— Мне страшно, — говорю я Ди. — Я не смог спасти тебя, но, может быть, спасу Макса. Только мне страшно. Макс в беде, но я думаю, что это хорошо для меня. Пока он в беде, я не исчезну. Я запутался.
Я тяжело вздыхаю. Я думаю о том, что еще сказать, но в голову ничего не приходит, и я просто продолжаю говорить:
— С Максом все не так, как с тобой. В него не будет стрелять неизвестно кто в маске дьявола. У него все совсем по-другому. Миссис Паттерсон хорошо заботится о Максе. Я уверен. Но она тоже дьявол, только не такой, как тот, который в тебя стрелял. Что я ни сделаю, Максу все равно будет хорошо. Но для меня все может кончиться плохо. Я не знаю, что со мной будет. А теперь Освальд согласился помогать, и я в самом деле могу спасти Макса. Я даже не думал, что Освальд согласится, но он согласился. Теперь мы наверняка спасем Макса. Только мне страшно.
Я сижу на краешке кровати и смотрю на Ди. Слушаю, как ее сестра все повторяет и повторяет те слова. Слова звучат как песня.
— Я знаю, что спасать Макса — правильно, — говорю я Ди. — Но какая разница, правильно я поступаю или нет, если я исчезну? Правильные поступки хороши, только когда ты остаешься, чтобы порадоваться, что их совершил.
Я чувствую, как горячие слезы текут по моим щекам, но я плачу не о Ди. Я плачу о себе.
— Я бы хотел верить в Небеса. Если бы я знал, что для меня тоже есть Небеса, я бы точно спас Макса. Я бы знал, что где-то для меня есть место, и мне не было бы страшно. Но я не очень-то верю в Небеса, а в то, что есть Небеса для воображаемых друзей, совсем не верю. Говорят, Небеса только для людей, которых создал Господь, а меня сотворил вовсе не Господь. Меня сотворил Макс.
Я улыбаюсь, когда говорю о Максе как о боге. Бог, которого держат под замком в подвале с горой конструктора «Лего» и армией солдатиков. Бог для одного. Бог Будо.
— Я думаю, что именно потому я и должен его спасти, — говорю я. — Он меня создал. Без него я бы не появился на свет. Но мне страшно, и мне плохо оттого, что страшно. Но еще хуже, когда я думаю, что Макс останется с миссис Паттерсон. Я знаю, что хочу спасти Макса, но и не хочу. От этого мне плохо. Я чувствую себя настоящей вонючкой. Но ведь нет ничего плохого в том, что боишься и за себя тоже? Да?
— Не надо.
Это говорит не сестра Ди и не какой-нибудь доктор. Это Ди.
Я знаю, что она не может меня слышать, потому что я воображаемый. Но ее слова звучат так, будто она отвечает на мой вопрос. Это удивительно, у меня от удивления даже рот открывается.
— Ди, — спрашивает ее сестра, — что ты сказала?
— Не бойся, — говорит Ди.
— Чего, чего я не должна бояться? — спрашивает ее сестра.
Я крепко сжимаю руку Ди и наклоняюсь еще ниже.
— Ты со мной говоришь? — спрашиваю я.
Теперь глаза у Ди открыты, совсем чуть-чуть, они похожи на щелочки. Я смотрю на нее и пытаюсь понять, не на меня ли она смотрит. Но не понимаю.
— Не бойся, — снова говорит Ди.
Голос у нее слабый и очень тихий, но слова я слышу отчетливо.
— Доктор! — кричит сестра Ди и поворачивается к стойке и столам в центре комнаты. — Моя сестра очнулась. Она заговорила!
Два доктора встают и идут к нам.
— Ты говоришь со мной, Ди? — снова спрашиваю я.
Я знаю, что нет. Она не может говорить со мной. Но похоже, что так и есть.
— Иди, — говорит Ди. — Иди. Пора.
— Кому пора? Мне? — спрашиваю я. — Ты со мной говоришь, Ди?
Приходят врачи. Отдергивают занавески. Один врач просит сестру Ди отойти в сторону. Второй подходит к кровати Ди с другой стороны. В этот момент звенит сигнал тревоги. Ди закрывает глаза. Врачи начинают двигаться быстрее, один, который только что подошел, сталкивает меня с кровати на пол. Он сталкивает меня, даже не подозревая об этом.
— Она говорила только что, я слышала! — говорит сестра Ди.
— Она отключается! — кричит один из врачей.
Второй хватает сестру за плечи и отодвигает ее от кровати. Подходят еще два доктора. Я перебираюсь в изножье кровати. Ди почти не видно. Вокруг нее врачи. Один из них кладет на рот Ди пластиковый пакет и начинает сжимать его и разжимать. Еще один врач втыкает шприц в трубку на руке Ди. Я наблюдаю, как жидкость желтого цвета двигается по трубке и исчезает под ночной рубашкой Ди.
Ди умирает.
Я вижу это по лицам врачей. Они работают старательно и быстро, но они просто делают то, что должны. Такое же выражение я видел на лицах некоторых учителей Макса, когда он не понимал того, что они объясняют, а они думали, что никогда не смогут ему объяснить. Они старались, но по ним было видно, что они просто делают свою работу. Они не учили. Вот и врачи сейчас похожи на них. Они делают свою работу, но не спасают.
Глаза у Ди закрываются.
Ее голос продолжает звучать в моей голове: «Иди. Пора. Не бойся».
Глава 50
Мы стоим у входа в больницу. На улице идет снег. Освальд говорит, что никогда не видел снега. Я говорю, что ему понравится.
