Обида на резидента и сотрудников посольства, чувство мести и злобы засели в подсознании…
Майор уступал молча. Загнанный, как ему казалось, в тупик, он видел перед собой только стену. И вот, наконец, он решился…
Договорились встретиться здесь же через десять дней. Кейн пообещал кое-что раскрыть в их взаимоотношениях.
Срок до очередного свидания пролетел быстро. Ровно в 20.00, как и договорились, россиянин пришел к американцу. По дороге на конспиративную встречу с американцем офицер успокаивал себя:
«Будем обмениваться информацией, это делают на грани фола многие разведчики мира. Важного ничего давать не буду, а от американца даже незначительные материалы всегда будут оценены руководством достойно. Главное — их легализовать, Эдвард подскажет».
В то же время он понимал, что дорога, на которую его вывела Нади, не вымощена благими намерениями. Она, скорее всего, может привести к чему-то страшному и непоправимому. Видимо, это предчувствовала Тамара перед отъездом в Москву.
Филонов нажал на звонок, гостеприимный хозяин тут же открыл дверь.
— Entrez[27]. На этот раз мы поговорим в кабинете. Никого из знакомых не встретили по дороге? — поинтересовался Кейн.
— Нет…
— Ну и хорошо. Прошу в кабинет. — Движением руки Эдвард показал на дверь.
В комнате царил полумрак. В углу под фиолетовым абажуром тускло горел торшер. На круглом журнальном столике из толстого тонированного стекла стояла плоская бутылка виски и лежали бутерброды.
— Предлагаю для аппетита и снятия напряжения виски со льдом, — хлебосольно предложил американский разведчик.
Выпили за встречу. Разговор начался с погоды, экологии, загрязненности города, урбанизации, проблем нарастания панисламистских настроений в отдельных регионах страны.
— Конечно, ты вправе считать, что мы поступили не по-джентльменски. Но что делать? Нередко обстоятельства диктуют форму акции. — ─Кейн улыбнулся, прищурив хитро бегающие глаза. — Я думаю, твоя служба поступила бы аналогичным образом. Советские партийные органы строго следят за нравственностью в армейских рядах. Я буду откровенным: мы внимательно наблюдали за твоими действиями и поведением. Они вписываются в нормы морали янки.
— Чем же? Какие это нормы? — с усмешкой спросил Филонов.
— Прежде всего, отсутствие закомплексованности на приемах, свобода личных поступков, коммуникабельность, прагматизм с высоким чувством реальности, увлеченность и тяга к знаниям. При наличии хорошего вкуса вы имеете желание приобретать модные и дорогие вещи. В последнем вы, — Кэйн снова почему-то перешел на «вы», — как и я, очевидно, руководствуетесь пословицей: «Мы не такие богатые, чтобы покупать дешевые вещи». Но, увы, на многие желаемые товары денег у вас не хватало. Или я ошибаюсь?
Филонов промолчал. И Кейн продолжил:
— Таким образом, как сказал один мудрый человек, настоящий мужчина характеризуется тремя страстями: красивые женщины, терпкие вина и большие деньги. Если с первыми двумя показателями у вас всё нормально, то с деньгами никак не клеится. Мы готовы помочь, будем хорошо платить. Работа совершенно безопасная, причем обоюдовыгодная. Мы заинтересованы в вашей конспирации не меньше, чем вы сами.
— Я должен всё взвесить, вы же это понимаете, верно? — с театральным достоинством ответил Филонов. — Я прекрасно понимаю, в какую сторону вы меня ведете. — Некстати вспомнилась Инструкция о правилах поведения сотрудников ГРУ за рубежом.
— Ответ в данном случае может быть только один — положительный. Думать некогда, вместе с тем думать всегда надо. Или вы даете подписку о сотрудничестве сейчас, или ваше руководство завтра же будет знать все подробности недостойного поведения помощника военного атташе майора Филонова, — американец умышленно назвал должность и воинское звание жертвы. — Стоит ли объяснять, что произойдет с вами потом?
Офицер и на этот раз смалодушничал, усилием воли проигнорировал требования Инструкции.
Он думал и четко уже представлял свой карьерный рост. Будущее рисовалось в розовых тонах. Погиб казак, погиб ни за понюшку табаку. Вот и произошло превращение Савла в Павла, то бишь в «Этьена». Отец защищал Родину не жалея живота, имел несколько ранений, боевые награды, а сын продает Родину за динары и инвалютные рублики[28].
Договорились, что Кейн тоже будет «подпитывать» Филонова необходимой информацией.
Как добрался Филонов до своей квартиры, не помнил. И не заметил наружного наблюдения, которое организовал американец Кейн. Туман в мыслях, туман в глазах. Войдя в квартиру, первым делом закрыл дверь на два замка, подошел к зеркалу — не узнал себя, словно чужое лицо, подошел к бару и выпил рюмку армянского коньяка, хотя душа просила русской водки. Опьянения не почувствовал, выпил еще.
Филонов, заложив руки за спину, начал ходить по комнате, то дураковато улыбаясь, то хмурясь. Вот оно — начало и конец. Да, конец спокойной службе, семейной жизни, искренним отношениям с друзьями, товарищами, сослуживцами, родными и близкими.
