Я подошел к сверлильному станку и сказал управляющему: «Этот станок – мой ровесник. Когда я в ранней юности работал на машиностроительном заводе, у нас стояли такие же станки». Подошли к механической ножовке для отрезания концов металлических заготовок. Я улыбнулся и спросил: «А это какого возраста?» – «Да, господин Хрущев, – ответили мне, – наш завод старый, поэтому у нас встречается оборудование от современного до допотопного». Но я заметил: «Тут даже больше, чем допотопное». Устаревших станков стояло много: и долбежные, и строгальные. Даже не знаю, как такой завод мог конкурировать с более налаженным производством и с современным оборудованием. Тут проявляются сноровка и ловкость капиталистов, если производство дает прибыль. В их мире нерациональное не живет. Что не дает прибыль, то обречено на слом.
Когда ходили по цехам, увидели, что проходы между станочным оборудованием пятнистые – в свежих асфальтовых латках. И я заметил администратору: «Очень похоже на наши порядки. Когда приезжает руководство, к его приезду залатывают выбоины». Он улыбнулся: «Да, мы перед вашим приездом, господин Хрущев, сделали ремонт. Приезжает гость, надо залатать».
Шел я мимо одного строгального станка, рабочий подошел ко мне, предложил сигару и дружески похлопал меня по плечу. Другие рабочие тут же подняли головы. Я тоже похлопал его по плечу, снял с руки часы советского производства, хотя и не золотые, но хорошие, и надел ему на руку. Рабочему это было приятно. Потом какой-то американский журналист обратился ко мне: «Господин Хрущев, вы дали свои часы рабочему. Как понимать? Когда мистер Никсон был в Москве и дал на рынке рабочему какую-то сумму денег, то ваша печать осуждала его, рассматривая это как подкуп»[583]. Я ответил: «Рассматривайте так, как произошло. Вы же видели, что рабочий проявил любезность, подарил мне сигару. Хоть я не курящий, но принял ее. Человеческий долг велит сделать ответный подарок. У меня ничего другого не было, поэтому я подарил ему свои часы. Так что тут не подкуп, а взаимная любезность. Это ничего общего не имеет с тем, что делал Никсон, и тем более с тем, какие он цели преследовал. Я таких целей не преследовал». Обращаю внимание на то, сколь ревностно журналисты следили за каждым моим шагом и за каждым действием, глядя, не будет ли проявлена с нашей стороны какая-то неосмотрительность, чтобы им потом использовать ее против Советского Союза и против меня как главы делегации. Так они поступали всегда.
Как-то, за пару лет до приезда в США, я допустил неосторожное выражение в отношении Америки, сказав, что мы «закопаем» врагов революции. Вражеская пропаганда подняла мои слова на щит: мол, Хрущев, советские люди хотят закопать народ Соединенных Штатов Америки. Так они использовали в своих целях брошенную мной фразу. На пресс-конференции по приезде в США, когда мне поставили этот вопрос, я разъяснил: мы никого не собираемся закапывать, враждебный буржуазный класс будет закопан самим рабочим классом Соединенных Штатов. Это внутренний вопрос каждой страны. Люди сами решают, по какому пути им идти и какими методами добиваться победы.
Далее, согласно плану, мы должны были посетить заводы «Джон Дир»[584], крупнейшей сельскохозяйственной фирмы, известной в СССР, потому что в свое время мы закупали у нее сельскохозяйственные машины. Думаю, что, приглашая нас, фирма преследовала коммерческие цели, хотела показать нам свое производство и заинтересовать в дальнейших покупках. Мы прошли по цехам ее фабрики, но у меня особых впечатлений в памяти не сохранилось. Приглашенные лишь фирмой, мы никаких контактов с профсоюзами не имели. Рабочие во время нашего посещения трудились. Не осталось у меня в памяти и каких-либо проявлений вражды или особых симпатий с их стороны. Рабочие поглядывали на нас из желания увидеть заморских людей. И все. Затем нас повели в контору, где дирекция проинформировала о своем производстве. Их сельскохозяйственные машины хороши. Советским инженерам и рабочим, работникам совхозов и колхозов они нравились.
Настало обеденное время, директор[585] пригласил нас в общую столовую[586] и сказал, что сам всегда обедает здесь. Администрация и служащие обедали тут же. Мы, как и все, взяли столовые приборы, подошли к раздаточному окну, нам положили на тарелки кушанья, мы отошли, по выбору, к намеченному столику и съели одно блюдо, потом опять проделали прежнюю процедуру и получили другое блюдо. Порядок был демократичным. Думаю, что дирекция умышленно его продемонстрировала, и, признаюсь, мне он очень понравился. Я потом пропагандировал в своих выступлениях такую же форму обслуживания на наших заводах: нигде ничего лишнего, на столах лежит пластмассовое покрытие. Достаточно протереть его мокрым полотенцем, и на столе не остается никаких следов.
