Получилась оживленная беседа. Они рассказывали о положении в Китае, и мы поняли из их слов, что румыны в целом не разделяют китайской точки зрения. Они говорили: «Китайцы пытались восстановить нас против вас. Дескать, СССР забрал у нас Бессарабию, у Польши забрал ее восточные земли, проводит неправильную политику. Но мы не слушали их, потому что нам Бессарабия не нужна».
Сказанное сильно задело мой слух. Я не стал продолжать разговор на скользкую тему, но задумался. Отчего румынские товарищи вдруг нам это сказали? Причем довольно мягко в отношении Китая, не осудив категорически пекинскую точку зрения? Я чувствовал осадок: может быть, их все же обижает то, что Бессарабия вернулась в состав Советского государства? Она еще до революции входила в состав России и была отторгнута Румынией в 1918 году. Тогда Красная Армия была слабой. Советская Россия не имела возможности защитить все свои границы. Так что в 1940 году произошло не отторжение части Румынии в пользу СССР, а возвращение этой территории домой с восстановлением прежних границ. Если рассматривать дело исторически, то левобережная Молдавия вообще никогда не входила в состав Румынского государства. Намек на Бессарабию остался единственной шероховатостью во время нашей встречи в Пицунде. Мы встречались много раз и позже. Внешне сохранялись хорошие отношения. Однако я не замечал в них прежней теплоты и откровенности. Наблюдалась вежливость, но какая-то искусственная, а не братское радушие. Наши посольские работники тоже докладывали о том же.
Я и сейчас не могу объяснить, чем все это было вызвано. Мы, признаться, решили тогда, что, возможно, виной тому Маурер. Лично к нему у меня не было никаких претензий. Он вежливый, воспитанный человек, с ним всегда приятно побеседовать и в деловой, и в непринужденной обстановке. Мы вместе с ним неоднократно охотились. Это прекрасный охотник, меткий стрелок и хороший товарищ в походе. Кое-кого смущало его происхождение: не пролетарий, а потомственный интеллигент. Он имел сильное влияние на Дежа. Они дружили с тех времен, когда, будучи адвокатом, Маурер на суде защищал Дежа. Но такой факт тоже говорит в пользу Маурера: в королевской Румынии взялся защищать коммуниста! Однако, может быть, у него сохранились какие-то пережитки националистического характера? И он, получив высокий пост в Румынии, стал оказывать вредное влияние на наши отношения? Сплошные домыслы. Никаких конкретных фактов у меня не было и нет сейчас. Тут какое-то горестное недоразумение, которое наносит ущерб нашим отношениям.
В последующее время огромный вес в политике Румынии приобрел Чаушеску. Но я ничего не могу сказать о нем, кроме того, что это молодой и неглупый человек, который тоже прошел школу классовой борьбы. Видимо, он – не случайный человек в руководстве Румынии. Сейчас, находясь в отставке, я наблюдаю за политикой Румынии, и не все мне в ней понятно, некоторые ее международные шаги не находят толкового объяснения.
В вопросах обороны Румыния занимала обособленную позицию, не всегда выполняла планы, которые разрабатывались странами Варшавского договора, по которым каждая страна брала на себя обязательства иметь определенное количество войск и вооружений. Соответственно распределялись заказы на изготовление этого вооружения.
Я помню такой факт: по планам Варшавского договора Румыния должна была приобрести некоторое количество танков, которые ею были заказаны в Чехословакии. Когда Чехословакия выполнила заказ, а Румыния должна была их выкупить, то она платить отказалась. Почему я это помню? Потому, что товарищ Новотный[282] трагически взывал к нам: «Мы затратили деньги, мы торговлей живем, а Румыния не принимает танки, не компенсирует наши затраты».
Я не помню, какое потом решение приняла Румыния, но это уже было нарушение определенного договорного порядка, и такие нарушения недопустимы. Если ты входишь в содружество Варшавского договора и военные интересы требуют создания определенного уровня вооружений, и если то или другое государство само не может производить эти вооружения, то заказ распределяется между другими странами. Этот заказ надо рассматривать как свой заказ, поэтому ты должен получить его и расплатиться.
Имели место и другие подобные факты. Маршал Гречко[283] докладывал мне, когда командовал Объединенными Вооруженными Силами стран – членов Варшавского договора, что на совещаниях штабных работников министр обороны Румынии вел себя неподобающе, и Гречко вынужден был призвать его к порядку, как старший по званию. Ведь министры обороны стран – участниц договора являются заместителями Главнокомандующего. Однако все такие инциденты были отголосками глубинных процессов, которые разъедали наши братские отношения. Корни их остались мне неведомы, да и сейчас я их не знаю. Думаю, что время все перемелет. Ведь интересы всех социалистических стран едины. К сожалению, в воспоминаниях о румынском соседе я так и не сумел раскрыть то главное, что хотел: объяснить возникновение трещин в наших отношениях. Они и поныне не зарубцевались, а отношения так и остались холодными, если не хуже.