Но и начало — смутное, тревожное, беспокойное, напряженное. Чужой среди своих. Он попытался представить свое будущее, но не получалось, мешало чувство страха и тревоги за содеянное. Он понимал, судьба его теперь висит на волоске. Чувство опасности, не притупляющееся, а, наоборот, все более обостряющееся. И все же он не терял надежды. Что такое надежда? Признак слабости или силы? Наверное, и то, и другое.
Мысли эти томили и мучили то слабее, то сильнее, но никак не покидали его. Алкоголь не помогал; выпил еще лафитник, мерка, принятая в доме отца. Сердце наполнилось ужасом. «Держи себя в руках, я же не трусливого десятка, в конце концов. Жребий брошен, зачем себе забивать голову ненужными страхами».
С шепотом опадавших листьев за окном тихо, но внятно произнес: «Рубикон перейден». Твердо решил не сдаваться, не идти на попятную. Обиды на всех в посольстве не отпускали, держали крепко. Натура брала свое.
— Не надо усложнять, но и упрощать не надо. — Так думалось Филонову, и он сам не подозревал, сколько правды и неправды в его думах. Он продолжал ходить из одной комнаты в другую, на кухню, зачем-то в ванную, странно поглядывая в окна. Вдруг появилось чувство не то радости, не то грусти, не то надежды, не то отчаяния, не то боли, не то наслаждения и злорадства. Море чувств, тревожных чувств, но злорадство, кажется, пересиливало.
Вдруг он себя представил хамелеоном, о котором лаосцы говорили, что левый глаз его (хамелеона) смотрит влево и видит там славу и опасности, а правый глаз смотрит вправо и видит там бесславие и позор.
— А-а-а, — чуть не закричал Филонов, — да пропади пропадом эти кагэбэшники, будь что будет, — и, обессиленный, не раздеваясь, лег на диван и заснул тревожным сном.
На другой день, ни свет ни заря, по крестьянской привычке, Филонов проснулся и стал внимательно и скрупулезно, шаг за шагом, час за часом вспоминать встречу с Кейном. Вчера в состоянии сильного волнения он потерял способность здраво рассуждать. Теперь он связан по рукам и ногам, лишен свободы действий, общения, должен теперь выстраивать свое поведение, поступки в зависимости от указаний Кейна.
Он еще не осознал нутром, что Кейн — сотрудник ЦРУ. По-человечески Филонов понимал, но сознание того, что он сотрудник ГРУ — агент ЦРУ, враг своему народу, СССР, ГРУ, друзьям, товарищам, знакомым, семье, еще не пришло.
Филонов понимал, что самое сокровенное, дорогое, заветное, к чему он так стремился, что хотел понять, осознать и привнести свою лепту в укрепление ГРУ, страны, теперь он должен отдать врагу. Не друзьям, не товарищам, а тайно — врагу. Мысли блуждали между правдой и обманом, сердце наполнялось то ужасом, то тягостным сомнением, что-то давило, а потом незаметно отходило.
Самое странное, он не испытывал смущения, стыда, не чувствовал отступления от своих принципов. Свой поступок воспринимал не как идущий вразрез с собственными убеждениями коммуниста, гражданина великой страны, а так, как и должно быть здесь и сейчас.
Он не испытывал потребности сдерживаться от проявления своих патриотических чувств, душевных переживаний, настроений. Их не было, он чувствовал один лишь холодный расчет, натуру.
Тихо, еле слышно, шепотом, но решительно и твердо сказал: «Выбор сделан, возврата нет, я дал слово, и я не изменю слову», — и почувствовал душевное облегчение, успокоенность, гусли-мысли закончились.
— Теперь искренне, откровенно, простодушно, беззаботно говорить ни с кем нельзя, и это к лучшему. — Еще раз покопался в себе, но с радостью убедился — нет невыносимо тяжелого от душещипательного разговора, чувства сострадания, жалости, щемящей тоски, угрызения совести нет.
Кабинет резидента ЦРУ США в Алжире погрузился в табачный смог. Хозяин апартаментов сидел, развалившись в кресле, время от времени затягиваясь сладковато-пахучим дымом трубки. Он курил только табак «Черный капитан». Джазовая музыка струилась по кабинету.
— Вербовка Филонова проведена согласно плану. Он окончательно стал на позиции сотрудничества с нами. Я думаю, хорошее знание его морально-психологического портрета, так точно описанного Линдой Гудменсон и агентом Лю, «медовая ловушка», компромат и деньги сыграли не последнюю роль. То, что русский рассказал о себе и своей службе, само по себе закрепляет вербовку, не говоря уже о письменном согласии, — докладывал полковник.
— Сейчас главное в работе с агентом, — заметил резидент, ─ деликатная напористость и напористая деликатность. Используйте метод постепенного втягивания для получения серьезной информации, вспомните, как удав медленно проталкивает в себя жертву. Но не пытайтесь форсировать события, можете подавиться. Чаще вспоминайте советы Линды Гудменсон и мои, — с улыбкой уточнил резидент. — Не загружайте агента с первых шагов сложными заданиями. Вместе с тем чаще встречайтесь, но не переусердствуйте. Надо создать такие условия, чтобы он был сам заинтересован в добывании сейфовых материалов. Помните о материальном интересе. Агент должен чувствовать нашу заботу. П