У нас шли заседания ХХII съезда партии. Конев присутствовал на съезде как делегат и доложил мне, что в такой-то час американцы двинутся. Мы решили в переулках Берлина замаскировать наши танки. Когда пехота перейдет границу, а бульдозеры будут на подходе, то, чтобы не допустить разрушения стены, танки должны будут вывернуться из переулков и двинуться навстречу бульдозерам. Так и было сделано. Потом Конев сообщил: как только джипы с пехотой прошли, наши танки развернулись и выехали навстречу бульдозерам и американским танкам. Те приостановили движение. Пехота же, которой нечего было делать, развернулась на джипах и вернулась в Западный Берлин. Наши танки приостановили свое движение, американские – свое. Уж не помню теперь, в каком положении остались бульдозеры, видимо, тоже были заморожены на месте. В таком положении все и остались на ночь. Утром, когда заседания партийного съезда возобновились, Конев опять доложил: положение не изменилось, наши танкисты сидят в танках. Иногда выскакивают, гоняются друг за другом, чтобы согреться, потому что ночь была прохладной. Уже наступила осень. Американские танкисты, видимо, еще больше мерзнут в своих танках.
Я понял, что надо искать какой-то выход, и сказал Коневу: «Пусть наши танки развернутся и уйдут в те переулки, из которых они вышли, но станут так, чтобы не были видны американцам. Я уверен, что не больше чем через 20 минут (потребуется время доложить наверх и получить соответствующее распоряжение) американцы уберут свои танки, потому что им неудобно убирать танки под дулами наших орудий. Они влезли в эту историю, а теперь не знают, как выпутаться. Раз они не действуют, значит, тоже ищут выход. Вот мы им его и предоставим, первыми уберем свои танки, а они последуют нашему примеру». Конев так и сделал. Потом он сообщил: «Действительно, как только наши танки ушли, через 20 минут американские танки тоже развернулись и скрылись из глаз». Это явилось признанием де-факто закрытия границы и разделения Берлина на две части: западную, капиталистическую, и восточную, социалистическую. Все это тогда очень обыгрывалось в печати. Западные газеты подняли шум, публиковали всяческие протесты и осуждения, но факт остался фактом.
Потом, кажется, происходили какие-то нарушения границы некоторыми гражданами ГДР, некоторые пытались убежать, и кое-кому это удавалось. Мне докладывали, что какая-то группа лиц на грузовом автомобиле сбила шлагбаум и проскочила в Западный Берлин. Чтобы такого не повторялось и нарушители не прорывались насильственным путем (иначе через такой контроль могли бы убежать и разведчики, которым угрожал арест), границу следовало укрепить. И я сказал: «Это не контроль. Такие нарушения дискредитируют тех, кто охраняет границу, показывают, что те не умеют ее охранять». Были приняты новые меры, но мы все же сомневались, смогут ли восточные немцы строго контролировать границу. Могла сложиться ситуация, когда нужно будет применить оружие, а немцу стрелять в немца тяжело. Мы высказывали свои сомнения, и ГДР нам ответила так: «У вас столько лет шла гражданская война, русские сражались против русских. И не только с вашей стороны воевал трудовой народ. Те, кто воевал на стороне белой армии, были введены в заблуждение, их вели генералы и офицеры, а вы в них стреляли. Почему же вы думаете, что немцы не понимают классовой борьбы? При выполнении воинского долга, защищая свою социалистическую республику, у нас не дрогнет рука». Так оно и произошло. И сейчас случаются инциденты, но войска ГДР воспитываются на марксистско-ленинском учении, понимают классовую сущность дела и твердо стоят на охране границ своего социалистического отечества.
Спустя какое-то время по закрытым каналам, а иной раз в ходе бесед Запад стал высказываться, что сложившуюся ситуацию не изменить, надо признать границу де-факто и далее не накалять наших отношений. Американцы отозвали Клея. Как только это произошло, я предложил отозвать Конева. Если говорить образно, то мы сделали обратный ход конем и переставили его на московскую землю. Американские войска, мобилизованные для усиления гарнизона, тоже были отозваны из Западного Берлина. Таким образом, восстановился статус-кво. Вот первые последствия нашей неудовлетворительной встречи с Кеннеди в Вене. Можно сказать, что он потерпел поражение. Или ему нужно было бы начать военные действия против нас. Но это вообще неразумно. Он, как умный человек, понимал, что риск слишком велик. Да и не было особого смысла рисковать. А мы поставили Запад перед свершившимся фактом. Наши бывшие союзники по войне против гитлеровской Германии вынуждены были проглотить эту горькую пилюлю.
