В данном свете интересна проблема репараций. Западные страны отменили репарации, которые им платила ФРГ, а ГДР продолжала нам выплачивать, чем могла. Когда умер Сталин, мы поставили заново этот вопрос: если мы хотим, чтобы Восточная Германия могла соревноваться по жизненному уровню с Западной, нужно дать ей возможность резко поднять свою экономику. При продолжении выплаты репараций и содержания наших войск в ГДР за ее счет это будет невозможно. И мы отменили тогда репарации, а содержание наших войск взяли на себя[825]. Полякам это понравилось, и они тоже стали драть с нас шкуру и зарабатывать на том, что наши войска в интересах самой Польши находятся на польской территории. Много сложных проблем существует и во взаимоотношениях между странами народной демократии, как их называли после войны. Польша имеет коксующиеся угли. Однажды чехи обратились к полякам с просьбой поставить им такой уголь. Поляки отказали, а сами продавали коксующийся уголь Франции. Мы вынуждены были отдать Чехословакии такой уголь из своих запасов, иначе там встанет металлургия. Поляки же у нас попросили поставить им дополнительно нефть, и мы очертили условие: дадим вам нефть по эквиваленту, если вы дадите Чехословакии коксующийся уголь. Если же не дадите, то мы отдадим нашу нефть Чехословакии, чтобы она продала ее на международном рынке и купила себе коксующийся уголь. Поляки тогда буквально за горло взяли чехов. Если мы присоединимся к такого рода действиям, то задушим поляков, у них сядет промышленность, они не смогут выйти на мировой рынок и конкурировать с капиталистами, у них сразу понизится жизненный уровень, а это приведет к взрыву народного недовольства.
Вспомнил о чехах – и сразу же о том, что у них высокоразвитая промышленность. Когда мы еще ходили под стол без штанов, чехи уже делали такие вещи, которые удивляли мир. Например, зенитные орудия, с которыми мы прошли всю войну. Нам продал их документацию перед войной знаменитый заводчик Шкода[826], а мы освоили производство и изготовляли их до 1945 года. Как-то в 1948 году Готвальд[827] отдыхал в Крыму со Сталиным. Сталин звонит мне: «Готвальд здесь, приезжайте и вы». Назавтра я прилетел. Собрались у Сталина обедать. Готвальд выпил (он имел к этому слабость) и говорит: «Товарищ Сталин, зачем ваши люди воруют у нас патенты? Вы скажите нам, и мы отдадим все бесплатно. Когда ваши люди воруют, а наши видят, что они воруют, это обижает нас. Мы можем дать вам не только патенты. Принимайте нас целиком в состав Советского Союза, мы с удовольствием вступим в СССР, и все, что у нас есть, будет общим». Сталин отказался от такого принятия, а воровством возмутился. Но на словах, ибо воровать мы продолжали, порой просто по старой привычке, как тот цыган, которого спросили: «Если бы ты был царем, что бы ты сделал?» Он и ответил: «Украл бы сразу табун коней и утек».
Еще один сложный вопрос – расходы на оборону социалистического лагеря. Казалось бы справедливым распределить их равномерно, посчитать, сколько что стоит, разложить в среднем на душу населения, и пусть каждый вносит свой пай. Думаю, что мы бы сократили тогда наполовину военные расходы Советского Союза. А что получается на деле? Мы как-то в рамках Варшавского пакта договорились, что и какая страна должна приобрести для усиления обороноспособности. Какое-то количество танков должна была приобрести Румыния, и она должна была построить сколько-то кораблей на Черном море. Потом министр обороны докладывает мне, что румыны ничего не делают, не выполняют обязательств. Тут к нам обращаются чехи: мы сделали для румын танки, а они их не покупают, говорят, что у них денег нет. Я им: «А у кого есть свободные деньги, чтобы тратить их на оборону? Ни у кого нет. Это же вынужденная необходимость». Мышление-то у румын очень простое: нас защищает Советский Союз, на нас одних никто не нападет, побоятся СССР, пусть русские и тратят деньги на оборону, а мы будем повышать свой жизненный уровень. Но это неверный подход, это чистейший национализм. К сожалению, он имеет место во взаимоотношениях социалистических стран.
Вспоминаю такой характерный случай. Мы стояли в 1943 году у стен Сталинграда. Армию Паулюса мы уже окружили, а Ульбрихт через громкоговорящую установку обращался к немецким солдатам, чтобы они сдавались в плен. Он долго пропадал по ночам, а когда приходил, мы с ним обедали, и я ему сообщал, сколько солдат сдалось. Иногда шутил: «Сегодня вам обед не положен». «Почему?» «Ни один солдат не сдался». Однажды он приходит и говорит: «Сегодня-то я обед заслужил». А я отвечаю: «Ну да, заслужил. Один солдат сдался в плен, и тот поляк». Я этого поляка лично допрашивал. Он сказал, что сдался потому, что не хочет воевать. И я ему предложил: «У нас формируется польская армия, вступите в нее?» «Нет, пойду в лагерь для военнопленных». «А кто же Польшу будет освобождать?» «Русские освободят». Спокойно так ответил. И я распорядился: «Уберите его к чертовой матери!»
