В зиму с 1946/47 год в отдельных районах, в том числе даже в Киевской области, имелись случаи людоедства. Я уж не говорю о южных областях, Одесской и Херсонской, где создались тяжелейшие условия. Когда наступила весна и надо было проводить посевную, у нас никаких семян не было. Тогда их только начали завозить. Завозили пшеницу из тех районов, где она имелась. Никаких паспортов, никакого районирования. Научно обоснованного подхода не было и быть не могло. Приходилось принимать экстренные меры для спасения людей. Занимался этим и я как первый секретарь ЦК КП(б)У.
На местах, в республиках парторганизации чувствовали себя чуть посвободнее, чем в Москве и Ленинграде, если принимать во внимание те «антинормы» партийной жизни, которые установил Сталин. У нас собирались областные партконференции и съезды КП(б)У, регулярно проводились выборы в парторганизациях, более или менее соблюдался партийный устав. В Москве не только пленумы ЦК, но даже заседания Политбюро заменили так называемые обеды у Сталина, во время которых решались все вопросы.
Однако в начале 47-го года Сталин объявил о созыве пленума ЦК ВКП(б) на тему «О подъеме сельского хозяйства» и предложил мне сделать заглавный доклад[882]. «Доклад поручим Хрущеву», – сказал он, когда члены Политбюро собрались обедать у него на ближней даче. Я буквально взмолился, прося не поручать мне доклад. Сталин возмутился отказом: «Товарищ Сталин, поймите меня, – убеждал я, – не могу я сделать такого доклада, я знаю более или менее сельское хозяйство Украины, но совершенно не знаю сельского хозяйства Российской Федерации, Белоруссии и Закавказья, не говоря уже об азиатских республиках. Какой же я докладчик? Я стану пересказывать то, что в мой доклад сунут чиновники. Говорить о вещах, которые я не прочувствовал, не могу. Перед залом появится чтец-декламатор, а не докладчик по актуальным вопросам, о которых нужно доложить с умом, заострить внимание на главном, для чего надо понимать это главное. Прошу освободить меня от доклада». «Ну, что же, – буркнул он, – можно поручить доклад Маленкову (он тогда в составе ЦК занимался вопросами сельского хозяйства), но ведь он толком даже сельскохозяйственных терминов не знает», – размышлял вслух Сталин. Так при всех и сказал, Маленков потом долго переживал это. Но Сталин правильно сказал: Маленков, действительно, в сельском хозяйстве не разбирался. «Давайте поручим доклад Андрею Андреевичу Андрееву», – решил Сталин.
Я считал, что Андреев как прежний нарком земледелия, конечно, может сделать такой доклад. Еще на XVI съезде партии в 30-м году он блеснул знанием деревенских дел, и с того времени о нем сложилось соответствующее мнение.
Доклад всегда можно сделать, только какой? Привлекли Министерство сельского хозяйства, научно-исследовательские институты, Сельскохозяйственную академию, сельхозотдел ЦК. Они подготовили материалы. Одним словом, надергали цифры, факты – и доклад был написан.
Пленум созвали в феврале. Андреев делал доклад как член Политбюро. Я сидел в Президиуме рядом со Сталиным и внимательно слушал докладчика. Андреев и его помощники, не поднимая новых проблем, хорошо обработали официальный материал, и он последовательно и логично изложил его пленуму (заседание проходило в Малом Кремлевском (Свердловском) зале). В перерыве Сталин обратился ко мне: «Какое ваше мнение о докладе?» – спросил он, как всегда, резко.
Я ответил: «Хорошее». «Я вас толком спрашиваю, какого вы мнения о докладе?» – начал он сердиться. Я опять ответил формально. «Но вы же совершенно не реагировали на него, я следил за вами», – давил на меня Сталин. Пришлось расширить ответ: «В докладе все сказано правильно, только ничего нового. Поставленные в нем вопросы известны». Я больше не мог уходить от честного ответа. Сталин отреагировал нервно. Видимо, и сам пришел к такому же мнению. Андреев, больной, полуглухой, отставал от активной жизни, хотя оставался, в принципе, подготовленным к работе и умным человеком. Да и вряд ли в тех условиях Андрей Андреевич мог сделать хороший доклад.
Я считаю, что Андрей Андреевич из всех руководителей знал сельское хозяйство лучше других. Я отдавал ему должное, хотя и не во всем с ним соглашался. Например, по организационным колхозным вопросам. Он тогда стоял за звено, даже в зерновом хозяйстве. Работа звена отрицала технику, она базировалась на граблях, плуге, то есть на примитивных средствах производства. Это был уже пройденный этап. Вопрос был острый, вызывал большие споры. Сталин и Молотов колебались, кого поддержать: Андреева или меня.
– Для Украины, видимо, лучше бригада… А для мелких хозяйств, таких, как мы имеем в Московской области, Белоруссии и других, звено предпочтительнее, – помню, сказал мне Сталин.
– Да, видимо, так, – согласился я с ним. – Только пусть нас не «поджаривает» печать за то, что мы делаем ставку на бригаду в зерновом хозяйстве, а звено оставляем только в пропашных культурах.
