В годы Гражданской войны я по газетам узнал, что организованы чешские воинские соединения. Их использовали враги Советской власти против Красной Армии[235]. Но на фронте я с ними не сталкивался, а детали о них прочитал в книге Фурманова «Чапаев»[236]. Однако ряд чешских интернационалистов поддержали нашу революцию. Следующая моя встреча с представителями чешского народа напрямую состоялась в 1935 году, когда я работал секретарем Московского городского и областного партийных комитетов. Тогда в Москве собрался VII конгресс Коминтерна. Я являлся одним из делегатов от ВКП(б) на этом конгрессе. Когда его заседания закончились, состоялось решение ЦК партии о том, что Московская парторганизация устроит обед для членов конгресса. Я был хозяином стола, своеобразным тамадой и знакомился с делегатами – представителями братских компартий.
Там впервые познакомился с Готвальдом[237]. До того я знал о нем по сведениям печати, но лично не встречался. В помощь мне для руководства столом я предложил избрать помощника тамады, который обладал бы, во-первых, качествами коммуниста, то есть умел постоять за себя и своих товарищей; во-вторых, чтобы хорошо знал присутствующих – участников обеда. И предложил самую лучшую, как я считал, кандидатуру – Дмитрия Захаровича Мануильского[238]. Все зааплодировали, приняв эту кандидатуру. Мануильский был очень остроумным человеком, и я попросил его сесть рядом со мной, чтобы передать ему бразды правления. Когда мы с ним впоследствии вместе работали на Украине, где он был министром иностранных дел УССР, то он часто напоминал мне об этом эпизоде. Дмитрия Захаровича я всегда вспоминаю с теплым чувством. Он любил выпить, но в меру, и я никогда его не видел не только пьяным, но даже хмельным.
Вот за тем столом к нам подошел Кашен[239], которого я знал лишь заочно, и мы познакомились. Они с Мануильским обнялись и расцеловались, причем Кашен что-то доказывал, и видно было, что это смущает Мануильского. Оказалось, француз немножко выпил лишнего и убеждал всех, что Мануильский является отцом Коммунистической партии Франции. Полагаю, что в этом заключалась большая доля правды, потому что Дмитрий Захарович долго жил эмигрантом во Франции, в совершенстве владел французским языком и, выполняя потом поручения Коминтерна, приложил свои способности при организации КПФ.
Но лучше всех из присутствовавших зарубежных коммунистов я знал товарища Тольятти[240]. Он часто выступал со статьями в нашей печати и с докладами в Московской городской парторганизации. Там же, как уже упоминал, я познакомился с Готвальдом и его женой. Она произвела на нас немного странное впечатление. Мы все тогда жили аскетически. Это выражалось и в одежде, и в манере держаться. А она пришла в дамских украшениях и, на наш взгляд, была подвержена мелкобуржуазному влиянию. Готвальд же пользовался высоким уважением и имел солидный авторитет.
Напрямую встала передо мной чехословацкая проблема в 1938 году, когда я был членом Военного совета Киевского Особого военного округа. У СССР существовал договор с Чехословакией, согласно которому мы были обязаны оказать ей военную помощь при условии помощи ей со стороны Франции[241]. Когда нависла германская угроза над Чехословакией, мы получили приказ вывести из казарм войска и в боевой готовности продвинуться к польской границе, в направлении Львова. То был самый короткий путь до Чехословакии, через Южную Польшу. Кончилось дело тем, что в Мюнхене французы и англичане предали Чехословакию, и вскоре Гитлер без войны присоединил ее к своему рейху. Польша же тогда категорически отказалась пропустить наши войска через свою территорию, тем более участвовать в совместных с СССР действиях против агрессора. То была любезность польского правительства германскому: министр иностранных дел Польши ездил в Берлин[242], а из Берлина фашистские руководители приезжали в Польшу, демонстрируя дружбу между Польшей и Германией. Тактика германских фашистов – бить жертвы поочередно – проводилась в жизнь довольно искусно. Первой жертвой пала Судетская область Чехословакии, населенная большим количеством немцев. Затем пала и вся Чехословакия. Вскоре такой же участи подверглась и Польша.
Наши люди побывали в Праге после оккупации ее немцами и рассказывали о своих впечатлениях. Чехи ходили, как осенние мухи: глаз от земли не могли оторвать – такой переживали они траур. Конечно, наши им сочувствовали, понимая бедствие Чехии. Словакия же была выделена в отдельное государство как союзник гитлеровской Германии. А спустя 5 лет я бок о бок воевал вместе с чехами на общем фронте, когда в составе Красной Армии сражался чехословацкий отдельный батальон под командованием полковника Свободы[243]. Он отличился под Харьковом, в деревне Соколово. После освобождения Харькова мы с генералом Ватутиным приехали к чехословакам. Из батальона формировалась бригада, полковника Свободу вызвали в Москву, и мы без него поговорили с командным составом воинской части и познакомились с ее бойцами.