Какое-то время после моего перехода на положение пенсионера я в своих раздумьях приписывал это охлаждение себе, считал, что оно может быть вызвано влиянием моих личных качеств, недостатков. Однако вот скоро уже будет лет шесть, как я вне политики, а отношения не только не улучшились, а ухудшились. Значит, тут дело не в личностях, а есть какие-то еще причины, которые разъединяют наши страны и наши партии. Их, к сожалению, я не мог и не могу назвать.
Часть X. Окно в Азию и Африку
«Открытие» Индии (1955 г.)
Что мы знали об Индии? Говорю здесь о себе и Булганине. Пожалуй, очень мало. Читая газеты, следили за деятельностью Неру. Проводимую им политику рассматривали во времена Сталина как нечто, близкое к пацифизму. Учение Ганди[284] о непротивлении злу и другие его толстовские высказывания в том же духе нас не привлекали. Мы ценили благородство души Ганди, но не понимали его. В современном мире добиться свободы такими средствами невозможно. Неру[285] был его ближайшим другом, и мы не отделяли в личном плане Неру от Ганди. В политике цели, которые ставил перед собой Ганди, преследовал потом Неру. Но, когда они добились ухода Англии из Индии, это уже прозвучало по-другому. Теперь волей-неволей мы должны были более чутко прислушиваться к вождям индийского народа.
Наши знания об Индии были, честно говоря, не только поверхностны, но просто примитивны. Я лично черпал часть знаний об Индии, не смейтесь, из арии индийского гостя в опере Римского-Корсакова «Садко»: «Не счесть алмазов в каменных пещерах…» Знал, что там теплая страна, теплое море, не счесть богатств: животный мир – нечто сказочное. Джунгли… Само это слово производило большое впечатление, гораздо большее, чем сейчас, когда мы сами увидели их и конкретно представили себе, что это такое. Вовсе не столь экзотично!
Конечно, о богатейшей древней культуре Индии мы имели некоторое представление, но тоже довольно отдаленное. В беседах членов Политбюро со Сталиным много раз поднимался вопрос о наших отношениях с Индией, но Сталин относился к Индии без особого внимания, причем незаслуженно. Такая страна должна была бы привлечь его внимание. Он ее недооценивал и, видимо, событий в ней толком не понимал. Впервые Сталин обратил пристальное внимание на Индию после того, как Индия в 1947 году обрела независимость. Сам же Неру тогда предпочитал иметь дело напрямую не с СССР, а с Китаем, Индонезией, Пакистаном, Бирмой. Хотя Китай вскоре оказался под руководством коммунистической партии, но все-таки существовали еще какие-то надежды у некоторых политических деятелей разных стран на то, что путь строительства нового общества в Китае будет не вполне социалистическим. Правда, в Пекине определенно заявляли, что они коммунисты и пойдут по пути строительства социализма.
Но, видимо, это вовсе не отпугивало Неру в тот период его политической деятельности.
Я не приписываю Неру таких взглядов. Тут просто мои умозаключения. Вскоре в Индии побывал Тито[286]. Он туда приплыл на корабле, а на обратном пути гостил в Каире. Тито первым из всех руководителей социалистических стран Европы проложил путь в Индию. Но к Тито отношение в Индии тоже было другое. Тито ведь был тогда противником Сталина, а мы ему приклеивали ярлык антикоммуниста: он, дескать, продался врагам, перекинулся на сторону американского империализма, отказался от строительства социализма. Писали о нем всякую небылицу.
Из сообщений, которые попадали в советские газеты, вытекало, что направленность развития Индии – капиталистическая. Ничто не свидетельствовало о строительстве там социализма. Это нас отталкивало.
С другой стороны, у Неру имелось устремление создать демократическое государство.
Мы не понимали, почему он терпимо относится к англичанам, своим вчерашним поработителям. В индийской армии остались служить английские офицеры, кое-где служили английские чиновники. Это нас настораживало. Как говорится, русская душа такова: пить, так уж пить; гулять, так уж гулять; а если бороться, так до победы. Индийские руководители вели борьбу другими методами. Тем не менее благие намерения, которые проявлялись в политике правительства Неру, завоевывали у нас если и не симпатии, то какое-то расположение. Безусловно, индийский народ пользовался в СССР особым уважением хотя бы потому, что был ранее угнетаем колонизаторами и добился теперь освобождения. Но его руководство как-то не располагало нас к себе. Конечно, нам не очень импонировало, когда Неру, Чжоу Эньлай и Сукарно[287], представители трех великих азиатских стран, собрались в Индонезии в Бандунге и выработали совместную платформу – Бандунгскую декларацию. Она сводилась к тому, что надо стремиться к мирному сосуществованию, прилагать усилия, чтобы избежать войны. Эта платформа была опубликована в наших газетах. Ст