, и его жена с желанием согласились на предложение о сотрудничестве. Для меня это был наглядный урок, которым я пользовался в дальнейшем, в том числе и при обучении слушателей Высшей школы КГБ.
Еще я обратил внимание на то, как Григорьев вел занятия по чекистской учебе. Слова текли сами собой, сюжеты и картины острых чекистских операций сменяли одна другую. Николай Иванович акцентировал внимание на главном и вместе с тем подробно разбирал нюансы. Его занятия вызывали чувство гордости за избранную профессию, за службу во втором отделении и причастность к работе с военными разведчиками.
Методику захода в квартиру разрабатываемого Григорьев также скрупулезно разбирал. Подготовительную часть — как готовиться к этому мероприятию, как инструктировать сотрудников 12-го отдела КГБ во время захода и во время их пребывания в квартире. Рассказал поразивший меня случай: проверяемый под коврик, лежащий внутри квартиры у двери, положил несколько горошин. И когда пришел вечером домой, то первым делом поднял коврик и обнаружил раздавленные горошины, разоблачив, таким образом, действия контрразведчиков.
Расскажу еще поучительный пример захода в квартиру разрабатываемого. Перед прокладкой кабелей сотрудники 12-го отдела КГБ решили быстро перекусить. Они съели по паре бутербродов с салом. Руки тщательно не вытерли, частицы сала оставили на проводах. Установив подслушивающую аппаратуру и проверив ее работу, покинули квартиру. Утром следующего дня аппаратура перестала работать. Пришлось вновь посещать квартиру, осматривать ее. Каково же было удивление техников — электропроводку съели мыши. Тогда и вспомнили о бутербродах с салом.
Часто Николай Иванович напоминал молодым чекистам: «Разведка и контрразведка ведут между собой жестокую бескомпромиссную войну. Кто лучше и тоньше замаскирует своих агентов, кто лучше сохранит тайну организации, кто использует свои средства на высоком профессиональном уровне, тот и будет победителем».
На занятиях Николай Иванович много внимания уделял инструктажам. Дело в том, что, подписав задание на проведение прослушивания, надо обязательно проинструктировать сотрудников, осуществляющих контроль, обращать внимание на тон разговора, условности в разговоре, интонацию, когда и в каких случаях срочно звонить исполнителю задания. Этим моментам Григорьев придавал большое значение и досконально рассматривал каждый случай.
То же самое касалось и инструктажа сотрудников наружного наблюдения. Необходимо было растолковать им, какими путями добирается изучаемый контрразведкой человек с работы домой и обратно. Если пользуется разными путями, то важно разобраться, почему, в какие дни, проверяется ли, останавливается ли на короткое время в конкретных местах. Такие нюансы помогали обнаружить на стенах зданий или столбах метки и т. д., и т. п., позволяющие сделать определенные выводы по проверяемому. После таких занятий я испытывал эмоциональную приподнятость и сопричастность к тайнам чекистского мастерства.
Весьма поучительный пример сотрудничества со службой НН рассказал Николай Иванович. Разрабатываемый нашим отделением офицер ГРУ И. обладал интересными способностями. Выходя из ресторана, он голосовал водителям, чтобы его подвезли. Почему-то водители легковых и грузовых машин всегда соглашались сразу. Бригада НН не успевала на первых порах за ним, упускала его, и это сильно раздражало их.
В другом случае он, находясь в госпитале на лечении, умудрялся выходить на явку с сотрудниками ЦРУ. Оказывается, в заборе каждого лечебного учреждения есть лазейки, надо только их найти. И об этом оперработник должен знать или предполагать.
Мне нравились выступления Григорьева на партийных собраниях и чекистских совещаниях. Вроде грубовато, но не по бумажке читал, а убедительно, «весомо, грубо, зримо», все сказанное им оставалось в голове, многое потом использовалось и учитывалось в работе.
Речь его отличалась образностью, меткими характеристиками, ярко окрашенными, и такого красноречия Григорьев требовал от оперсостава. Во время докладов оперативных документов, обсуждая их содержание, Николай Иванович обращал внимание оперсостава на суть вопроса, умение рассуждать, не обязательно красиво и умно, а главное — логично. Он умел слушать любого, не перебивая, но не терпел многословия. Некоторые оперработники растекались мыслию по древу и никак не доберутся до существа вопроса. Николай Иванович видел причину сего — туман в умах — и останавливал доклад.
Григорьева знали во всех подразделениях КГБ. Он мог, без выписки письменного задания, при срочной необходимости организовать негласный контроль, слуховой контроль и т. д. Авторитет его был непререкаемым.
Он был строг, но справедлив, любил оперсостав, был открытым и доступным. Хриплый прокуренный голос вызывал симпатию.
В обеденный перерыв Николай Иванович любил играть в шахматы, уважительно говорил, что это и спорт, и искусство. Сотрудники отделения доброжелательно завидовали Филиппову, который был его партнером. Какие счета были между ними, держалось в тайне.
К огромному сожалению, в 1970 году он ушел из жизни. Прощание было в клубе на улице Дзержинского с десяти до тринадцати часов. Похороны его были на самом высоком уровне, на Ваганьковском кладбище при огромной чекистской аудитории. Туда выехала вереница автобусов и машин, не считая катафалка с родственниками. Я предполагал, что народу будет много, но чтобы столько?! Венки, цветы, рота почетного караула, прощальные речи — хоронили почетного чекиста, полковника Григорьева Н.И.
Начальник отдела Николай Алексеевич Душин остался в памяти, прежде всего, военным человеком: выше среднего роста, прямой как струна, даже когда сидел, спину держал прямо, обладал походкой энергичного человека, дорожащего временем; требовательный, строгий, сам дисциплинированный, он требовал дисциплины и от подчиненных; отличался сильной волей, жесткостью по отношению к подчиненным. Возможно, его жесткость шла от характера, от прожитого, а может быть и от слабого здоровья.
Взгляд его светло-голубых глаз был холодноватым. Он носил летную форму. На партийном собрании, перед уходом Николая Алексеевича в административный отдел ЦК КПСС, выяснилось, что на войну он пошел добровольцем, приписав два года к своему возрасту, благо высокий рост позволял обмануть сотрудников военкомата. После войны работал учителем в средней школе на Дальнем Востоке.
Я считал, что строгость его была напускной.
Сотрудники 2-го отделения, которым разрешалось носить гражданскую одежду, к нему обращались по имени и отчеству. Но при этом субординация сохранялась. За одиннадцать лет моей службы в отделе Душин лишь однажды сорвался и строго и по делу отчитал меня и Золотухина А.Д.
Периодически проводил со мной контрольные явки, но сухо, деловито, что было в его манере.
Во время собеседования со мной Николай Алексеевич Душин интересовался моей автобиографией. Ему заметно понравилось, что старший лейтенант имеет первый разряд по баскетболу, футболу, ручному мячу, третий разряд по волейболу, легкой атлетике и лыжам, был тренером женской команды по баскетболу в ПТУ и со своими подопечными занял второе место по Московской области. А в школе военных контрразведчиков был играющим тренером и капитаном баскетбольной команды и команды по ручному мячу. Обе команды на соревнованиях Сибирского военного округа занимали призовые места.