Богорский дворец располагался на окраине огромного дремучего леса. Я заходил в него, но недалеко. Лес произвел на меня мрачное впечатление: солнце не проникает сквозь кроны, внизу сырость, стволы деревьев покрыты мхом, с листьев падают капли. В лесу я увидел на цепи двух орангутанов, привыкших к своему жалкому положению и сидевших смирно, с грустным видом. «Зачем вы их приковали? Это производит плохое впечатление», – сказал я Сукарно. Он промолчал.
Во время поездки я особенно страдал от климата. Я уже говорил об этом. Все липнет к телу, все влажное, дышать тяжело. Но, с другой стороны, мне было очень интересно все это увидеть, все это созерцать. Мы наблюдали тропические ливни. Ливень разражался как шквал, возникал занавес из водяных струй. Тропический дождь продолжался около часа, потом он прекращался. Выходило из-за туч яркое солнце, образовавшиеся на зеленой траве-мураве капельки воды искрились под его лучами. Раз после ливня на поляне перед дворцом в Богоре появились несколько десятков ланей. Они паслись на этой траве. Очень красивое зрелище.
Неподалеку от дворца расположены богатый зоологический музей и ботанический сад. Их создатель – немец, проработавший там много лет. И музей, и сад, и вся страна поражали воображение разнообразием бабочек неописуемых расцветок и размеров. Когда заходит солнце, появляются армады новых, вечерних бабочек, еще больших размеров.
Мой сын Сережа, увлекающийся коллекционированием бабочек, всегда просил меня привозить ему интересные экземпляры из разных стран, в которые мне доводилось попадать. Я переадресовывал его просьбы своим охранникам, а те, конечно, обращались к местной охране. В Индонезии те и другие вместе гонялись за бабочками. Ловить их трудно, а умело умертвить и засушить еще сложнее, здесь требуются навык и знания. Но Сергей оставался доволен. Когда Сукарно узнал, что мой сын увлекается ловлей бабочек, он сам стал бегать, смеясь, и ловить их. Этот веселый человек умел пошутить. Видя, как президент гоняется за бабочками для сына Хрущева, окружающие посмеивались над ним.
Сукарно устроил нам поездку в зоопарк. Он хотел показать могучих драконов, сохранившихся на всей Земле только на одном из мелких индонезийских островов. Они несколько похожи на ящеров допотопного периода. В зоопарке обитали эти ящеры[371], человекообразные обезьяны, другие редкие животные. Ящеры размещались на большой площадке, обнесенной глубоким рвом. Когда стоишь на дорожке, рва не видно и создается впечатление, что ящеры живут на свободе. Им бросили тушу убитого животного. Эти пресмыкающиеся с мощным туловищем и длинным хвостом рвали ее и пожирали. Картина была не из приятных. Вообще же их можно увидеть только тогда, когда они, изголодавшись, приходят за пищей. Потом, уже дома, я трижды смотрел кинокартину французского режиссера, выезжавшего в Индонезию, где он снимал ящеров на воле, для чего в качестве приманки убили буйвола, устроили засаду и замаскировались.
Но не менее сильное впечатление, чем красоты Индонезии, произвела на меня нищета ее народа. При всем том, что верхушка общества жила в роскоши и довольстве.
Президентом в нашу честь организовывались обеды, куда приглашались представители различных слоев общества, включая гражданских, военных и партийных лидеров. Всегда бывал там товарищ Айдит. Президент не только считался с ним, но и относился к нему с уважением. На обедах нам предлагались экзотические блюда с неимоверно богатым ассортиментом фруктов, и сладких, и кисло-сладких, но нам совершенно незнакомых. Один фрукт, дуриан[372], запомнился особо. Размерами он сантиметров в 20, с толстой кожурой, утыканной иголками. Внутри плода – бледно-желтая мякоть. Когда подали этот фрукт, хозяева стали переговариваться между собой и, улыбаясь, поглядывать на меня. Я понял, что готовится какая-то шутка. Я взял ложку, зачерпнул мякоть дуриана и поднес ко рту. Тотчас почувствовал отталкивающий запах гнилого мяса. Президент же настаивал, чтобы я откушал плод, и впервые назвал меня при этом товарищем Хрущевым. Он сам ел с удовольствием, и мне показалось неприличным отказываться. Пришлось съесть. На вкус дуриан все же терпим, если зажать нос, чтобы избавиться от запаха. А местные мужчины и дамы ели его с аппетитом, для них дуриан был деликатесом. Потом они шутили на тему, как иностранцы без привычки пробуют дуриан. Готовят дуриан так: разрезают кожуру, после чего возникает самый сильный запах, разделывают, раскладывают кусками на блюде и выдерживают на воздухе. Дурной запах постепенно улетучивается, так что нам подали фрукт уже несколько подвыветрившимся.