Сахарная культура и другие пропашные как более трудоемкие культуры обрабатывались вручную. Поэтому там себя звенья оправдывали. Разница заключалась в количестве людей. Звено состояло из пяти – семи человек, а бригады насчитывали, в зависимости от размеров колхоза, от полутора до трех десятков человек. Бригада имела в своем распоряжении более современные орудия сельскохозяйственного производства.
Несмотря на опалу, в которую я попал перед пленумом 1947 года, где докладывал Андреев, за свое обращение к Сталину с просьбой оставить Украине часть урожая, не обрекать людей на голодную смерть, меня включили в комиссию по подготовке решения пленума. Я там настаивал на том, чтобы в решении было записано, что в первую голову надо засыпать семена, то есть создавать семенное хозяйство в каждом колхозе. Я не мог прямо предложить отменить «первую заповедь», но пытался убедить: параллельно со сдачей государству засчитывать семена в план.
Мое предложение встретило большое негодование, не сопротивление, а именно негодование Сталина. Председателем комиссии был Маленков. У меня с ним сложились очень хорошие отношения. Я уехал на Украину, когда еще не закончилось редактирование резолюции, но в основном она была обсуждена. Маленков позвонил мне в Киев.
– Докладывать товарищу Сталину о том, что ты настаиваешь на отмене «первой заповеди», – спросил он, – или ты согласишься со всей комиссией?
– Прошу доложить товарищу Сталину мое мнение, – попросил я, хотя знал, что он против. Мое мнение было доложено, но резолюцию приняли в сталинском духе. Когда я приехал в Москву, Сталин выразил большое недовольство моей позицией, но я повторил свои доводы.
Это была борьба за элементарные условия, обеспечивающие возможность ведения сельского хозяйства, прежде всего за районированные, местные семена. Местные не всегда бывают лучшими, я это понимаю, но если люди меняют местные семена на семена из других районов, они это делают только убедившись, что те лучше. Действительно, наука требует, а практика подтверждает, что в условиях развитого семенного хозяйства надо производить обмен семян, тем самым будем подниматься все выше и выше по ступенькам в создании хорошего селекционного семенного материала. Это все известно, но ни районирования, ни семенного хозяйства тогда не было, оно находилось в зачаточном состоянии. Бюрократ сразу же сможет найти факты, которыми начнет опровергать доводы Хрущева. Докажет, что даже в те времена имелось какое-то семенное хозяйство, были такие-то семена…
Это все верно, но все пребывало в зачаточном состоянии. Настоящей системы выращивания семян не было, и сейчас такая система, к сожалению, не создана.
После пленума мы ощущали тот же недостаток в сельскохозяйственных продуктах, хотя промышленность восстанавливалась бурными темпами. Народ работал с исключительным прилежанием, но что можно было поделать в деревне, где не хватало ни техники, ни рабочих рук? Да и средства вкладывались преимущественно в развитие индустрии. Максимальное количество зерна, заготавливаемое в то время у нас в стране, составляло 2,2 миллиарда, обычно же собирали миллиард восемьсот пудов. Сталин придерживался старого порядка, исчисляя заготовки зерна не в тоннах, а в дореволюционных пудах. Мы все привыкли к этому исчислению, конкретнее представляли себе величины и легче сравнивали полученное с прошлыми годами. Расходовали мы, в том числе и на прокорм, столько же, миллиард восемьсот – два миллиарда пудов. Хотя хлебом мы себя постепенно обеспечили, но резервов по-прежнему не оставалось. А без них жить нельзя. Сельскохозяйственное производство – капризная отрасль. Природа каждый год вносит свои поправки, то позволяя чуть-чуть поднакопить зерна, то создавая такие трудности, что приходится нормировать хлеб. Вертелись, как белка в колесе.
Почему, имея столь необъятные просторы, Советский Союз ощущал недостаток в сельскохозяйственных продуктах? У нас имелось мало машин и совсем мало минеральных удобрений, к тому же последние были невысокого качества, с бедным содержанием полезных веществ. Порой они содержали лишь десять процентов необходимого, а остальное являлось балластом. В тоннах их производится много, а пользы от них – на грош. И даже то минимальное количество минеральных удобрений, которое завозилось на железнодорожные станции для колхозов и совхозов, сгружалось под открытым небом, под откосами железнодорожных путей. Нередко удобрения лежали там по два-три года, часть их погибала. Мальчишки зимой катались по ним на санках, как с горок. Удобрения затвердевали и превращались в камень. Даже если бы их захотели использовать, то потребовалось бы приступить в этих кучах к их разработке заново. Полезные же вещества вообще вымылись из них дождями. Такое отношение к удобрениям свидетельствует о тогдашней низкой культуре земледелия. И колхозники, и руководители больше ценили навоз и не хотели тратить усилия на завоз минеральных удобрений. Только отдельные передовые колхозы и совхозы умели пользоваться и завозили их себе больше, чем положено. Там получались хорошие урожаи. Иное отношение к минеральным удобрениям в колхозах, которые занимались производством технического сырья – льна, конопли, хлопка. Там крестьяне не только ценили минеральные удобрения, но и боролись за их поставки.