На меня эта бригада производила хорошее впечатление. Там было, в частности, много людей, в совершенстве знавших украинский язык, ибо они являлись выходцами из Закарпатья, которое перед Второй мировой войной входило в состав Чехословацкого государства, а коммунисты Закарпатской Руси числились в составе Коммунистической партии Чехословакии. Несколько позже я познакомился и со Свободой. Согласно Конституции, в воинских частях Чехословакии запрещалось создавать политические партии, и коммунистическая организация в той бригаде находилась как бы на нелегальном положении. Оно было такого порядка: Свобода вызывал руководителя парторганизации, рассказывал о задаче, стоящей перед частью, и говорил, какую политработу нужно провести среди ее воинов. Так что фактически парторганизация работала в открытую. Да иначе не могло и быть. Ведь эта бригада вместе с нашими войсками участвовала в боях против гитлеровцев и на советской земле. Конкретно на моих глазах бригада, затем 1-й Чехословацкий армейский корпус во главе со Свободой отличились при наступлении на Украине в 1943 году при освобождении Киева и далее в Предкарпатье.
Когда наш фронт перевалил через Карпатские горы, освобождая Закарпатскую Русь, в ней руководил общественными делами Иван Иванович Туряница[244], из местных украинцев, рьяно проводивший линию на воссоединение Закарпатья с УССР. На встрече с партактивом Закарпатской области, в ту пору независимой республики, которая уже не признавала чехословацкое государственное руководство, но еще не была в составе Советской Украины, я познакомился с чехами-коммунистами, прибывшими на собрание и тоже настаивавшими, чтобы Закарпатье включили в состав Украины. Потом так и свершилось, но решалось это уже в Москве, где договаривались с эмигрантским руководством Чехословакии. Когда было сформировано новое правительство Чехословакии, оно уезжало к себе через Киев. Я принимал его там и содействовал ему в проезде через территорию Советского Союза на освобожденную нашими войсками землю Чехословацкого государства.
Тогда послом Чехословакии в СССР был Фирлингер[245], из социал-демократов, позднее ставший коммунистом. Он понимал необходимость укрепления прочной дружбы с Советским Союзом. Не знаю его личную судьбу после событий 1968 года в Чехословакии, но я считал его честным и порядочным человеком. Хотя помню и такой неприятный эпизод: Сталин выражал недоверие к нему. Основание для Сталина очень убедительное: женой Фирлингера являлась француженка. У меня лично не существовало никакого сомнения относительно ее политической честности, но тогда это висело над нею угрозой. Сталин ее пощадил, ее не арестовали; соответственно не был скомпрометирован и Фирлингер, но встречи с ее участием оставляли из-за сталинских подозрений определенный осадок. Готвальда я знал не очень хорошо. Правда, однажды я встречался с ним в Крыму. Мне позвонил Сталин. Чувствовалось, что он пребывает в хорошем настроении. Он пригласил меня (а значит, приказал) приехать в Крым: «Приезжайте, как только сумеете, здесь Готвальд, а он никак без вас не может жить и требует, чтобы вы обязательно приехали». На следующий день я был в Крыму, Сталин жил там в царском Ливадийском дворце, где в 1945 году проходила Ялтинская встреча между ним, Рузвельтом и Черчиллем. В этом же дворце поселился Готвальд. И меня разместили там. Огромный дворец имел и «свитский» дом, для размещения свиты царя, когда он приезжал в Ялту.
Наши беседы велись главным образом за обедами. Присутствовала и жена Готвальда. Беседы носили характер как случайный, так и целенаправленно политический. Сталин не мог удержаться от того, чтобы не споить людей, которые вместе с ним обедают. Спаивал он и Готвальда, но тот и сам имел склонность к вину. Тут Сталину не требовалось больших трудов. Наоборот, надо было удерживать Готвальда, беречь его здоровье. Его жена, очень крупная внешне женщина, знала эту слабость мужа, да и сама любила выпить. Поэтому часто, когда Сталин наливал, она, считая рюмку лишней для ее мужа, заявляла: «Разрешите, товарищ Сталин, я выпью за него и за себя». Тут начинались в этой связи шутки-прибаутки, но это не освобождало Готвальда от следующего «захода», и он часто напивался больше, чем следовало бы. Видимо, организм eго был уже ослабленным, и он довольно легко поддавался опьянению.
Из бесед, которые заслуживают здесь внимания, помню такую. Готвальд поставил перед Сталиным следующий вопрос: «Почему ваши люди в Чехословакии воруют технические секреты? Тащат все, что только можно стащить. Мы ведь это видим, и это нас обижает, оскорбляет. У нас от вас нет секретов. Если вы нуждаетесь в каких-либо