Тем не менее мы были несказанно рады знакомству с Тони Дамиани и его ашрамом. В этой среде я, по сути, выделял двух людей: Ирину Антимонову и, собственно, самого Тони. Его называли «Человек Абсолюта». Это действительно было так, потому что всё, что он делал, было в традиции адвайта-веданты, в традиции Рамана Махарши – всемирно известного величайшего мудреца Индии XX века. Возможно, Тони Дамиани получил инициацию в Индии; он был всецело устремлён к тому, что называется реализацией Абсолюта. Всё это было в точном сочетании, в точном направлении традиционализма, то есть традиции индийской метафизики. Это не было религией, конечно; это был путь к Богу через чистое, духовное знание, вхождение в природу Божества – ведь человек есть образ и подобие Божие.
Тони Дамиани через несколько лет умер, оставив после себя две книги, посвящённые реализации Абсолюта, то есть тому пути, который известен в Индии, но который является уделом ничтожного малого количества людей. Даже в самой Индии Веданту изучали всего 15 тысяч человек на миллиардное население. Причина этого, как нам сказали, в предельной сложности этого учения.
Ирина Антимонова, помимо того, что была просто замечательным человеком, занималась истинной астрологией – той сакральной наукой, которой владел Нострадамус и которая была распространена в христианском мире в Средние века и признавалась, кстати. Она, конечно, не имела ничего общего с той современной газетной астрологией, которую Ирина считала абсолютной чушью – не буду объяснять, почему. Эта женщина владела истинной астрологией и могла предсказывать многие вещи; одно из её предсказаний я уже упоминал.
Резюмируя сказанное, хочу отметить, что знакомство с Тони Дамиани и его ашрамом было большой удачей, потому что такие явления в Америке и вообще на Западе подобны редким жемчужинам. В основном там на коне Фрейд, профанация и психоанализ – явления синонимичные. Хотя, если это хоть немного успокаивает богатых дам – почему нет?
Мы постепенно обрастали друзьями, среди которых был, например, замечательный профессор математики Дынкин. Из американской среды я, прежде всего, хочу выделить уже упомянутого Джима Макконки – изумительного и признанного в Штатах писателя. Кстати, он шотландского происхождения, что явствует из его фамилии (как я уже говорил, с кельтами русские были на короткой ноге). Встреча с этим выдающимся человеком была одним из самых значительных и ярких событий американского периода эмиграции. Он жил в своём поместье недалеко от Итаки и преподавал литературное творчество в Корнельском университете. Мы дружили семьями. Другим нашим хорошим американским другом был профессор литературы Энди Эзергайлис, который принял участие в нашем становлении в пределах университетской жизни.
Подробнее о Джеймсе Макконки я расскажу в своё время, потому что это связано с литературой, с переводом одной моей книги на английский язык и его последствиями. Это произошло не сразу. А сейчас хочется указать ещё на один мощный источник, который питал и вдохновлял нашу с Машей американскую жизнь. Я имею в виду знаменитый русский православный монастырь Джорданвилл, расположенный на севере Америки, близ канадской границы. В его стенах обитали удивительные люди – священники, богословы, иконописцы. Рядом с монастырём находилось небольшое поселение, что-то вроде русской деревни – три или четыре избы. Притягательность этого места была даже мистической – известен случай, когда один американский студент, проезжая мимо монастыря, вдруг остановился, зашёл внутрь, чтобы попросить воды и в итоге остался там на всю жизнь. Он овладел нашим языком, принял православие и стал монахом по имени Иоанникий.
Мистический момент проявил себя, когда мы подъезжали на машине непосредственно к монастырю… Мы вдруг заметили, что природа вокруг нас изменилась. Перемена эта была не физическая, а духовная, поскольку не секрет, что природа – живое существо, и, например, растения обладают сознанием, хотя и не человеческим. Мистический момент заключался в том, что природа этих мест как бы среагировала на присутствие здесь носителей русского духа. Выразилось это в том, что мы вдруг почувствовали себя окружёнными русским пейзажем с его какой-то неописуемой глубиной, трогательностью, с какой-то нежностью и удалённостью, с его тоской. Эти качества, конечно, физически не изменили облик леса, окружающего монастырь, – это были те же самые сосны и ели, но на них легла глубокая печать русской души. Это было поразительно и вместе с тем очень значительно для нас с Машей. Мы увидели в этом счастливый знак…
В этом монастыре мы подружились со многими монахами. Один из них, отец Киприан, в первую нашу встречу загадочно посмотрел на меня и сказал:
– А вы – поэт.
Так мы вошли в своеобразную русскую реальность. Это было для нас место отдохновения и молитвы. Кроме того, здесь была интереснейшая библиотека. Как только предоставлялась возможность, мы посещали монастырь и были бесконечно благодарны Богу за эту маленькую Россию внутри Америки. Надо сказать, что в душе Маши религиозный огонь возгорелся ещё до эмиграции, и на описываемый момент она была уже крещёной. Я же принял крещение, уже будучи в Америке, в православной автокефальной церкви Нью-Йорка. Священник, который меня крестил, архиепископ Никон, весьма тонкий и образованный человек (я имею в виду, конечно, не только светское образование), в годы Первой мировой войны был офицером, русским лётчиком. Потом, понятно, эмигрировал и ушёл «в иной мир», потому что настоящая религия – это иной мир по отношению к земному.