Всегда русские да русские… Если такие иждивенческие настроения будут развиваться и дальше, если все будут надеяться, что русские дадут, что русские защитят, то это может печально кончиться для социалистического лагеря.
Еще один камень преткновения – пограничные проблемы. Сейчас, в свете нашего конфликта с Китаем[828], опять встал вопрос о границах между социалистическими странами. Эти проблемы существовали всегда. Но впервые в советской истории возник международный конфликт в споре с Китайской Народной Республикой. Обычно всегда удавалось решить проблему, сделав взаимные уступки и спрямляя линию границы. Когда в начале конфликта с Китаем мы искали решение проблемы, то тоже думали уступить ему какую-то территорию взамен равноценной китайской территории в районах, устраивающих обе стороны. Принесли мне перечень претензий, выдвинутых китайцами. Собрались Малиновский, Громыко и я. Думали, что мы сразу все решим. Я взял карандаш и провел линию, которая делила как бы пополам взаимные претензии. Граница получалась более выровненной.
Никаких особых сложностей мы не ожидали, потому что большинство этих районов было безлюдно: ни наши, ни китайцы там не жили. Иногда, может быть, заходили туда охотники и пастухи. Одним словом, чепуховый спор. Но китайцы именно хотели создать конфликт, отказались участвовать в переговорах и предъявили СССР абсурдные требования, заявив свое «право» на Владивосток, Памир и др. Теперь, спустя пять лет, опять мы встретились. В Пекин поехал заместитель министра иностранных дел Василий Кузнецов[829]. Может быть, опять через лет пять встретимся с китайцами. Тут уже конфликт не по существу вопроса о границах, а по существу международной «большой политики». Так что придется терпеть.
Если бы дело заключалось только в границе, то проблему можно было бы легче уладить. С Ираном у нас не было твердо установленной границы еще с царских времен. Мы установили там границу в 1955 году, уступив какие-то районы, где ничего нет, сплошная пустыня. А спор-то был! С иранцами возник только один принципиальный вопрос: судьба поселка Фирюзы[830] в Туркмении. Когда царь устанавливал границу с иранцами, Фирюза должна была отойти к Ирану. Не знаю, почему царь передумал, не уступил тогда эту Фирюзу. В советское время туркмены построили там дома отдыха. И когда иранцы теперь поставили вопрос о Фирюзе, мы им сказали: «Давайте решим по-братски. Фирюзу нам сейчас трудно отдать, там много наших домов отдыха, мы это место хорошо развили в сравнении с тем временем, когда возник впервые вопрос. Хотите, мы вместо Фирюзы уступим вам другой район?» Они согласились, подписали договор, и сейчас у нас нет там споров. Ни с какими нашими соседями, кроме Китая, у нас сейчас споров по границам нет. А чего требует Китай?
В Пекине говорят: «Требуем, чтобы в договоре о границах было записано, что прежние границы были установлены при наличии неравноправных соглашений с царской Россией». Такое никакой разумный человек не сможет подписать. Что это значит – неравноправный договор? Если я подписываюсь под такими словами, то должен, следовательно, отказаться от того, чем владел на основе подобного договора. Но все социалистические страны получили свои границы от былых царей, императоров и королей. Если с этих позиций нам строить свои взаимоотношения, это заведет далеко! Вообще в проблеме границ существует много аспектов, которые можно толковать по-разному, особенно в Европе. У нас с венграми нет пограничных споров, но в советском Закарпатье живет 120 тысяч венгров. Янош Кадар[831] не претендует на их земли. Почему? Венгры в свое время воспользовались случаем, когда Закарпатская Украина входила в состав Австро-Венгерской монархии, и вытеснили украинцев в горы, а сами заняли по Тиссе лучшие земли. Как сейчас Кадару востребовать эти земли?
Зато у венгров сильный пограничный спор с югославами. В Югославии живут два миллиона венгров. У венгров имеется спор и с румынами насчет Трансильвании. Румыны с пеной у рта доказывают, что это исстари румынская провинция, а венгры говорят, что Трансильвания всегда была венгерской, там преобладают венгерская культура и мадьярский язык. Румыны перевернули все вверх дном, чтобы начисто искоренить там все венгерское. Большой пограничный спор у Албании с Югославией. Думаю, что албанцев живет в Югославии побольше, чем в самой Албании, но Энвер Ходжа[832] очень боится Югославии. А те албанцы, которые живут в Югославии, смотрят вовсе не на Албанию и в Албанию сами не пойдут. В Югославии-то живется лучше. Да и Тито ведет политику поумнее.
Ходжа – это же просто разбойник. Это разве политик? У него один метод: надеть петлю на шею и вздернуть. Типичная сталинская политика. У него имеются тайные убийцы, которые режут оппозиционеров: поймают на дороге и зарежут. Или ворвутся в дом и зарежут. А Мехмет Шеху