Мне дали провожатого, и мы отправились куда-то на окраину Праги или за пределы города. Из небольшого домика вышел человек в штатском – Свобода, вместе с женой и девушкой-подростком. Я сердечно поздоровался, пожал ему руку, преподнес заготовленный сувенир, но, учитывая отношение руководства Чехословакии к моей поездке, в дом к нему не заходил. Все это мне было горько и обидно видеть и слышать. У меня не было достаточного доверия к словам его антагонистов, и я считал, что здесь ими проявляется непонимание. Вместо того чтобы вернуть такого человека в состав руководства, они его отталкивали. Впоследствии Свобода вступил в Коммунистическую партию, оставил бухгалтерскую работу и стал заниматься добровольными военными обществами. Видимо, здесь сыграло роль мое обращение к руководству Чехословакии, мои аргументы в пользу Свободы[255].
Вернусь к уже упоминавшемуся разговору с Готвальдом в Крыму. Сталин тогда поднял вопрос о том, не следует ли ввести наши войска в Чехословакию. Какая тому была причина? Разгорелась холодная война. Хорошие отношения с нашими союзниками, которые были созданы в результате совместных действий против гитлеровской Германии, разрушились. Президент США Трумэн[256] не обладал истинно государственным умом, а по отношению к СССР проводил злобную политику. О его личных качествах может свидетельствовать тот факт, что он дал пощечину журналисту, который критиковал его дочь как плохую певицу. И это – президент? Его страна позволяла себе тогда недопустимое. Самолеты США, нарушая границу, залетали на территорию СССР, а уж о Чехословакии и говорить нечего: они летали там каждый день, особенно над ее западными границами. Поэтому у Сталина возникла тревога, что войска США могут вторгнуться на территорию Чехословакии и восстановить буржуазное правительство, которое было свергнуто в 1948 году. Вот что толкало Сталина на ввод войск во все страны народной демократии. Они уже располагались в Польше, Венгрии и Румынии, но их не было в Болгарии и Чехословакии.
Готвальд на идею Сталина отреагировал очень правильно: «Товарищ Сталин, ни в коем случае нельзя вводить войска СССР в Чехословакию, потому что это испортит всю “кашу” и создаст невероятные трудности для нашей коммунистической партии. Сейчас отношение к Советскому Союзу у чехов и словаков очень хорошее. Если будут введены войска, возникнет новое положение: мы как бы перестанем являться независимым государством. Ранее мы зависели от немцев, будучи в составе Австро-Венгрии и Германии. И опять утрата свободы? Я очень прошу не делать этого. Вот если будут нарушены американцами наши границы, тогда другой вопрос. Пока же этого нет, прошу войска не вводить». И Сталин согласился. Он тогда прощупывал, как станет реагировать Готвальд. А у него самого твердое решение еще не созрело, поэтому он ничего и не предпринял. Я полагаю, что это был правильный поступок, иначе советско-чехословацкой дружбе мог бы прийти конец.
Вплоть до кончины Сталина он данного вопроса вновь не поднимал. А мы с 1953 года и во время моего руководства СССР – и подавно, ни при президенте Запотоцком, ни когда его сменил на посту президента Новотный. Председателем Совета министров Чехословакии был Широкий[257]. Новотный говорил мне, что Широкий недоволен этим. Кажется, у них действовала договоренность между чехами и словаками, что один срок президентский пост будет занимать чех, а следующий срок – словак. Когда президентом был Готвальд, его воспринимали в таком качестве и чехи, и словаки. Затем президентом стал чех Запотоцкий. После Запотоцкого на данный пост претендовал словак Широкий. Но руководство, посоветовавшись в присутствии Широкого, опять выдвинуло чеха. Широкий же стал председателем Совета министров. Я ответил Новотному, что тут – их внутреннее дело. Кроме того, Новотный информировал нас о том, что Широкий находился в союзной Гитлеру Словакии в годы войны как коммунист на нелегальном положении, потом был арестован гестапо, сидел в тюрьме, бежал оттуда. У них складывалось в этой связи какое-то политическое недоверие к Широкому. Но я считаю, что если смотреть на любого человека предвзято как на неразоблаченного врага и думать, что он бежал с помощью гестапо ради внедрения в подпольное движение, то при желании можно отыскать любые «подтверждающие» данные. Если же относиться с доверием друг к другу, то с такой позиции я ничего плохого не замечал за товарищем Широким.
Но и Новотному у нас не было оснований выражать недоверие, тем более что он высказывал не только собственное мнение, а и мнение какого-то круга людей в руководстве КПЧ. Говорю это к тому, чтобы уточнить атмосферу, которая создавалась вокруг Широкого, когда тот рассчитывал, что будет выдвинут в президенты. Может быть, он как-то проявлял недовольство, и это особенно повлияло на занявшего президентское кресло чеха Новотного. Тут сложный вопрос, над которым я тогда особенно и не задумывался, считал его внутренним для этой страны. Не это ли обстоятельство сказалось все же, когда вскоре Широкого освободили от обязанностей главы правительства и на его место выдвинули Ленарта?[258] Правда, тоже словака. Позже Ленарт стал первым секретарем ЦК компартии Словакии. Это молодой человек, лично я его не знал, но у нас в аппарате ЦК КПСС его знали, так как он учился в Москве. Мы, естественно, ничего не имели против него, нам он нравился, и мы считали его способным политиком, подающим большие надежды.