Когда же дома я читал книгу об Индонезии[373], то узнал, что индонезийцы буквально охотятся за деревьями, на которых растут плоды дуриана. Иногда происходят сражения между жителями разных селений за обладание таким деревом. Я усомнился в правдивости рассказа и позже спросил Айдита, так ли это. Тот улыбнулся: «Нет, этот автор – шутник. Действительно, у нас разыскивают в лесу деревья дуриана, все они на учете. И какая-то борьба за то, кто первым снимет плоды, встречается, однако никаких побоищ не бывает». Нe я один попал в дурианную ловушку. Самолеты между Москвой и Джакартой летали регулярно через день. Мне захотелось удивить своих друзей дома, и я попросил охрану отправить набор экзотических фруктов членам Президиума ЦК КПСС. Послали многое, в том числе дуриан. Так как самолет летел через Индию и Афганистан, то я послал такие же наборы фруктов для Неру и короля Афганистана. «Ну и какое осталось у вас впечатление от индонезийских фруктов?» – спросил я потом на обратном пути. И Неру, и король ответили, что один из фруктов оказался испорченным. Описали его, так и есть, дуриан. Они его выбросили. В Индонезии растут, между прочим, и мандарины, но яблок там нет. У тамошних мандаринов более крупные плоды, чем у наших, зато они менее вкусны. Грузинские же вкуснее, хотя и мельче.
Интересно устроен человек. Находясь в Индонезии, я все время чувствовал себя, как в предбаннике, неприятно парило, белье прилипало к телу. Но Сукарно, естественно, испарения не докучали. Как-то мы вместе летели самолетом. Когда поднялись в воздух, появилась прохлада. Я сразу почувствовал родную стихию, стало легче дышать. Взглянул на президента и увидел, что всю теплую одежду, какая у него была, он натянул на себя, лег на кушетку, накрылся с головой и буквально дрожал. Я спросил Сукарно, что с ним? «Удивляюсь, как вы терпите такой холод? Скоро ли мы приземлимся?» – ответил он. Вот что значит привычка к своему климату.
Проезжая по дорогам Индонезии, я обратил внимание на технологию возделывания риса на холмах. Веками крестьяне накапливали трудовой опыт, делали площадки и превращали холмы в террасы. Ежедневные обильные осадки наполняют чеки водой. Сначала крестьяне выращивают там рис, потом туда же запускают мальков и выращивают рыбу, далее пускают утят на откорм и получают утиное мясо. Так с одной площади снимают рис, рыбу и птичье мясо. Это разумное использование земли. Но в то время, когда я имел дело с Сукарно, Индонезия себя рисом не обеспечивала и закупала его в Бирме.
В Богоре Сукарно предложил мне: «Проедемся? Вы посмотрите на наше житье-бытье в небольшом городишке, там вы увидите некоторые национальные обряды». Я согласился. Жду. Время выезда, назначенное президентом, давно прошло. Наконец он пришел, и мы поехали. Только в пути я понял, в чем причина опоздания. Оказывается, Сукарно захотел, чтобы на всем протяжении дороги в населенных пунктах нас встречали толпы народа. Его люди собирали их, и отъезд затянулся. Мне было очень не по себе. Меня коробило это, но и я раб сложившейся традиции. У нас в СССР издавна отработана такая же схема действий. А лучше было бы, если бы собирались на встречу только желающие. В Индонезии людей собрать труднее, организаций с дисциплиной, которая сложилась у нас, нет. Поэтому Сукарно и волновался, он хотел показать товар лицом, продемонстрировать, как стар и млад выходят на улицы. Было ли главным для него показать, как они встречают представителя Советской страны Хрущева? Я думаю, что он хотел мне продемонстрировать, как встречают президента Индонезии Сукарно.
Тем не менее, когда мы проезжали, шеренги были довольно жиденькими. В отдельных местах учителя вывели школьников. И лишь в деревнях народу собиралось побольше. Мне не хотелось обидеть президента, хотя я порывался выразить ему сочувствие в связи с отсутствием желательной массы встречальщиков.
Во время этой поездки мы не выходили из машины, и на индонезийские деревни я глядел из нее. Их жилища – сараи из бамбука. На полу видны настилы, тоже из бамбука, висит какое-то тряпье. Люди носят неряшливо пошитые и заношенные одежды, весь верх открыт, прикрываются они только ниже пояса, груди открытые. Очень неприятная, некрасивая картина. Стоят женщины, держат на руках грудных детишек. Ребенок сосет грудь уже немолодой женщины. Это не те женщины, о которых мне почему-то вспомнились строки: «Элен имела пышную грудь, и она производила впечатление на молодежь»… Здесь грудь вызывала сожаление. Очень грустная картина.
Деревня произвела на меня очень жалкое впечатление. Видно, что народ жил очень бедно. Бедно одетые люди, а жилье примитивное. Выручало их лишь то, что там тепло, так что они нуждались главным образом в крыше от дождя и солнца.
Приехали мы в небольшой городишко к дому с огромной террасой. Там уже расставили сиденья и расписали, где и кому занимать какое место. Отдельно указали места президента и мое. Мне пояснили, что мы увидим процессию. Этот обычай существует только там. Процессия изображает весь жизненный путь человека. Я в детстве видел лубочные картины такого характера. Их печатал в Москве книгоиздатель Сытин[374], тот самый, который всю свою жизнь посвятил книгам. Его типография выпускала дешевые лубки. Крестьяне и рабочие, желая как-то украсить свое жилье, покупали их. В юности и я являлся таким покупателем «художественных» произведений. На нашем руднике у многих в домах висели картинки с изображением жизненного пути человека от рождения до смерти.