Как меня информировали, директор тоже питался в этой столовой. К сожалению, у нас на многих заводах отдельно столовые для администрации и для рабочих. Содержится огромный штат обслуживающего персонала. Обслуживание от этого не улучшается, а ухудшается, наблюдаются постоянные очереди, рабочие ропщут против такой организации обеденного перерыва. Вот почему я рекомендовал руководителям наших партийных и профсоюзных организаций позаимствовать американскую систему. Такую же картину мы видели и в Индии, тоже на каком-то заводе. Наступило обеденное время, Неру пригласил нас в столовую и сказал: «Господин Хрущев, тут никто нам подавать не будет. Порядок такой, что каждый должен взять приборы и идти к раздаточному окну. Там мы получим свои порции и пообедаем». Поели и вкусно, и сытно. Никаких очередей не возникало.
От Нью-Йорка до Айовы
Следующие по времени воспоминания – о моем пребывании в Нью-Йорке[587]. Туда мы прибыли из Вашингтона, кажется, поездом. Официально нас встречал глава городского муниципалитета Вагнер[588]. Он, по-моему, принадлежал к демократической партии. Губернатором являлся Рокфеллер[589], который сменил Гарримана[590]. Рокфеллер принадлежал к республиканской партии. Но это не имело особого значения. Встреча была соответственно выдержана в обычном тоне и стиле: вежливость, цветы и пр. В нашу честь Вагнер дал обед, довольно представительный, со многими участниками[591]. Думаю, что организация обеда была такой же, как в Лос-Анджелесе: каждый покупал себе билет, как в театр, на право находиться за обеденным столом. Не помню ни речи Вагнера, ни своей, потому что они были стандартными. Ничего особенного я там сказать не мог и говорил традиционно: излагал суть нашей политики борьбы за мир, мирное сосуществование, дружбу, нормальное экономическое развитие, торговлю и т. д., хотя почти никаких экономических связей, включая торговлю, у нас в то время, как я уже говорил, с Соединенными Штатами не существовало.
Потом мне сообщили, что в Нью-Йорке по инициативе деловых людей города предполагается организовать в мою честь еще один обед и там обменяться мнениями. Я принял это предложение и прибыл на обед. Не помню, как он назывался, – «Встреча деловых людей с Хрущевым» или «Обед в честь Хрущева». Но помню, что он состоялся в большом зале[592]. Опять присутствовало много народу, как минимум несколько сот человек. Все расположились в большом ресторане, столики в зале были расставлены в западном стиле, то есть не был организован общий стол, как принято у нас, за которым гости рассаживаются каждый согласно своему рангу на установленном заранее месте. Нет, там расположение столиков было иным, ресторанного типа. Однако столик, за которым я сидел, как-то выделялся: если рассматривать обеденный зал как место заседания, то наш стол являлся как бы столом президиума.
Начались речи. Не знаю, было ли намечено какое-то ограничение во времени. Все выступали, как хотели, высказывали разные точки зрения по любым вопросам, в том числе о необходимости развивать торговлю с советской страной, но все очень сдержанно, во взвешенных выражениях. Потом должен был выступить я, что я и сделал. В своей речи я хотел, помнится, обрисовать политику СССР в деле мирного сосуществования с упором на выгоду торговли для обеих сторон. Сейчас у меня остались довольно смутные воспоминания о содержании и стиле моего выступления.
Слева от меня за двумя или тремя столиками размещались какие-то молодые люди в обычных для такого случая вечерних костюмах. Они ничем не выделялись. Мне подумалось, что эти люди – отпрыски деловых семей. Они настроены были очень агрессивно по отношению к политике Советского государства и, следовательно, против меня как его представителя, держали себя вызывающе, подавали недоброжелательные реплики. Меня это возмутило. Я подумал, что они хотят организовать «кошачий концерт» в виде ресторанной демонстрации против СССР, и я решил отреагировать немедленно: тут же прервал свою речь и обратился к ним. Но не уговаривал их не мешать выступлению, а сам перешел в наступление:
«Думаю, что я понимаю вас правильно. Вы выступаете против Советского государства, против социализма. Но я тут не проситель и не пришел к вам с протянутой рукой просить подаяния, а представляю великий Советский Союз, государство рабочего класса, которое достигло определенных успехов. Поэтому мы и предлагаем вам торговлю на условиях взаимных интересов. Предлагаем мир. Думаю, что такие предложения полезны всем странам мира». Сейчас я вольно излагаю содержание моего выступления, говорю по памяти. Оно, конечно, было опубликовано, так что весь разговор стал достоянием читателей. Молодые люди притихли, а другие стали шикать на них и потребовали, чтобы те держали себя прилично. Так я достиг своей цели, резко оборвав их, продемонстрировал силу нашего государства и свою непреклонность. Это произвело должное впечатление. Далее меня слушали очень внимательно, хотя ничего нового, никаких особых предложений я не внес. Они вытекали из проводимой нами политики мирного сосуществования, развития торговых и экономических связей со всеми странами, в том числе с Соединенными Штатами Америки.