Теперь хочу рассказать о беседе, которая произошла у меня с Новотным после XX съезда КПСС. Она произвела на меня удручающее впечатление. В ходе XX съезда все узнали, что Сталин злоупотреблял властью. Но мы еще так трепетали перед его былым авторитетом, что в полный голос не могли осудить его зверства, действуя вразрез русской поговорке, что черного кобеля не отмоешь добела. Теперь уже нет сомнений, что это был черный кобель, а мы все-таки хотели его как-то отмывать, убеждали себя, что его черт попутал, а таким чертом был то Ягода, то Ежов, то Берия. Так нельзя поступать. О большой внутренней борьбе в связи с докладом на XX съезде я рассказывал. Главными оппонентами были Молотов, Каганович, Ворошилов[259]. Ворошилова теперь с почестями похоронили, и городу Луганску[260], одно время Ворошиловграду, возвратили его имя. Сколько людей погибло в результате деятельности этого человека, а сколько миллионов загублено во время войны при участии и по вине наркома Ворошилова. Теперь он вернул себе титул первого маршала. Бывает так. Это тоже я считаю результатом того, что мы еще не освободились от трепета перед Сталиным, не набрались мужества называть вещи своими именами.
Подобные преступления нельзя прощать! Прощение – это как бы благословение: одних преступников прощаешь, тем самым других потенциальных преступников благословляешь на новые преступления.
Итак, когда по поручению ЦК КПСС мы проводили беседы с представителями коммунистических партий братских стран, то подробно разъясняли им свое понимание прошлого, как и что вскрылось, вручили им все материалы XX съезда. Польские товарищи «помогли» нам: в Польше, образно говоря, продавался на базаре по рублю за экземпляр текст моего доклада на закрытом заседании съезда о злоупотреблениях Сталина. Потом быстро узнали этот текст люди и в других странах. Когда я беседовал с Новотным, меня поразила его реакция: он встрепенулся и яростно отреагировал: «Нет, товарищ Хрущев, у нас было не так, у нас все происходило по законам, имелось полное юридическое обоснование арестов и суровых приговоров». Я ответил: «Товарищ Новотный, мы рекомендуем вам посмотреть еще раз, так как уже имеем опыт. Мы тоже думали, что все делается по закону, что аресты и казни обоснованны и что те люди действительно были врагами народа. Сейчас наши юристы заглянули в их дела, на базе которых совершались суды и казни, и выяснилось, что тех людей нельзя было даже арестовывать или просто задерживать».
«Нет, у нас не так!» – говорил Новотный. «Ну, смотрите, вы же казнили Генерального секретаря ЦК КПЧ Сланского и других. Я хорошо помню, как Сталин доказывал Готвальду, что у вас тоже есть враги народа, потому что даже в Советском Союзе много врагов. Готвальд отвечал, что у вас врагов нет. Потом Сталин послал чекистов-советников, которые быстро нашли врагов». – «Нет, не сталинское это указание», – опять твердил Новотный. И я повторил: «Товарищ Новотный, это ваш внутренний вопрос. Я только советую вам по поручению нашего руководства еще раз все посмотреть. Почему мы даем такой совет? Потому что пройдет какое-то время, и данный вопрос опять встанет. Будут подняты документы, и все обернется против вас. Если вы хотите, чтобы правда восторжествовала, то лучше проявите инициативу сейчас. Посмотрите все документы, и если тогда были необоснованные аресты и приговоры, надо об этом честно сказать партии и народу. Я не знаю, кто у вас виноват в злодеяниях, но вам лично лучше взять инициативу в свои руки. Вам тоже придется пережить реакцию людей в связи с тяжелыми событиями прошлого, зато вы проявите инициативу в реабилитации. Если этого не сделать, то настанет время, когда от вас потребуют ответа и вы окажетесь в другом положении».
Я ему повторил то, что я доказывал Молотову, Ворошилову, Кагановичу и другим во время XX съезда. Я приводил те же аргументы. Тогда Ворошилов возразил мне:
– Нас потянут к ответу.
Я ответил:
– Да, потянут к ответу. Все может быть. Но давайте мы искренне, честно признаемся в том, что мы знали, а что не знали. Тогда другое будет отношение в партии и в народе. Мы рассказали людям обо всем, что тогда знали.
В Чехословакии 50-х годов так и не сделали должных выводов, хотя во всех других братских странах прошла реабилитация безвинно пострадавших. Лидеры Чехословакии единственные остались на старых позициях. На сталинских позициях, если формулировать грубо. Сталинскими советниками были найдены «враги». В результате сфабрикованных материалов люди были арестованы и казнены. И эти решения остались в силе. Новотный не понял ответственности, не понял значения и необходимости восстановления человеческой справедливости и политической чистоты. Новотный не принял нужного решения. И теперь уже всем известно, чем это кончилось для Чехословакии в 1968 году и позднее. Я это предвидел: иначе и не могло кончиться. Очень сожалею, что товарищ Новотный тогда не послушался моего совета. Сошел с политической арены и Широкий. Во всяком случае, по органам печати я сейчас не могу ничего узнать о нем.