Периодически мы наведывались в Нью-Йорк по литературным делам. В одну из таких поездок с нами случилось небольшое, но внушительное приключение. Маша, которая вела машину, случайно проскочила нужный поворот, и вместо Манхэттена мы оказались в Южном Бронксе – поистине чудовищном районе, описать который чрезвычайно сложно, там нужно оказаться, почувствовать эту атмосферу… Я, как мог, передал ауру этого места в рассказе «Чарли», но сейчас не хочется на этом останавливаться. Скажу только, что Южный Бронкс выглядел, как после воздушной бомбардировки. Огромные дома без стёкол, ржавые пожарные лестницы, груды камней и мусора на улицах… Старухи с колясками, полными алюминиевых банок, тащатся через разбитые улицы… А люди… Это были так называемые «чёрные», довольно опасные на вид, но именно они нас спасли. Всё получилось как-то очень просто. Мы увидели группу молодых парней, вышли из машины и подошли к ним. Маша спросила, как выехать на Манхэттен. Один из парней стал подробно объяснять. Маша беспомощно слушала, понимая, что не может запомнить все эти «здесь налево, там направо». И вдруг этот парень крикнул: «Ладно, поезжай за мной!» После чего прыгнул в свою машину и рванул с места. Мы помчались следом и вскоре увидели огни Манхэттена. Наш спаситель вышел из машины и возвестил: «Приехали». Мы были ему бесконечно благодарны.
У нас было два кота, из которых одна была кошка, и вообще семейный уют наконец определился. Вообще говоря, американская жизнь существенно отличается от европейской. Америка – это Запад, но всё же иной Запад. Мне вспомнилась весьма драматичная история петербургского художника Виньковецкого, с которым мы познакомились в Штатах. Помимо того, что он был художником-неконформистом, он знал толк в нефти – закончил нефтяной институт в России. Он был знаком с Бродским, который помогал ему продвинуться, но на самом деле Виньковецкий не нуждался в помощи, поскольку, хотя его картины и не имели успеха, стремительно, благодаря нефти, шла в гору его карьера. Он трудоустроился в каком-то мощном институте и сразу стал представителем зажиточного среднего класса. В скором времени он получил субсидию на издание небольшого литературного журнала на русском языке. И в этом журнале он опубликовал стихи своей жены. В результате на него написали донос, суть которого сводилась к тому, что он злоупотребил доверием и использовал государственные деньги в личных интересах. Личные интересы – это как раз публикация стихов жены, поскольку муж и жена – одна сатана и прочее. Другими словами, он стал вором в глазах пуритан. И это «воровство» стоило Виньковецкому жизни, потому что в итоге он лишился работы и стремительно пошёл ко дну, лишённый всего. У него было двое детей, и его семья теперь жила на велфер. Сам он попал в чёрный список, его нигде не принимали на работу. И однажды, когда жена гуляла с детьми в парке, он покончил с собой. Бродский очень живо и эмоционально отреагировал на эту трагедию.
Эта история показывает всё лицемерие современного мира: воровать миллиарды, президентов, учёных, целые страны – это в порядке вещей, если ты принадлежишь к сверхбогатому классу, который управляет Америкой и претендует на мировое господство. Но если вы, будучи простым смертным, например, случайно стибрите какой-нибудь карандаш в магазине, вам гарантирован грандиозный скандал с освещением в прессе, и если вас не посадят, то лишат работы, что по американским законам жизни означает, что вы больше не человек.
Надо сказать, что современной цивилизации голого чистогана в Соединённых Штатах сопротивлялось большое количество людей. Это сопротивление носило, может быть, даже более ярко выраженный характер, чем в Европе, потому что там агрессивность золотого тельца нивелировалась европейской культурой, которая, хоть и была уже далеко не та, что прежде, но тем не менее ещё имела инерционную силу. В Америке же – стране, свободной от «культурных пут», давление современного мира на человека, его грубое вторжение в мир внутренний было настолько бескомпромиссно-навязчиво и абсурдно-простодушно, что не только писатели, но и вообще люди или протестовали, или просто бежали от этого сломя голову. Практически все крупные американские писатели были диссидентами. Кто-то примыкал к движению хиппи, которое к тому времени уже сходило на нет, уходил в леса жить натуральным хозяйством, подальше от этой цивилизации. Америка – гигантский континент; жизнь на нём многообразна и сложна, и все её уровни за время нашего пребывания там просто невозможно было охватить. Но, конечно, общая печать современной бредовой цивилизации была налицо. И вместе с тем именно в Америке мы встретили людей, причём американцев, которые приняли нас от всей души, приняли по-настоящему. Наш друг, писатель Джим Макконки, был удивительным человеком; он вообще напоминал не только шотландца, кем и был по происхождению, но и русского, именно в силу того, что был глубоко верующим человеком… Мы общались очень плотно, домами, и он был совершенно лишён странной печати примитивизма, которая лежала на многих американских профессорах… Я никогда не забуду, как попал на лекцию одного профессора в Корнельском университете, которая касалась «Божественной комедии». Профессор подал материал в дико упрощенческом, современно-юмористическом ключе, и благодаря такой подаче «Божественная комедия» превратилась в комикс, а Беатриче – в гёрлфренд Данте, подружку по сексу, с которой не расписываются, но живут. В этой лекции был достигнут тот предел идиотизма, о котором в Советском Союзе, даже при всей тупости марксистско-ленинской идеологии, невозможно было и помыслить.