— Спасибо тебе, — говорю я Тини.
Она улыбается. Я знаю, что она должна оставаться с Обри, но мне жалко, что она не пойдет с нами.
— Ты готов, Освальд? — спрашиваю я.
По холлу ходят туда-сюда люди. Теперь, когда я могу сравнить с ними Освальда, он кажется еще больше. Он кажется мне настоящим великаном.
— Нет, — отвечает Освальд. — Я хочу остаться тут.
— Ты пойдешь с Будо и поможешь ему, — настаивает Тини.
Это не вопрос. Это приказ.
— Да, — говорит Освальд.
«Да» у него звучит как «нет».
— Ладно, — говорит Тини.
Она подлетает к Освальду и обнимает его за шею.
Освальд ловит ртом воздух, он весь напрягается, у него снова сжимаются кулаки. Тини обнимает его за шею, пока он наконец не расслабляется. Это тянется довольно долго.
— Удачи вам, — добавляет Тини. — Я хочу вас увидеть снова. Скоро.
— Хорошо, — говорит Освальд.
— До встречи, — говорю я.
Я в это не верю. Думаю, я больше не увижу ни Тини, ни эту больницу.
На улице первые пять минут Освальд занят тем, что пытается увернуться от падающих снежинок. Пока он увертывается от одной, на него падает десять других. Он этого даже не замечает.
Поняв, что снежинки не причинят ему вреда, следующие пять минут Освальд тратит на то, что пытается поймать их на язык. Снежинки, естественно, не задерживаются на его языке и пролетают насквозь. Но на то, чтобы это понять, у него тоже уходит какое-то время, и за это время он налетает как минимум на трех прохожих и один фонарный столб.
— Надо идти, — говорю я Освальду.
— Куда?
— Домой. Завтра придет автобус, и мы поедем в школу.
— Я никогда не ездил на автобусе, — говорит Освальд.
Он заметно нервничает. Я решаю, что лучше не говорить ему о своих планах или сказать, но как можно меньше.
— Это будет весело, — говорю я. — Обещаю.
От больницы до дома Макса идти далеко, и обычно мне нравится прогуливаться по этой дороге, но Освальд без конца что-нибудь спрашивает. Он просто засыпает меня вопросами.
Когда зажигаются фонари?
Есть ли у каждого фонаря свой выключатель?
Куда едут все эти чух-чух-поезда?
Почему люди просто не рисуют себе деньги?
Кто решил, что на красный нужно стоять, а на зеленый — идти?
Луна одна или есть еще?
У всех ли машин одинаковый сигнал?
Как полицейским удается сделать так, что деревья не растут посредине улицы?
Сами ли все раскрашивают свои машины?
Что такое пожарный гидрант?
Почему пешеходы не свистят?
Где живут самолеты, когда не летают?
Он спрашивает без конца, а я, хоть и хочу, чтобы он прекратил, каждый раз отвечаю. Совсем недавно этот великан кидал меня об стены в больничной палате, а теперь я ему нужен и надеюсь, что, пока я ему нужен, он меня послушает и поможет.
Когда мы вышли из больницы без Тини, я немного побаивался, что Освальд сейчас же снова превратится в злобного великана. Мне кажется, что, если мы отойдем далеко от больницы, волшебство Тини перестанет действовать. Но Освальд, наоборот, становится похож на ребенка, которому все интересно узнать.
— Это мой дом, — говорю я, когда мы наконец сворачиваем на подъездную дорожку.
Уже поздно. Я не знаю, сколько точно времени, но свет в кухне и в гостиной выключен.
— Куда мы идем? — спрашивает Освальд.
— В дом. Ты спишь?
— Когда? — спрашивает Освальд.
— Вообще когда-нибудь.
— А-а, да.
— Здесь мы будем спать сегодня ночью, — говорю я и показываю на дом.
— Как мы туда попадем?
— Через дверь.
— Как?
Тут до меня доходит: Освальд не умеет проходить сквозь двери. В больнице, когда мы спускались по лестнице с третьего этажа на первый, мы прошли через двери за двумя мужчинами в синей униформе. А когда мы выходили из больницы, мы шагали за мужчиной и женщиной.
Вот почему Освальд толкал дверь в палате Лысого. В палате Джона. Ему надо было ее толкнуть, чтобы попасть внутрь.
— Ты сможешь открыть дверь? — спрашиваю я.
— Не знаю, — говорит Освальд.
Но я вижу, что он смотрит на дверь как на гору.
— Не волнуйся, она все равно заперта, — говорю я, и это правда.
— А ты как обычно проходишь в дом? — спрашивает Освальд.
— Сквозь дверь.
— Сквозь дверь?
Я поднимаюсь на три ступеньки крыльца, а потом прохожу сквозь дверь. Вообще-то, я прохожу сквозь две двери, сквозь дверь-сетку и деревянную дверь. Потом я поворачиваюсь кругом и выхожу обратно.
Когда я снова появляюсь на крыльце, у Освальда отвисает челюсть. Глаза у него круглые.
— Ты волшебник, — говорит он.
— Нет, это ты волшебник, — говорю я. — Я знаю много воображаемых друзей, которые умеют проходить сквозь двери. Но я не знаю никого, кто умеет дотрагиваться до вещей в реальном мире.
— Воображаемых друзей?
Я понимаю, что опять сказал слишком много.
— Да, — говорю я. — Я — воображаемый друг. — Я молчу немного и пытаюсь придумать, что сказать дальше, а потом добавляю: — Ты тоже.