Карибский кризис
Хотел бы рассказать, что такое Карибский кризис. Эти события 1962 года возникли при следующих обстоятельствах. Когда Фидель Кастро[743] добился победы и вступил со своими войсками в Гавану, мы в СССР, собственно говоря, еще не знали, какое политическое направление будет принято победителями. Знали, что в движении, возглавляемом Кастро, участвуют отдельные коммунисты-одиночки, но компартия Кубы в целом не контактировала с ним, и секретарь ЦК компартии Кубы даже вышел из партии, чтобы уйти партизанить в горы вместе с Кастро[744]. Когда повстанцы заняли Гавану[745], мы пользовались материалами только газет и радио. Слушали, что передавалось из самой Кубы и что говорили о ней другие. Положение было очень неясным.
Фидель оставил тогда одного из близких ему деятелей президентом Республики Куба[746]. Этот человек нам был совершенно неизвестен. Кроме того, Куба официально наше государство не признавала, и долгое время у нас с нею никаких дипломатических связей не существовало[747]. Наши люди, которые занимались Латинской Америкой, начали теперь выезжать на Кубу. Раньше они знали лишь некоторых кубинских деятелей, в частности брата Фиделя – Рауля Кастро[748]. Как-то случайно один наш товарищ плыл вместе с ним в Мексику на одном корабле[749]. Этот товарищ потом мне рассказывал, как они познакомились, беседовали, а потом Рауля в Мексике, на глазах у нашего товарища, задержали и арестовали. Основываясь на данных, полученных по разным каналам, мы знали, что Рауль Кастро – коммунист. Но считалось, что он свои убеждения якобы скрывает от брата; тот вроде бы о них не ведает. Гевара[750] тоже был коммунистом, как и некоторые другие сподвижники Фиделя. Но все это были слухи, а официальные связи с ними у нас еще не наладились.
Дальнейшие события развивались быстро. Мы решили в ту пору послать в США Микояна в качестве «гостя нашего посла», для установления неофициальных связей с американским деловым миром. Анастас Иванович бывал там еще до войны, и у него сохранились какие-то личные связи. Мы верили, что, когда Микоян появится в Вашингтоне, там найдутся люди из деловых кругов, которые захотят установить с нами контакты. В любом случае мы хотели почувствовать, какие там существуют веяния. Главное, хотели выяснить перспективы развития торговли с США. Когда Микоян находился в США, Фидель пригласил его посетить на обратном пути Кубу. Микоян поехал туда, посмотрел, поговорил[751]. Но и только. Ведь у нас дипломатических отношения с Кубой не было, и Кастро пока придерживался в отношении нас осторожной политики.
Характерным для обстановки на Кубе в то время и для роли Фиделя был, например, такой анекдот. Кубинское революционное руководство попало на небо. Вышел к ним апостол Петр и велел всем построиться, затем сказал: «Коммунисты, три шага вперед!» Вышел Гевара, вышел Рауль, еще кто-то, а все остальные стоят на месте. Тогда Петр крикнул Фиделю: «Эй, ты, большой, а ты не слышишь, что ли?» То есть считали, что Фидель – коммунист, а на небесах он себя вовсе не считал коммунистом и полагал, что услышанная команда к нему никакого отношения не имеет. Вот характерное явление для Кубы того времени.
Вскоре у нас были установлены дипломатические отношения с Кубой[752], и СССР направил туда свою делегацию. Кубинцы вынуждены были обратиться к нам за помощью: американцы лишили их нефти, их главного источника энергии. Жизнь на острове едва не замерла, и нам пришлось срочно организовать доставку нефти на Кубу. По тем временам это была довольно трудная задача: у нас не имелось достаточного количества танкеров или других подходящих морских посудин, и нам пришлось срочно мобилизовывать из числа действующих в ущерб уже шедшим перевозкам, а также закупать и заказывать танкеры, чтобы обеспечить Кубу нефтепродуктами. Тогда итальянцы продали нам много танкеров. На этой почве возник даже конфликт Италии с США: американцы обвинили Италию в том, что она «не проявила солидарности». Этот случай свидетельствует и о взаимоотношениях между капиталистическими странами: если можно заработать, то никакая солидарность особенно во внимание не принимается.
Когда у нас установились дипломатические отношения с Кубой, мы направили послом туда профессионального дипломатического работника С.М. Кудрявцева. Кроме того, там находился «журналист» из ТАСС Алексеев, особый сотрудник[753]. Фидель и особенно Рауль Кастро сразу увидели, что это не просто журналист, а представитель определенного ведомства. Они установили с ним доверительные отношения. Когда им что-либо было нужно, то они чаще обращались прямо к Алексееву, чем к послу. Алексеев сейчас же связывался с Центром и сообщал нам о нуждах Кубы. Посол же повел себя нескладно. Обстановка на Кубе накалялась, начали уже «постреливать», и он потребовал, чтобы ему предоставили особую охрану. Кубинское руководство – бывших партизан – это удивляло и раздражало: они-то представляют собой, пожалуй, более выгодную мишень для врагов революции, а ходят без охраны; наш же аристократ-коммунист требует для себя каких-то особых условий, которые абсолютно исключили бы для него возможность неприятностей.